Автобиография пугала. Книга, раскрывающая феномен психологической устойчивости

Рассказ о том, что произошло на этих холмах, изменил привычную реальность. Произнося слова, мы смогли возродить подлинную обстановку и установить связь с событиями прошлого. Архивы обеспечили нас фрагментами истории, из которых мы воссоздали эпизод одной из наполеоновских эпопей, разворачивавшейся прямо здесь, возле этой ржавой решетки и этих цементных столбов.

В тот момент, когда маленькую Эмили, словно ударом обуха по голове, ошеломили фразой: «Твоя мать была шлюхой, сбежавшей вместе с бошем», ребенок, вернувшийся с рыбалки домой, испытал странное чувство: люди носят маски! Они улыбаются и говорят – так же, как всегда, – они окружают ребенка и расположены к нему, и все же они врут. «Ведь это не нормально: быть добрым по отношению к дочери боша, – думал ребенок. – Родители должны презирать меня, ведь я знаю, что они обычно говорят о бошах. Если взрослые и любезничают со мной, это означает лишь, что они готовятся нанести мне какой-то болезненный удар». Эмили стала считать приемных родителей лицемерами, и любые связи с ними отныне приобрели в ее восприятии оттенок фальши.

Когда пятьдесят лет спустя Эмили попыталась вернуться к истории своего детства, роясь в архивах, встречаясь со свидетелями, беседуя, собирая фотографии, она с удивлением констатировала, что ее новое представление о собственном прошлом меняется, как и ее самооценка: «Мне интересно то, что от меня прятали. Я увлечена теми событиями, о которых ничего не знала. Я читаю, путешествую, и если вдруг у меня случается нежелательная встреча с кем-либо, я предпочитаю посмеяться над этим – потом, в кругу друзей. Я езжу в Германию, где нашла своих сводных братьев, я занимаюсь созданием ассоциации детей, родившихся во Франции во время войны от немецких солдат, я узнаю, как жилось их матерям при режиме Виши, и понимаю, что ни в чем не виновата, что я такая, какой и должна быть. Мне доставляют страдание лишь взгляды, которые бросают на меня другие, притом что я – ребенок, рожденный в любви. Я не участвовала ни в каком преступлении, я ошибалась, когда испытывала стыд, я понимаю, что дети нацистов и проституток невинны, как и я».

Любой рассказ – это попытка легальной защиты. Когда мы думаем о нашем прошлом, мы пытаемся переосмыслить его. [7] Достаточно адресовать нашу историю окружающим, чтобы изменить их отношение к нам, чтобы не чувствовать себя так, как прежде: «Я ни в чем не виновата, несмотря на то что именно я думала об этом раньше; я горжусь историей семьи, хотя прежде мне было стыдно; я радуюсь, хоть раньше испытывала грусть».

Любой рассказ – это попытка освобождения. «Я с удовольствием разделял те слова, которые произносили другие дети, рассказывая о своих отцах, – говорит Пьеро. – Я верил, что мой отец покрыл себя славой, а когда узнал, что он был предателем, я был просто оглушен этим, и так сильно, что замолчал на много лет. Сегодня я воспринимаю отца другим. Представляю его слабым, тщеславным, презираемым всеми и… думаю о нем с нежностью. Все знали правду, но никто не рискнул разрушить тот образ, который создала моя мать. Когда в префектуре мне показали документ, в котором говорилось, что он приказал расстрелять четырнадцать своих друзей детства, я как будто умер. Но когда я попытался понять эту ситуацию, малая толика жизни вернулась ко мне. Думаю, мое страдание немного уменьшится, когда я смогу поговорить об этой ситуации с кем-нибудь, кто имеет похожий опыт».

7

Брюне Ж. Зачем мы рассказываем истории? – Париж, 2002. С. 17.

Пьеро по-новому взглянул на свое прошлое, попытался освободиться от влияния чужих историй о тех славных подвигах, которые наперебой пересказывали друзья его детства, и от шока, вызванного прочтением документов. Отважившись узнать больше о противостоянии участников движения Сопротивления и коллаборационистов, он почувствовал себя свободнее. Сегодня Пьеро решает, какой должна быть его собственная история.

Рассказ – это не возвращение к прошлому, это попытка примириться с собственной историей. Мы по-новому создаем образы, выстраиваем связи между событиями, пытаемся сделать так, чтобы несправедливо нанесенная нам рана затянулась. Сочинение рассказа о себе самом заполняет пустоту, связанную с нашим происхождением и волнующую нас. Брошенный ребенок не знает, кто его настоящие родители, и в его воображении возникает невероятное представление об отце и матери; целая пропасть отделяет его от собственных корней! Если ребенок попадает в стабильную приемную семью, он начинает соотносить себя с родителями и предыдущими поколениями новой семьи. Со временем он распространяет историю своей жизни на период, предшествующий его рождению, и встраивает в общее повествование события этого периода, стремясь доказать свою принадлежность к новой семье и тем самым объяснить свои чувства. Испытывая грусть, он начинает заглядывать в те давние времена, где может крыться объяснение нынешней ситуации, а когда радуется, то ищет другие факты – тоже не менее подлинные, чем все остальные, но придающие прошлому тот правильный смысл, которым объясняется настоящее.

Мадам Мель купила небольшую квартиру рядом с рыбным рынком в Тулоне. И потом очень долго рассказывала, что «была вне себя от счастья», когда слышала, как в четыре часа утра оживают прилавки и в окно врывается запах моря. Но неожиданно погрузившись в состояние уныния и меланхолии, она могла заявить, что очень страдает от шума, производимого торговцами рыбой на рассвете, и мучается от рыбной вони. Таким образом, ее воспоминания приобретали различную окраску в зависимости от настроения.

Химера подлинности

Собственно, это означает, что любой рассказ правдив, как правдивы старинные описания химер: тело быка, орлиные крылья, львиные лапы. По сути, все это описание – сущая правда, однако самого зверя не существует в природе! Я должен был бы написать так: все это частично верно, но само животное – плод вымысла. Или так: все части сами по себе вполне могут существовать (то есть «я никогда не лгал, рассказывая о своих воспоминаниях, однако в зависимости от настроения выставлял напоказ одни эпизоды и прятал другие, то есть создавал химер по собственному усмотрению»).

Наше представление о самих себе является химерой, волшебным зверем. Он придает смысл нашему существованию, определяет содержание наших ожиданий и наших страхов. Химера превращает нашу жизнь в шедевр, пьесу, театр воспоминаний, эмоций, образов и фраз, из которых мы в итоге и состоим.

У людей без истории душа пребывает в состоянии смятения. Не имея воспоминаний и не понимая, в чем состоит смысл их существования, они оказываются подчинены настоящему, как наркоман, испытывающий счастье лишь в момент принятия наркотика. Не имея памяти, мы становимся никем, а боясь прошлого, позволяем нашей собственной тени заманить нас в ловушку.

Единственный способ сохранить относительную независимость – создать химеру, театрализованную самопрезентацию, наполнив ее обладающими гипнотической силой неожиданностями, сделать это с любовью к причудливым поворотам сюжета, способным невероятным образом разнообразить историю нашей жизни. Именно поэтому такая история граничит с травматизмом, разрывом шаблона. Не имей мы ссадин, полученных когда-то прежде, мы бы полагали, что вся жизнь – рутина, писали «биографии, состоящие из белых страниц», [8] и реальность, лишенная риторики, заставила бы нашу психику пребывать в состоянии летаргии.

8

Коллар К. Ложные ночи. Париж, 1989.

К счастью, наши собственные химеры превращают жизнь в приключенческие романы. Мы играем в наше прошлое и в конце концов составляем из него правдоподобный рассказ. И, как любое живое существо, химеры могут эволюционировать, принимать в зависимости от ситуации различные формы, подстраиваться под тех, кого мы встречаем на своем пути, и под те культурные контексты, в которых мы пребываем.

Историческая правда имеет не ту же природу, что правда художественная, очаровывающая или угнетающая нас. Неожиданная находка в каком-нибудь архиве, случайное свидетельство порождают историческую химеру, живущую до тех пор, пока другой документ или другое свидетельство не изменит ее облик. Любой такой зверь кажется незыблемым, поскольку его внешний вид основывается на подлинных свидетельствах. Но любая новая информация меняет его привычный облик.

Химера рассказывания более динамична: радостна она или печальна, неважно – она неизменно спешит навстречу другим, стремясь поведать им свою историю. Однако манера других реагировать на этот рассказ меняет стиль повествования. Так окружение начинает понемногу невольно участвовать в создании автобиографического рассказа! И однажды случается событие, которое мы используем, чтобы отпустить поводья нашей химеры-репрезентации и принять на себя режиссуру спектаклем нашего существования. В этот момент мы оказываемся способны менять свои чувства под влиянием новой самопрезентации.

Пьеро и Эмили – со своими достижениями, радостями и различного рода страданиями – смогли выработать в себе психологическую устойчивость, и с этой минуты восприятие их окружающими людьми изменилось. В то время как Мугабо и Акайесу все еще не могут стать психологически устойчивыми, поскольку этому препятствует общество, которое их окружает, или семейная ситуация, о которой невозможно рассказать. Их химеры не способны нестись вскачь, окружающие попросту не позволяют им разогнаться и взлететь. Но однажды жизнь все же вернется к Мугабо и Акайесу, и изменившееся общество даст им возможность рассказать о пережитых трагедиях.