Австро-Венгерская империя

Именно в этом некоторые историки видят идеализм авторов кромержижского проекта, непонимание ими исторических тенденций, которые якобы неизбежно вели к выдвижению народами Австрийской империи требования национально-государственной независимости: «Люди Кромержижа полагали, что амбиции народов будут удовлетворены созданием национальных школ и местного самоуправления; они не понимали стремления наций самим определять свою судьбу» (Taylor, 87). Между тем стремление народа «определять свою судьбу» вовсе не обязательно предполагает создание им собственного государства: в противном случае число государств в мире примерно соответствовало бы количеству наций, а это далеко не так. Как справедливо отмечает Э. Геллнер, «национализму как таковому судьбой определен успех, но это не касается каждого отдельного национализма (курсив мой. — Я.Ш.)» (Gellner, 58). Задача любого многонационального государства как раз и заключается в том, чтобы предоставить отдельным народам с их зачастую разнородными культурами и традициями общую политическую «оболочку», которая устраивала бы каждый из этих народов. Пути решения этой задачи (с которой Габсбургам в конце концов так и не удалось справиться) и намечала кромержижская конституция, касавшаяся в первую очередь тех народов, национализм которых еще не вылился в требование государственной независимости.

просьбе Франца Иосифа, действовавшего под давлением Шварценберга, вторгся русский экспедиционный корпус фельдмаршала Паскевича. Отчаянное сопротивление венгерских войск не могло увенчаться успехом; силы оказались слишком неравными. Летом Кошут попытался достичь примирения со славянами и румынами, объявив о согласии венгерского правительства с принципом равноправия наций, но было слишком поздно. Передав власть генералу Гёргеи, вождь революции бежал в Турцию, а оттуда — в Англию. До конца своих дней он не вернулся на родину, не примирился с Габсбургами и мечтал о возобновлении борьбы за независимость.

13 августа 1849 г. венгерская армия под командованием Гёргеи капитулировала перед русскими войнами в Вилагоше. Сдаваясь Паскевичу, Гёргеи рассчитывал, что русские смягчат удар, который австрийцы неизбежно обрушат на Венгрию. Однако ни Паскевич, ни тем более Николай I не испытывали ни малейшего сочувствия к венгерским «смутьянам». Хайнау, известный своей жестокостью, стал хозяином в побежденной стране. Репрессиям подверглись тысячи участников национально-освободительного движения — не только сторонники Кошута, но и вполне умеренные политики вроде графа Баттяни. В свое время он был утвержден императором Фердинандом в должности главы правительства Венгрии, но это не спасло графа от смерти 6 октября 1849 г. В тот же день в Араде были казнены 13 венгерских генералов («мученики Арада»), Исключение сделали только для Гёргеи, который отделался 20 годами тюрьмы. На три года в Венгрии было введено военное положение. Несколько сотен сторонников независимости, которым удалось бежать за границу, были приговорены к смерти заочно.

Несколькими месяцами ранее, в марте 1849 г., 83-летнему фельдмаршалу Радецкому опять пришлось выступить в поход — после того как Пьемонт, решив воспользоваться обострением ситуации в Венгрии и непрекращавшимися волнениями в Ломбардии, вновь объявил войну Австрии. И на сей раз престарелому полководцу сопутствовал успех: уже 23 марта он разбил пьемонтцев под Новарой, что вынудило короля Карла Альберта отречься от престола. Его наследник Виктор Эммануил II немедленно заключил с австрийцами мир.

Подавление венгерской революции и победа Радецкого в Италии позволили молодому императору и Шварценбергу, ставшему его главным политическим советником, приступить к преобразованию системы управления империей в духе конституции Штадиона, которая была куда менее либеральной, нежели кромержижский проект. Она оказалась проникнута неойозефинистским духом: отныне Австрия представляла собой унитарное государство, разделенное на провинции, которые располагали весьма ограниченной автономией. Один венгр, современник этих событий, иронически заметил своему хорватскому приятелю: «То, что мы получили в наказание, вам дали в качестве награды». Вся исполнительная власть принадлежала императору, законодательная — двухпалатному парламенту, верхнюю палату которого составляли представители провинций, нижнюю — депутаты, избиравшиеся всеми подданными императора, заплатившими специальный налог. Монарх обладал правом абсолютного вето на решения парламента, назначал министров, губернаторов провинций и других высших чиновников. При императоре существовал совещательный орган — имперский совет (рейхсрат), решения которого, однако, нуждались в одобрении парламента. Равенство всех австрийцев перед законом и всех народов между собой подтверждалось, равно как и важнейшие гражданские свободы. Окончательно уничтожались внутренние таможни, в первую очередь барьер между Венгрией и остальными габсбургскими землями.

Таким образом, сама по себе конституция Штадиона «не была никоим образом реакционна» (Sked, 168). Однако, ставя все народы многонациональной монархии на одну доску, конституция шла против реальности, которая заключалась в том, что венгры, итальянцы, отчасти поляки и немцы, остававшиеся под властью Габсбургов, действительно уже не могли довольствоваться одной лишь культурной автономией в рамках унитарного государства. Различный уровень национального самосознания и политического развития, достигнутый народами габсбургской монархии, требовал иных, более тонких действий, к которым ни Франц Иосиф, ни Шварценберг не имели ни малейшей склонности. Но то, чего не удалось добиться Иосифу II в конце XVIII в., — превращения Австрии в однородную централизованную империю, — было еще менее достижимо в середине века XIX.

Существовало и еще одно важное «но»: сама конституции как говорилось в императорском манифесте, вступала в силу лишь после отмены чрезвычайного положения, вызванного революционными событиями. В действительности же из всех органов власти, предусмотренных конституцией, был создан лишь рейхсрат. Правительство «было ответственно перед несуществующим парламентом и неопытным молодым императором. Оно правило как диктатор, покоряя для Габсбургов Венгрию и Италию... С либеральными претензиями было покончено; возник абсолютизм нового типа» (Taylor, 90). Официально это было сделано 31 декабря 1851 года, когда император объявил о намерении управлять страной самостоятельно, хоть и с помощью министров и рейхсрата. О конституции более не вспоминали.

Вне всякого сомнения, это имело катастрофические последствия для государства Габсбургов. «Весьма вероятно, что если бы монархия вовремя встала на конституционный путь по английскому или американскому образцу, патриотизм повсюду на ее территории мог бы принять столь же либеральную и демократическую форму, как, например, в Швейцарии — тоже многонациональном государстве... Двойной гнет, абсолютистский и национальный, породил националистическую идеологию, которая идентифицировала человека... по его этнической принадлежности, его корням, и стремилась к реорганизации империи не на универсальной конституционной, а на этнической основе» (Fejto, 102). Ошибку, совершенную в 1851 г., так и не удалось исправить впоследствии.

ПИРРОВЫ ПОБЕДЫ КНЯЗЯ ШВАРЦЕНБЕРГА И ГРАФА БУОЛЯ

Франц Иосиф, которому довелось править рекордно долго, 68 лет без нескольких дней, впоследствии неоднократно говорил о князе Феликсе Шварценберге как о лучшем из министров, когда-либо служивших ему. Возможно, теплые воспоминания, которые остались у императора о его первом премьер-министре, связаны с тем, что именно при Шварценберге и во многом благодаря нему было покончено с революцией, а сам князь стал для Франца Иосифа преданным слугой и политическим учителем в одном лице. Кроме того, деятельность Шварценберга была недолгой и оборвалась трагически (в 1852 г. он неожиданно умер от инфаркта), так что между императором и его министром не успели возникнуть сколько-нибудь существенные противоречия.

Шварценберг был первым в австрийской истории высокопоставленным государственным деятелем, проводившим в жизнь принципы Realpolitik, которая ставила во главу угла целесообразность, с презрением относясь к таким «пустякам», как идеология или договорные обязательства. Шварценберг сделал для крушения меттерниховской системы в Австрии и Европе в целом едва ли не столько же, сколько сама революция. (Заявляя так, автор сознает, что это утверждение небесспорно. Между историками долгое время продолжалась дискуссия о характере политики Ф. Шварценберга; многие специалисты считают его, напротив, продолжателем — пусть и неудачливым — линии Меттерниха, однако их аргументы не представляются мне достаточно убедительными. Интересующихся этим спором отсылаю к следующей публикации: Austensen R.A. Felix Schwarzenberg: «Realpolitiker» or Metternichian? The Evidence of the Dresden Conference // Mitteilungen des Oesterreichischen Staats-archivs. 1977. Bd. 30. S. 97—118.) Будучи отпрыском одной из самых знатных фамилий империи, он не любил аристократов и в ответ на предложение сделать верхнюю палату австрийского парламента аналогом британской палаты лордов заметил, что во всей Австрии вряд ли найдется дюжина людей, достойных заседать в такой палате. С не меньшим презрением относился глава правительства и к либералам. В январе 1849 г., сообщая одному из друзей о том, что правительственный проект конституции почти готов, он не удержался от ядовитого замечания в адрес кромержижского парламента: «А потом (после обнародования конституции Штадиона. — Я.Ш.) всему этому никчемному собранию будет приказано убираться».

Не менее решительно действовал Шварценберг и в области внешней политики, что привело к обострению отношений Австрии с партнерами по «Священному союзу» — Пруссией, а затем (уже после смерти премьер-министра) и Россией.

Шварценберг претендовал на роль австрийского Бисмарка или Кавура. Однако для успешного исполнения этой роли ему не хватало очень многого. Во-первых, за австрийским министром, в отличие от его немецкого и итальянского коллег, пришедших к власти несколько позже, стояла не нация, стремящаяся к объединению вокруг уже сложившегося крепкого государственного ядра (Пруссии в одном случае и Сардинии в другом), а многонациональная империя, только что пережившая революцию, которая едва не разрушила ее. Во-вторых, Австрия не только не располагала значительной военной мощью, но и не имела надежных союзников, которые могли бы компенсировать этот недостаток, — таких, каким для Италии стала Франция Наполеона III. В-третьих, сам Шварценберг не обладал столь же неограниченными полномочиями и влиянием на своего государя, как Кавур при Викторе Эммануиле II или Бисмарк при Вильгельме I. Все эти факторы в совокупности привели к тому, что политические и дипломатические победы Шварценберга и его преемника графа Буоля оказались пирровыми, а сама их деятельность не только не упрочила положение Австрии в Европе, но и послужила прологом к поражениям, которые империи было суждено потерпеть в конце 50-х — 60-е гг.