Автономия и ригидная личность

В одном важном аспекте, который прямо влияет на субъективное ощущение человеком беспокойства, оно отличается даже от безжалостно вынужденной работы. В случае работы навязчивое добросовестное ущемление и подавление себя в конечном счете служит продуктивной деятельности и в какой-то мере оправдывается ею. В дальнейшем такая тяжкая ответственность за окончание работы в той или иной мере растворяется под воздействием подлинного интереса к работе или по ее завершении. С другой стороны, в случае беспокойства цель и конечный результат такого принуждения по существу заключаются именно в том, чтобы вызвать состояние страдания у самого обеспокоенного человека.

Другое ощущение навязчивости (или одержимости), тесно связанное с беспокойством, но встречающееся реже, — это навязчивое мышление. Например, у некоторых людей, находящихся на большой высоте, иногда возникает навязчивая мысль о том, чтобы спрыгнуть вниз, вызывающая у них сильный дискомфорт, а иногда вселяющая ужас. Такие мысли не только периодически повторяются, зачастую под воздействием самых обычных обстоятельств, но и, однажды появившись, уже не могут исчезнуть и должны постоянно возвращаться. Например, они могут включать в себя мысли о потере самоконтроля и желании совершить над собой насильственные или неадекватные действия, — как, например, то, о котором сказано выше. Могут появляться и другие мысли: прыгнуть на рельсы перед идущим поездом, отрезать собственный пенис, совершить насильственные действия по отношению к другим людям, особенно по отношению к любимому или беспомощному человеку, например к ребенку. Или же человеку приходит в голову мысль совершить какое-то импульсивное действие — менее ужасное, зато крайне эксцентричное и шокирующее: выкрикнуть нецензурную брань, вызвать у себя рвоту или начать вульгарные сексуальные заигрывания. Есть и много других, более распространенных и менее драматичных видов навязчивых мыслей, связанных, например, с горькими сожалениями и воспоминаниями о важных событиях в прошлом, особенно о совершенных ошибках («Наверное, я не должен был...»), или мыслей о смертельном заболевании. Некоторые такие мысли очень напоминают общее беспокойство, за исключением того что они более обособлены и фиксированы и спустя много лет продолжают периодически появляются в том же виде.

Относительно их содержания можно сказать следующее: подобные мысли крайне неприятны и вызывают сильный страх или дискомфорт. Именно этот дискомфорт не позволяет понять этот явный присущий им жгучий интерес. По существу, невозможно избежать впечатления, что именно этот дискомфорт, который вызывают эти мысли, делают их столь неотвязными. Это замечание в какой-то мере подтверждается некоторыми навязчивыми мыслями об импульсивных действиях. В такой навязчивости может содержаться идея, что импульсивный поступок, — например, прыжок с балкона, — на самом деле может постепенно вызвать или резко «включить» сама мысль о прыжке. И, видимо, эта самая идея побуждает одержимую личность и дальше следовать этой мысли, словно человек одержим побуждением проверить на прочность толщину речного льда — и соответственно испытать свою безопасность.

Неоднозначность или, скорее, двойственность субъективного ощущения, которое в общем характеризует одержимо-навязчивую деятельность, особенно характерна в случае навязчивого мышления. С одной стороны, у человека появляется такое чувство, словно эти мысли ему навязаны извне и он не может их от себя отогнать: такое ощущение кажется ему не только неподконтрольным и нежелательным, а даже принудительным. С другой стороны, становится ясно, что, если однажды человеку приходит в голову хотя бы фрагмент такой мысли, он заставляет себя полностью ее отыгрывать, вплоть до полного изнеможения, он «дожимает» ее до предела. При описании этого процесса можно лишь сказать, что чувствует себя обязанным заставить себя продумать эту мысль до конца. Конечно, ощущение в такой форме ригидно-обязательной установки и силы воли является особенно острым.

Этот процесс поражает, например, в случае одержимостью сожалениями. Мужчине, страдающему одержимостью, вполне достаточно самого отдаленного напоминания — имени, даты — о женщине, на которой, как он думает, ему (наверное) следовало бы жениться, чтобы заставить его вспоминать, что он сделал что-то не так, обдумывать плачевные последствия своих действий, и что получилось бы, поступи он иначе, и так далее. Такой взгляд на прошлое сопровождается мучительной добросовестностью: одержимая личность оглядывается назад, чтобы лишний раз удостовериться, что она полностью оценивает последствия своей ошибки; иными словами, она не позволяет себе отнестись к ней слишком легко. Следовательно, в таких случаях ошибка всегда преувеличивается; она всегда оказывается грубой и непростительной; возможность, упущенная много лет назад, всегда оказывается «единственной в жизни».

Мысли человека отражают его интересы — не только его желания и мотивации, но и его тревоги и волнения. Он может не осознавать этих интересов и волнений, но они все равно будут отражаться в мыслях, вызванных у него окружающей ситуацией и даже случайными обстоятельствами. Одержимо-добросовестная личность постоянно обеспокоена тем, что она не должна делать или не должна была делать, не должна чувствовать или думать. В этом смысле у такого человека никогда не выходят из головы самые разные мысли о недопустимых поступках и непомерные фантазии-фантомы (specter) об их последствиях. В этих фантомных фантазиях содержатся навязчивые мысли о «потере контроля» наряду с мыслями о шокирующих, насильственных и опасных действиях и мыслями о непоправимой ошибке. Как и все навязчивое беспокойство, эти непомерные фантазии-фантомы порождаются навязчивой добросовестностью.

Такое предчувствие впервые может появиться в то время, когда человек испытывает особое беспокойство или чувство вины. Женщину средних лет, которая недавно развелась, стали мучить навязчивые «приступы рвоты», а также мысли о том, что она в любое время может «потерять над собой контроль». Эта одержимость развилась вскоре после нескольких сексуальных связей и появления беспокойства, что она «становится неразборчивой» в них.

Иногда подобная одержимость фантазией-фантомом приводит к появлению другого такого фантома. Например, напряженный, встревоженный молодой человек, студент одной из развивающихся стран, стал одержим идеей, что мог заразиться скверным кожным заболеванием после встречи с человеком, страдавшим этой болезнью. Поскольку навязчивые мысли продолжались, они вызвали тревогу, что у него возникли столь «сумасшедшие мысли», и он стал одержим мыслью, что должен «сойти с ума», с позором вернуться домой и т.д.

У многих людей, страдающих одержимостью, уже одно напоминание об ошибке автоматически вызывает новую одержимость сожалениями. Или уже сама ситуация, которая потенциально может стать опасной, если не соблюдать меры предосторожности, — например, находиться в метро на краю платформы, — постоянно вызывает фантазию-фантом о «потере контроля» и желании спрыгнуть вниз.

Как только появляется такая фантазия-фантом, она становится объектом обязывающего беспокойства. При напоминании об этой фантазии человек должен воспроизводить ее в своем воображении и создавать ее снова. Этот процесс называется одержимостью.

Беспокойные, навязчивые мысли и доводящие до изнеможения предположения худшего часто вызывают ощущение крайнего дискомфорта, но ригидный, исполненный долга человек не терпит альтернатив. Его установка является болезненной и даже мучительной, насколько может быть добросовестная установка. С его точки зрения не обращать внимания на потерю самоконтроля — значит отказаться от самоконтроля; не обращать внимания на то, что может быть сделано плохо, — значит сделать плохо; не обращать внимания на любой возможный источник тревоги — не оглядываться назад, не беспокоиться обо всем вокруг и не думать о том, что должно вызывать беспокойство и о чем нужно думать, — значить быть непредусмотрительным и безответственным человеком. Значит, он создает фантазию-фантом, которая кажется искусственной даже ему самому.

Навязчивый ритуал может быть столь внешне странным и так потрясти наблюдателя своей бесцельностью, что легко упустить из виду его связь с общей тенденцией ригидной, но продуктивной навязчивой деятельности. Но хорошо известно, что все ригидное, преисполненное долга поведение с какого-то момента становится ритуальным. В той мере, что любое действие осуществляется, только чтобы удовлетворять правилам или велениям долга (например, необходимость проявлять великодушие, вести себя правильно, доводить дело до конца и соблюдать чистоту), оно может быть не только ригидным, но и ритуальным. Иными словами, оно имеет тенденцию удовлетворять этим формальным требованиям только формально, технически и ритуально. Совершенно ясно, что фактически самый обычный вид ригидного преисполненного долга поведения (искусственная привлекательность некоторых навязчивых людей, их активная заботливость, «слишком» корректное поведение и, конечно, их аккуратность и пристрастие к порядку) имеет тенденцию к формализму и ритуальности.

Ритуальное действие совершенно отличается от регулярного действия. Ему не хватает именно того, что можно было бы считать главным смыслом действия — цели действия для достижения определенных объективных изменений. Его цель заключается не в изменении отношения человека к окружающему миру тем или иным приемлемым для него способом. Оно нацелено на изменение отношения человека к самому себе, на достижение им состояния умиротворенности, только через сам процесс совершения действия. Если существуют объективные результаты такого воздействия — перемещение ложки с одного места на другое, мытье рук и т.д., то они лишь означают, что необходимое действие было выполнено; сами по себе они не имеют никакого значения.