Аврора. Канта Ибрагимов (rukavkaz.ru)
Шрифт:
— Как это «по другой специальности»? Вы микробиолог или специалист по всем наукам?
— Мне нужна работа.
— Простите, но вакансий нет, штат переполнен. После нового года обещают дать несколько единиц, тогда посмотрим. Но микробиологией мы не занимаемся, простите, я очень занят, — как бы выпроваживая ее, Цанаев встал, мужским взглядом проводил до двери. А если честно, то еще и в окно выглядывал, пока она не скрылась за поворотом.
Конечно, ему не понравился ее вызывающий тон — «доцент МГУ микробиолог», — так на работу не устраиваются, тем более, в Чечне, тем более, что он сказал ей так, как есть, и совесть его чиста.
Ломаев чуть старше, для него более чем уважаемый человек, потому что их отцы дружили. Отец Цанаева Ломаева любил, и не без помощи отца Ломаев в аспирантуру МГУ поступил. И Цанаев-старший всегда с горечью говорил: «Не дай Бог, помру, Ломаев не защитится — базы нет». Так и случилось. Но Ломаев упорный, в университете лаборантом остался, женился на коллеге, русской. И Цанаев думал, что он никогда не защитится, а вот защитил кандидатскую, и не просто так, а на стыке наук — биофизика.
В отличие от Цанаева, Ломаев вел довольно правильный образ жизни, поэтому они и раньше редко встречались, больше по телефону общались, и тут он нагрянул:
— Как там, в Чечне? Как институт? Война не закончилась? — все его интересует, и вдруг: — К тебе на днях заходила девушка, Аврора зовут?
— Какая Аврора?
— Такая, — он в воздухе описал фигуру, аж страсть в руках.
— А! — было от чего Цанаеву засмеяться. — Так ее Аврора зовут?.. А что она про тебя не сказала?
— Ненормальная.
— Ха-ха, то-то и видно.
— Не-не, она хорошая девушка, все знает, вот-вот должна была защитить докторскую.
— А что она в Грозном делает? — перебил Цанаев.
— Я конкретно не знаю, но большое горе в ее семье. Война… Возьми ее на работу, — умолял Ломаев.
— А что ты печешься о ней? — усмехнулся профессор. — Если честно, то штат переполнен. Да и зачем мне микробиолог?
— Она все знает, все умеет!
— По-твоему — гений! — съязвил Цанаев. — А меж вами?.. — он сделал непристойный знак: реакция Ло-маева сильно поразила его.
— Не смей, — побагровел гость, вена вздулась на шее. — Я таких достойных не встречал… И, вообще, как ты смеешь про чеченскую девушку!? — он нервно сжимал ручки кресла.
— Ой, ой! «Чеченские девушки», «чеченские джигиты»! — Цанаев тоже занервничал, встал.
Чуть не предложил чай, что в данной ситуации было бы равносильно «уходи». Наступила неловкая пауза, и Цанаев уже думал, почему бы ее на работу не взять, ведь директор — на то и директор, чтобы решить любой кадровый вопрос.
А Ломаев вдруг сказал:
— Я бы тебя так не упрашивал, не будь она достойной и не будь я ей очень обязан, — теперь он тоже встал, тронулся к выходу.
— Возьму я ее на работу! — почти крикнул хозяин, так что жена заглянула в комнату:
— Что-то случилось?
— Закрой дверь! — еще громче крикнул Цанаев. — А ты сядь, не суетись. Из-за какой-то… — на полуслове он сумел остановиться.
— Она не «какая-то», — процедил Ломаев. — А если честно, тебе скажу, — тут он вновь тяжко вздохнул. — Она мне написала диссертацию и помогла защититься.
Еще более Цанаев заинтриговался.
— Ты физик, а она, как я знаю, биолог, даже микробиолог.
— Вот и сделали мы, точнее, она, на стыке биологии и физики. В двух словах это не объяснить. В общем, ее микробиологические опыты мы описали с позиции физики.
Конечно, что-то спорно, но это наука, — можно было подумать, что он защищается перед ним.А Цанаев о своем:
— Сколько?
— Что? — Ломаев всегда носил очки, теперь линзы, но так занервничал, что машинально попытался поправить очки, словно они еще на носу. — Ты, небось, о деньгах?.. Какие деньги!? И разве они когда водились у меня?
Цанаев лишь повел плечами: мол, если не деньги, то за что ему написали диссертацию? Амурные дела?
— Нет! — вскричал Ломаев, как-будто читал мысли. — Ты там, в Чечне, совсем очерствел…
— Но-но-но, — перебил командно Цанаев. — Еще скажешь — озверел.
— Так ты и мыслишь, — исподлобья косился Ломаев. — А все не так. Она замечательная девушка.
— Она девушка? Замужем не была? — что на уме ляпнул Цанаев.
У Ломаева на лице появилась какая-то болезненная, мучительная гримаса. Наступила тягучая пауза, в течение которой его лицо, видимо, из-за воспоминаний, стало резко меняться: совсем задумчивое, печальное, и тут он, словно для себя, глядя прямо перед собой, стал медленно, негромко говорить:
— Ты ведь знаешь, я в науке слабоват, слабая сельская школа — базы нет, и как бы я не пыхтел, а диссертацию к сроку подготовить не смог. И вернулся бы в Грозный, да женился на Кате, ребенок. Наверное, из-за нее меня оставили на кафедре, и так как степени нет, предложили профсоюзную линию. Вот где мое упорство и кропотливость дали некие плоды: в начале девяностых, когда во всей стране бардак, а в Чечне совсем ужас царил, но войны еще не было, я уже некий профсоюзный босс МГУ. И как-то звонок с проходной общежития главного корпуса — девушка из Чечни, на вокзале обворовали: ни паспорта, ни денег, спрашивает земляков.
Сам знаешь, сколько с нашими земляками в Москве проблем, а тут еще девушка. Нехотя я пошел к проходной. Думал, сейчас увижу ревущую чеченку. А на ее лице, как мне сперва показалось, какая-то неприятная ухмылка, и держится почти вызывающе, — в общем, вроде нет уныния. И я хотел было сразу же развернуться и уйти, но мимо проходили люди в шубах — минус тридцать на улице, а она в легкой курточке. И только мы поздоровались, даже ритуальных о житье и бытье не успел я спросить, а она сходу:
— Я биолог. В аспирантуру МГУ хочу поступить.
— А какой вуз окончила? — спросил я.
— Чеченский университет.
Я, дурак, в ответ:
— Можешь туда же и возвращаться.
А она:
— Я отличница! — и, видя мою реакцию: — Не надо думать, что чеченский университет и МГУ совсем разные вузы, программа ведь одна.
— Тогда зачем сюда подалась? — я был почти раздражен, а она в ответ:
— Вы ведь знаете, в Чечне развал, а университет ныне — одно название, и аспирантуры там нет.
— А чем я могу помочь? — на чеченском это почти что прощание, а она, голос повысив:
— Я столько лет училась, не пропадать же моим знаниям?
И если бы в этот момент я на ее лице увидел уныние и мольбу, я бы ее на ночь-две устроил бы в общежитии и как-нибудь помог бы вернуться обратно. Однако на ее лице была какая-то улыбка, то ли ухмылка, — что-то вызывающе-надменное, так что мне просто захотелось ее проучить, эту чеченскую дерзновенность поставить на место. Так что на следующий день, не считаясь со своим временем, повел на кафедру «Молекулярной химии», где заведующая — моя хорошая знакомая.