Авиатор

— Извините, — сказал он. — Пожалуй, я тоже закурю.

Помолчали. Лиза собеседника не торопила, поскольку поняла, что они подошли к главному.

— Знаете, кто рассказал о вас Райту? — неожиданно спросил лекарь.

— Капитан Добрынин, разве нет?

— Нет, он только подтвердил Райту достоверность полученной им информации.

— Если не Добрынин, то кто? — вопрос напрашивался, вот Лиза его и задала.

— Я.

— Что?! — не поверила своим ушам Лиза, но только успела задать этот глупый вопрос, как поняла, что стоит над бездной. Хотелось упасть и падать без конца, но одновременно было страшно «взглянуть себе под ноги».

— Мы познакомились с вами, Елизавета Аркадиевна, три года назад во Флоренции.

— Мы?.. — боясь услышать подтверждение своей догадки, спросила Лиза.

— Да, — сказал Тюрдеев с каким-то «вымученно» нейтральным выражением лица, — у нас были отношения, но дело не в этом, хотя и этого было бы достаточно. Вы, скорее всего, не помните, Елизавета Аркадиевна, или вовсе не знали, — если моя догадка верна, — но дело даже не в близости, а в тех чувствах, которые я испытывал к Елизавете Браге. Полагаю, что я ее любил, люблю и теперь.

«Только этого мне не хватало! Бывшего любовника Елизаветы в непосредственной близости!»

— Значит, вот отчего вы на меня так смотрели, — припомнила их первую встречу Лиза. — Но, Леонтий Микитович милый, мне нечего вам сказать. Ни про какие иные миры я ничего не знаю. Я все та же Елизавета Браге, но я вас не помню. И неудивительно. Я вообще, много чего не помню, только никому об этом не рассказываю. Не помню, вот и весь сказ.

— Не помните, — согласился Тюрдеев с печальной улыбкой, появившейся на его красиво очерченных губах. — Сообщение о вашей гибели, Елизавета Аркадиевна, застало меня во время экспедиции в Гиперборею. Мы планировали пройти над хребтом Котельникова, но нам это не удалась, и мы, израсходовав запасы в бесплотных попытках найти проход в Высоком Барьере, взяли курс на Архангельск. «Звезда Севера» подходила к озеру Пильня, когда Шлиссельбургское радио сообщило о бое под Опочкой.

— Мне очень жаль… — Ну, а что еще она могла сказать? Практически ничего.

— Мне тоже жаль, хотя, скорее всего, слово «жалость» ничего не объясняет, да и не выражает ничего.

Наверное, ей было бы легче, если бы он заплакал, или еще что-нибудь в этом же роде, но Тюрдеев был внешне спокоен, а о том, что происходит у него в душе, можно было только догадываться.

— Почему вы не сказали сразу?

— А зачем? Я и сейчас не уверен, что поступаю правильно.

— Честность лучшая политика! — Лиза никогда не была уверена, что это утверждение имеет смысл, но сейчас ей было легче говорить, даже если она несла откровенную чушь, чем сидеть перед Тюрдеевым и молчать.

— А как вообще вышло, что вы оказались на «Звезде Севера»? — сменила она тему.

— Случайно, — Тюрдеев даже обозначил движение, напоминающее пожатие плеч, но и только. — Просто стечение обстоятельств, Елизавета Аркадиевна. Профессор Морамарко неожиданно умер, и заканчивать диссертацию я поехал в Гейдельберг. Меня пригласил туда Генрих Вунзен, который, как и я, прежде был учеником Морамарко. Только давно. Так и вышло, что ученую степень доктора медицины я получил в Германии. Там же по некоторым семейным обстоятельствам, о которых мне не хотелось бы теперь говорить, я и остался работать. Получил в университете должность, позволяющую со временем стать профессором, открыл частную практику, но главное — взял на себя труд разобраться с архивом Морамарко. Дело в том, что к этому времени я увлекся экстраординарной биологией не меньше, чем был увлечен ею мой покойный учитель, и загорелся идеей продолжить его исследования, и, может быть, пойти дальше, создав — подобно Карлу Линнею, — классификацию «чудес».

— Классификация чудес? — переспросила Лиза, которой названное Тюрдеевым имя ничего не говорило, кроме смутной отсылки к школьной программе по биологии.

— Карл Линней, — терпеливо объяснил лекарь, — создал единую классификацию фауны и флоры…

— Ах, вот оно что! И вы…

— Я начал заниматься этой паранормальной биологией и на каком-то этапе понял, почему мой учитель так и не смог продвинуться дальше собирания фактов через третьи руки. Все дело в том, что сам он был кабинетным ученым, а чудеса, если случаются, происходят вне стен университетов. А тут наудачу в Гейдельберге объявился Райт. Искатели сокровищ, Елизавета Аркадиевна, сами понимаете. В общем, это был шанс, дарующий невероятную для университетского ученого мобильность, возможность побывать во многих весьма экзотических местах, плюс членский билет в эксклюзивный клуб «бродяг». Где-нибудь в Бремене или в Ситке, вечером в таверне, куда не заходят чужие, можно услышать много интересных рассказов, и не все они выдумка. Иногда рассказывают свидетели, и чаще, чем можно себе представить, рассказывают о подлинных чудесах.

— Не пробовали писать романы? — Лизу рассказ Тюрдеева бесспорно заинтересовал и даже заинтриговал, но она ни на мгновения не забывала, с чего, собственно, начался их разговор.

— Писать? — переспросил Лекарь. — После Джозефа Конрада?

— Тоже правда, — вынужденно согласилась Лиза, а Тюрдеев между тем наполнил нечувствительно опустевшие стаканчики и повернулся к Лизе.

— Я не хотел рассказывать Райту о своих обстоятельствах, но он и не спрашивал. Дал мне отпуск, и я, высадившись в Архангельске, взял билет на пакетбот до Ниена. В общем, с перекладными, я добрался до Пскова, когда по моим расчётам, вас уже не должно было быть в живых. Но оказалось, я ошибался, и вы выжили. Остальное — рутина и не стоит рассказа. Коротко говоря, я представился главврачу и, объяснив свою просьбу чисто научным интересом, получил возможность, принять участие в вашем обследовании и лечении.

— Почему я не умерла? — это, и в самом деле, был вопрос, который стоило задать.

— Чудо, — пожал плечами Тюрдеев. — По множеству хорошо известных медицине причин, вы, Елизавета Аркадиевна, должны были скончаться на месте. Но поисковая группа обнаружила, что вы живы. Такое случается иногда, но опытному врачу оптимизма не внушает. Я не только слышал от Райта, я сам видел вашу историю болезни. Более того, я в нее вносил свои замечания. Так вот, если, не верить в чудеса, никаких объективных причин к тому, что вы живы, нет.

— Я у вас, пожалуй, еще одну папиросу попрошу, — сказал Тюрдеев после короткой паузы.

Лиза не стала комментировать рассказ лекаря, тем более, он его еще не закончил. Она лишь молча подвинула к нему портсигар, лежавший на столике рядом с бутылкой граппы.

— В архиве профессора Морамарко, — закурив, продолжил свой рассказ Тюрдеев, — есть множество историй о чудесном выздоровлении от различного рода недугов, но всего два рассказа о случаях, подобных вашему. Одна история, якобы, произошла лет сорок назад в Родезии, вторая — четверть века назад в Аргентине. О третьей я услышал сам на Цейлоне от одного франкского врача. Случаи, как будто, разные, и произошли эти истории в разное время и в разных местах, но суть их неизменна и сводится к простой фабуле. Некий человек умирает насильственной смертью, притом, что причины прекращения его жизни очевидны и не вызывают сомнений. Тем не менее, через мгновение или несколько жизнь возвращается к умершему, и он начинает дышать. Затем — иногда это берет больше времени, иногда — меньше, — организм, какие бы травмы и увечья не привели его к гибели, восстанавливается. Однако поведение человека меняется, и рассказчики — все трое, — выражали уверенность, что это уже совсем не тот человек, что был прежде, и, более того, утверждается, что в израненном теле обитает теперь душа другого человека. Душа, прошедшая через барьер между мирами. Как это происходит, как согласуется с принятой у нас космогонией, каков механизм этого чуда, и что случается с тем другим человеком в его мире, — на все эти вопросы ответов нет. Но все рассказчики отмечают одно важное обстоятельство: тело выздоравливает именно потому, что это уже совсем не тот человек, что был прежде. Не тот, кто погиб.

Посидели молча. Минуту, две.

— Считаете, я уже не та Елизавета, которую вы знали? — Этот вопрос можно было не задавать. Конечно, считает, потому что она, и в самом деле, другая! И спрашивать не о чем!

— По правде сказать, не знаю, — покачал головой Тюрдеев.

— Но вы же спросили…

— Да, — согласился он. — Я спросил, но, возможно, не стоило. Погорячился, поспешил. Другие-то вас узнают. Райт рассказал мне о семейном обеде у вашей бабушки…

«Да, уж… Узнают! Им всем насрать на меня, вот и узнают!» — И только подумав так, Лиза поймала себя на том, что с некоторых пор стала отождествлять себя с Елизаветой Браге. Оттого, должно быть, ей было так больно узнать об их — Елизаветы и Леонтия, — отношениях. Это было что-то, что выбивалось из той картины мира, которую построила для себя Лиза, и в которую так удачно встроилась.

— Если вас это утешит, — сказала она, стараясь не сболтнуть лишнего, — я и мужа бывшего только по фотографиям узнала. Совершенно чужой человек… А вы, стало быть, Оня, я права?

— Откуда вы?.. — смутился Тюрдеев.

— Я письма ваши нашла, — призналась Лиза. — В собственном сейфе. Полезла за орденскими знаками, и наткнулась на пачку писем. Прочла, но ничего не вспомнила. Извините. А письма вы мне хорошие писали. Вернее, ей, поскольку я по любому не она, даже если я и не человек из другого мира.