Авиценна

Но основное, что создало его могущество, — это войны с Индией. За тридцать два года своего правления султан Махмуд совершил семнадцать грабительских походов в Пенджаб, Кашмир и другие районы северной Индии. Движение это проходило под знаменем газавата — священной войны с неверными. Со всего мусульманского мира стекались к султану газии, прослышавшие, что на службе у Махмуда можно не только заработать вечное блаженство в садах аллаха, но и наполнить свои карманы. Агенты султана Махмуда — дервиши, муллы, хаджи, которых в свое время заметил в Ургенче Ибн Сина, наводняли все страны Востока, сразу делая два дела — ослабляя обороноспособность соседей и пополняя войско султана.

О Газне скоро стали говорить, как о втором Багдаде — так богата и пышна была резиденция султана Махмуда. Пробраться в Газну можно было только одной дорогой, укрепленной и охраняемой так, как не охранялась ни одна дорога в мире. Весь город сосредоточен вокруг крепости, в которой могли разместиться тысячи людей. Здесь, кроме дворца султана и домов его приближенных, располагались казармы, тюрьма и мечеть, каждый камень которой принесен на плечах несчастных пленников, взятых в Индии. В городе, за стенами замка, — дворцы, казармы и бесчисленные мечети. Говорили, что в Газне на десять солдат один мулла.

Не только в замке, но и во всем городе полно иноземных вещей, предметов роскоши, часто изломанных, испорченных, употребляющихся не по назначению. Совсем не редкость увидать какого-нибудь газия, который варит кусок баранины в роскошной вазе или черпает воду из ручья чашей работы великого художника. Парча и шелковые ковры, истерзанные и грязные, валяются в каждом доме. В Газне ничего не жалеют! И невольно умному человеку, попавшему в Газну, приходит на память пословица: «Что ветер принесет, то ветер и унесет».

В Газне плохо только рабам, из которых выжимаются все соки и все силы, а в остальных землях, захваченных султаном Махмудом, плохо всем. Хорасан погибает от голода, Чаганиан, Кабадиан, Хуталян и другие страны изнемогают под бременем непосильных налогов.

Гнет и бесправие народа дошли до такого ужасающего состояния, что отражение его осталось навсегда в народном творчестве. О султане Махмуде рассказывают такую легенду:

«Однажды султан выехал на охоту в сопровождении своего мудрого везира. В пути они увидали двух беседующих на развалинах сов. Везир, который понимал птичий язык, прислушался к их разговору и горько заплакал. Это заинтересовало султана Махмуда. Он потребовал, чтобы везир передал ему разговор, поклявшись, что при всех условиях сохранит тому жизнь. «Эти совы хотят породниться, — сказал везир, — но одна из них требует в приданое за дочь десять тысяч превращенных в развалины домов. А другая отвечает: «Не торопись, если султан Махмуд Газнийский процарствует еще только год, то я тебе дам не одну и не десять, а сто тысяч развалин…»

Но султан Махмуд не только воин — он еще и покровитель искусств и наук. Неважно, что он походя рубит головы ученым, которые осмеливаются делать научные выводы, не согласовав их с мнением султана. Неважно, что он чуть было не бросил под ноги своих боевых слонов замечательнейшего поэта Абул Касыма Фирдоуси за то, что тот привез в Газну труд всей своей жизни — историческую поэму «Шахнаме», где рассказал, как народные герои восстают против своих поработителей. Несмотря на все это, султан Махмуд — покровитель! Его трон окружает множество людей, для которых не составляет особенного труда восхваление деспота и мракобеса.

Присутствие ученых, философов, писателей придает его двору блеск, но, главное, он всех их держит под контролем. Он. уверен, что в его дворце никто не поднимет голоса ни против ислама, ни против его действий деспота и фанатика. Необходимости приглядывать за легкомысленными учеными его научило происшествие с Фирдоуси. Стоило ему проявить слабость, оставить в живых этого поэтишку, отпустить его на родину в Туе, как он отплатил султану за это благодеяние стихами, которых простить нельзя:

Судьбою дан бессмертия удел Величью слов и благородству дел. Все пыль и прах. Идут за днями дни, Но стих и дело вечности сродни… …Властитель! Я палящими устами Воспел Тебя, безвестного вождя. Дворцы твои разрушатся с годами От ветра, солнца, града и дождя… А я воздвиг из строф такое зданье, Что, как стихия, входит в мирозданье. Века пройдут над царственною книгой, Которую дано мне сотворить. Меня над коим тяготеет иго, Душа людей начнет боготворить Мужи и старцы, юноши и девы Для счастья призовут мои напевы, И, даже веки навеки смежив, Я не умру: я буду вечно жив! [27]

27

Перевод И. Сельвинского.

Чтобы такое больше не повторялось, султан Махмуд правильно рассчитал, что спокойнее всего ему Добрать всех азиатских ученых под свою эгиду. Раздражало его то, что в Ургенче у хорезмшаха собрались лучшие из лучших, настоящие ученые, не чета тем, которые здесь в Газне лизали ему пятки.

«Хорезмийских ученых — Ал-Бируни, Ибн Сину, Абу-Сахля Масихи, Ибн Мискавейха, Абу-Насра Аррака, Ал-Хаммара и прочих, как их там зовут, давно надо прибрать к рукам! Пусть украшают своим присутствием мой трон! Пусть работают во славу газнийского владыки! Давно пора присоединить к нашим владениям и весь Хорезм! Нечего церемониться с мелким княжеством!» — так, наверное, думал султан Махмуд. А когда газнийский тигр думал о чем-нибудь столь категорично — это грозило неисчислимыми бедствиями.

И султан вместе со своим везиром задолго до того, как об этом узнали заинтересованные лица, начал плести паутину. Пошли в ход дипломатические тонкости, посулы, подарки, подкупы. Султан выдал за хорезмшаха свою младшую сестру, рассчитывая, что родственник будет сговорчивее. Был улещен халиф, пытались подкупить везира Хорезма Сухейли, засылались невиданные дары самому хорезмшаху. Пока все было тщетно. Хорезм, казалось, был неприступен. Но тем более настойчив был Махмуд, тем упорнее оплетал страну своей паутиной.

Нажим султана был так силен, что даже обособленность Хорезма, высившегося до сих пор, как тихий остров среди бушующего моря мятежной и воинственной Средней Азии, не могла уже спасти его от посягательств Махмуда.

Пришел день, когда внезапно прибывший из Газны посол предложил хорезмшаху Ма’муну всенародно прочесть в Ургенче хутбу [28] с упоминанием имени султана Махмуда. Это предложение было сделано в мягкой и деликатной форме, но, в сущности, такая хутба означала бы признание Ма’муном зависимости Хорезма от газнийского владыки. Как ни был смущен и напуган этим неожиданным и дерзким признанием хорезмшах, он после некоторого колебания нашел в себе силы отвергнуть предложение посла Тогда бархатная лапа тигра выпустила свои когти. Хорезмшах получил от Махмуда письмо, в котором требование облекалось уже в резкую, не допускающую возражений форму.

28

Хутба — молитва, которую читал представитель правителя области. В этой молитве обычно упоминался более крупный властитель, в состав владений которого входила область.

Ибн Сина и Ал-Бируни, в свое время решительно отговаривавшие шаха от прочтения хутбы, были приглашены во дворец на совещание и чтение послания султана, доставленного его везиром Майманди

Ученых встретили печальные и взволнованные лица представителей хорезмийской знати. Здесь были люди из Кята, Хивы, Субурны, богатые землевладельцы из оазиса Каваткала и других мест Хорезма, срочно созванные особыми гонцами. Слухи о письме султана распространились так широко, что все уже знали, о чем будет речь. Хорезмшах, смущенный и растерянный, едва войдя, сразу же дал знак начинать чтение.

Длинное вступление слушали безучастно, помня, что дипломатический этикет требует многословия, и оживились только тогда, когда чтец дошел до основного.

«…В этом вопросе о хутбе хорезмшах оказал бы повиновение нашей воле, зная, чем для него может кончиться это дело, но его люди не позволили. Я не употребляю выражения «гвардия и подданные», так как тех нельзя назвать гвардией и подданными, которые в состоянии говорить повелителю: делай это, не делай того! В этом видны слабость и бессилие власти, так оно и есть. На этих людей я разгневался, долгое время пробыл здесь в Балхе и собрал сто тысяч всадников и пехотинцев и пятьсот слонов для того, чтобы наказать мятежников, оказывающих сопротивление воле государя, и поставить их на истинный путь. В то же время мы разбудим эмира, нашего брата и зятя, и покажем ему, как надо управлять государством; слабый эмир не годится для дела…» [29]

29

Перевод В В Бартольда