Австралийские рассказы

Мысли текли легко и спокойно. А вот и запыхавшийся Джо, — он поцеловал ее, неловко согнувшись, и теперь стоит перед ней, смущенно теребя шляпу, с засаленной лентой, бормоча извинения. Он очень огорчен, что опоздал. Зашел к Хогану подстричься. Этот тип усадил его в кресло и куда-то исчез, а он так и сидел, закутанный в простыню, а то бы…

— Ничего, — сказала Мадж, и на ее улыбающемся лице красными пятнами вспыхнул румянец и побежал книзу, теряясь в складках шеи. — Я попрошу сестру, принести ребенка. Ты захватил мои ботинки?

— Тьфу черт! Забыл. — Джо растерянно и удрученно уставился на ее шлепанцы.

— Ну, не важно… — Она нажала кнопку звонка, и ее рассеянный и затуманенный, как у котенка, взгляд скользнул мимо него. — Достань мои вещи вон из того шкафа, надо завернуть малыша в теплую шаль, а сверху укрыть еще пледом. А то как бы он…

Только в машине, где его уже не преследовал визгливый, покровительственный смех сестры, Джо почувствовал себя вполне счастливым. Он взглянул на Мадж: она сидела низко наклонив голову, придерживая подбородком бахрому шерстяной шали. Он испытывал к ней нежность и смутную благодарность. Он испытывал нежность и благодарность ко всем женщинам, которые, не жалуясь, спускаются в Долину Теней и приносят оттуда жизнь. У мужчин все иначе. Вся тяжесть выпадает на долю женщины — бремя физической и душевной боли. Взять хотя бы Мадж. Для нее все начинается сызнова: вставать к ребенку по ночам, без конца гнуть спину над лоханью, бороться с неизбежными болезнями — то вдруг сыпь, когда режутся зубы, то круп или еще что-нибудь такое. Теперь ведь у нее на руках трое. Трое детей! И домишко у них невзрачный, и денег мало. Где наскребет, где придержит — так и сводит концы с концами. Его пронизала острая жалость к Мадж, которая сидела молча и не отрываясь глядела на розовый упругий комочек, видневшийся между складками шали, пока автомобиль подпрыгивал на ухабах дороги.

Вдруг Мадж свободной рукой поправила съехавшую шляпу и отуманенным, почти невидящим взглядом посмотрела на Джо — на его худощавое подвижное лицо с высоким лбом, на его узкие плечи, согнутые над рулем, на руки со следами заживающих болячек. «Милый Джо, — подумала она, — он добрый, хороший… Другие мужья… Приятно почувствовать, что ты снова дома… Не забыть бы про новое детское питание в жестянках. У каждой кормящей матери должно быть про запас несколько штук. Нужно купить…»

— Как дома, все в порядке? — с усилием спросила она.

— Ого, еще как! — радостно откликнулся Джо. Ему хотелось рассказать обо всем сразу. Ведь когда женщина надолго уезжает из дома, у нее душа не на месте, ей мерещится бог знает что.

— Кэт и Джулия — славные девчушки. Собирают в курятнике яйца. Белые куры уже несутся. Я прибил несколько новых насестов в дальнем углу…

Он вдруг запнулся. Мадж не слушала. Она думала о чем-то своем. Ее губы полураскрылись, взгляд карих глаз был, казалось, устремлен внутрь. Она тихонько, радостно рассмеялась.

— Хорошо, что он у меня не искусственник, как Джулия. Придется, конечно, кормить его в шесть утра — брать к себе в постель.

Джо что-то буркнул в ответ, испытывая смутную обиду. Машина спустилась в грязный ручей, выбралась на противоположный берег. Ветер гудел в новых проволочных оградах Симпсона. Белые какаду взлетели трепещущим облаком, и их сверкающая пенная волна разбилась о свод небес. Машина пыхтела и хрипела на последних ухабах. Вдали показался дом — маленький, простой и четкий, как макет на витрине у агента.

Едва они вошли в дом, младенец заплакал. Мисс Бауден, деликатно держась в сторонке, зацокала языком, и Мадж поглядела на нее каким-то далеким, холодноватым взглядом.

— Сейчас он успокоится, — тихо проговорила она.

— Чай готов, — сказала мисс Бауден, собираясь уходить. — Я уже пила. Ну, мне пора. Очень, очень милый малютка.

Джо проводил ее до дверей и вернулся. Мадж укладывала ребенка в кроватку. Девочки цеплялись за ее руки. Когда она вышла из спальни, ведя за руки льнувших к ней дочек, Джо уже накрыл на стол. Он старался угодить ей, чем только мог: пододвинул ей стул поближе к огню, подставил под ноги скамеечку, налил ей чаю, старательно его помешивая. Чай хорош, правда? Самый лучший у старика Тодда, экстра. Не то, что эта бурда в больнице. А камин? Заметила ли она, какая ровная теперь задняя стенка? Ну и намучился же он с этими кирпичами.

— Камин чудесный, — сказала Мадж, улыбаясь. — Ну конечно я сразу увидела. — Привычными пальцами она начала расплетать тугие светлые косички Кэт.

— А цветы? — пробормотал Джо, откашливаясь и вытягивая худую шею. Он говорил с напускной небрежностью. Как же еще говорить о простом желтом жасмине. — Они на вид ничего, я их поставил…

— Букет чудесный, — сказала Мадж, рассеянно оглядывая комнату. — Я его тоже сразу заметила.

Но Джо помрачнел. Нет, она не заметила. Она ничего не замечала. Радость исчезла. Он устало улыбнулся, прислушиваясь к тоненькому голоску младшей дочки:

— …А курочки вышли из курятника и рылись в маминой грядке.

— Ах ты черт! Прости, старушка, забыл закрыть дверку, — виновато сказал Джо. — Только потом вспомнил.

— Ничего, дорогой, — сказала Мадж, щуря глаза. «Несколько увядших ростков, — думала она. — Стоит ли жалеть! Грядка на солнечной стороне. Я буду ставить туда коляску».

Гремя на кухне посудой, Джо сокрушенно спрашивал себя, заметит ли Мадж начищенную до блеска плиту. Вдруг откуда-то с заднего двора ворвался в дом пронзительный, назойливый визг пилы. Конечно, это Тэд со своим верзилой сыном. Черт! Этот вой пронизывает его насквозь и режет, как ножом, — раньше он не замечал, как раздражающе противен звук пилы. Джо быстро подошел и открыл дверь в столовую.

— Сейчас я их остановлю, — сказал он, — сию минуту.

Мадж сидела вытянув ноги и, глядя перед собой, радостно улыбалась неизвестно чему. Джо увидел, что она сейчас далеко, недосягаемая, погруженная в свои мечты.

— Что остановишь? — спросила она глуховатым голосом.

— Пилу, — произнес он растерянно. — Она так воет. Еще разбудит малыша.

— Что ты! Он не услышит, — удивленно сказала Мадж. — Мне она не мешает. Я даже не слышала.

Джо на цыпочках вышел во двор. Странно, что Мадж не мешает вой пилы. Странно, что ее не рассердила разрытая грядка. Случись это прежде — вот был бы скандал! Джо внимательно поглядел вокруг. Дневной свет уже угасал. Тускло-серебристый лес, сараи, косматый эвкалипт, коровы в стойлах, белые куры, выискивающие что-то в траве у ограды, — все казалось окрашенным в холодные серовато-сиреневые тона; казалось, все это вот-вот растает, растворится в призрачном сиреневом свете, сольется с ним воедино. Куда бы Джо ни взглянул, все казалось нужным и дорогим. Хотелось вобрать в себя каждую мельчайшую подробность. Он понял. Мадж здесь, дома. Она лишь на время от него отдалилась, замкнувшись в себе, счастливая и спокойная, вдали от раздражающих мелочей и требований повседневной жизни. Чувство материнства надежно защищает ее от всего, точно плотный кокон.

«Она сидит и грезит, — думал он, бродя в сиреневых сумерках, — сидит и грезит».

Ксавье Герберт

Кайек-певец

Перевод М. Ермашевой

Кайек-певец и его жена Нинъюл шли вверх по течению реки, пробираясь сквозь поломанные ветром тростники, шагая по пальмовым листьям, сучьям и веткам, устилавшим тропинку. Было тихое туманное утро, — ночью пронеслась одна из тех свирепых юго-восточных бурь, которыми заканчивается дождливый сезон. Туман окутывал верхушки высоких прибрежных деревьев и совершенно скрывал желтый бурлящий поток. День занялся ясный и прохладный, но теперь уже становилось жарко.

По широкому изможденному лицу Кайека, по его курчавой иссиня-черной бороде и по обнаженному худому телу катились капли пота. На нем не было ничего, кроме набедренной повязки — полосы грязного миткаля, оторванной от мешка и подвязанной плетеным волосяным поясом. На правом плече Кайек нес три копья и воммеру, а с левого свисал длинный мешок из волокон смоковницы, в котором лежал его большой раскрашенный барабан и музыкальные палочки. Толстушка Нинъюл, запыхавшись, следовала за ним, таща на себе все их пожитки, — на курчавой голове раскачивался узел, на спине болталась прикрепленная к головной повязке большая, сплетенная из травы сумка, через левое плечо был перекинут мешок из-под сахара с топором и мотыгой, а в правой руке она несла палочки для добывания огня и котелок. На ней была синяя юбка, сшитая из очень старого шелкового платья.