Автономный рейд (Солдаты удачи)

Я поверил. И даже если бы она не рассказала мне потом все, что знала, о кознях и планах Конторы, все равно бы поверил - до такой степени устал. Наверное, от одиночества. А может, дело в том, что знал: даже если с меня потом из-за нее кожу живьем будут снимать, все равно не пожалею о том, что поверил. Судьба. Кисмет. Суженая.

Объяснив ей свою теорию о крайней необходимости отдыха и приведения мыслей в порядок, затянул ее в кровать. Она теорию одобрила так горячо, что только на следующее утро у нас выпала минутка, чтобы вспомнить о работе. Я в полудреме нежился у ее грудей, тая от прикосновений их мякоти к лицу, а крепких пальцев - к вискам, когда она спросила, массируя:

– Так для кого же все-таки ты меня вербуешь?

– А почему ты решила, что я тебя вербую для кого-то, а не для себя самого?

– Ну ясно же... Откуда у одиночки все это? Техника, оружие, машины, квартиры? Сколько бы ты ни зарабатывал, за всем этим, ясное дело, могут быть только ресурсы организации... ГРУ?

– Нет, милая, правда, я - сам по себе. Организации, да, использую. Но втемную. Кое-что они сами дают, думая, что я на них вкалываю. Кое-что сам беру в качестве трофеев. Ворую, короче...

Обо всех источниках своих ресурсов я пока решил ей не говорить, тем более что некоторые из них заставляли морщиться меня самого. В нормальном человеке силен инстинкт откровенности: мозгу трудно работать без открытого диалога с себе подобным. Но захотеть верить легче, чем научиться это делать после стольких лет дрессировки на скрытное одиночество. Непросто это. Я, к примеру, почему даже матери своих дел не раскрываю? Вовсе не потому, что ей неинтересно. О, мамуле только начни рассказывать - вопросами о подробностях замучает. Но я знаю: что как ни предупреждай, как ни заклинай, а все ж таки мамуля не сумеет удержаться и обязательно поделится-посоветуется с кем-то из подруг. Конечно, ради моей же пользы: вдруг они с подружкой придумают что-то очень для меня полезное? Кстати, мой опыт показывает, что большинство причиненных мне неприятностей проистекали из желания блага мне же...

В общем, даже любя При, как никого до сих пор, все ж таки не мог я пока выложить ей всего. И полчаса назад, глядя сверху на ее запрокинутое, сосредоточенное в наслаждении лицо, я вдруг понял, что мне мешает: страх за нее. Впервые в жизни я встретил женщину, счастье которой значило для меня больше, чем мое собственное. Нечто подобное у меня и в отношении ребят.

Но ради При я бы даже... Нет, не знаю.

Любить кого-то больше, чем себя, - потрясающее ощущение. Если бы я точно знал, что ей для счастья нужно, чтобы меня выпотрошили, - сейчас согласился бы и на это, честно. А уж все рассказать о себе и своих делах вообще раз плюнуть. Но, уж не знаю, к счастью или к сожалению, я четко понимал, что спустя энное количество минут, часов, дней или недель, месяцев перспектива быть выпотрошенным ради ее счастья уже не покажется мне столь заманчивой...

Кроме того, какое-то нечто подсказывало мне из подкорки: ей, чтобы уцелеть, нужно знать о моих делах, в том числе и денежных, как можно меньше. Пока, во всяком случае.

– Дорогой, - она лизнула мое ухо, - про что молчишь?

– Про то, что... Не могу я тебе многое рассказать. Нельзя. А кое-что просто не умею.

– Почему... То есть зачем?
– В разговорах между бешеными приступами страсти я успел просветить ее насчет своей теории разнонаправленных вопросов.

– Если б знал... Затем, например, чтобы ты больше любила меня. Непознанное больше притягивает, чем прозрачное... Мужик хорош, пока загадочен. И чтобы больше слушалась: когда знаешь, что приказ основан на том, чего не знаешь, выполнять его легче, даже если он кажется глупым.

– Дорогой...
– Она жалобно вздохнула и кокетливо взмахнула густыми пушистыми ресницами.
– Больше, чем я тебя люблю, любить просто невозможно. Не веришь, да?

– Допустим, в это-то я верю. Но я вижу, что ты еще не привыкла ко мне. Не умеешь полагаться. Знаешь, у нас в училище случай был. Сам свидетель... Рота отрабатывала команду "Разойдись!". Старшина добивался, чтобы через секунду после команды на том месте, где мы стояли, не оставалось никого. Тренировались не на плацу, а на асфальтовой дороге между казармами. Чуть дальше, на взгорке, строили новый клуб. Так вот, однажды мы строились, чтобы идти на обед, а на взгорке стоял МАЗ-панелевоз. Ну и что-то случилось у него с тормозами. Попер, короче, вниз. Рота к нему стояла спиной, старшина - лицом. Он не сразу понял, что эта махина неуправляема. Когда понял, заорал: "Разойдись!" Из двухсот почти человек четверо слишком привыкли думать, прежде чем выполнять команду. Двоих из них МАЗ укатал в лепешку, двое остались калеками...

– Дорогой, я эту байку слышала раза три.

– Вот видишь? Я говорю: "Сам видел, был там", а ты - "байка"! Я ведь мечтал о таком напарнике, как ты. С твоей женской интуицией и спецподготовкой нам сам черт не страшен...
– Я запнулся, чтобы не уточнить: "Если этот черт не из коллекции Гнома и Катка".
– Но сколько еще времени нужно, чтобы я сказал: "Прыгай!", а ты...

– Спрашивала бы только: "Как высоко". Да? Знаю я, дорогой, знаю. А что женщина тоже личность, тебе никогда в голову не приходило?

– Приходило. Но послушай меня!.. Вот это бабье "Я знаю лучше" и тебя, и меня может погубить!

– Не кричи на меня!
– Она, отстранившись, легла на спину, натянула одеяло до подбородка.

– Дура! Да ты способна вообще хоть что-то _слышать_?!.. Я не _на_ тебя кричу, я сейчас _тебе_ кричу!
– Вот чего у меня не было - так это воспитательского терпения и смирения. Прекрасно знаю, что никакими воплями с рефлексом стервизма не совладаешь, но...
– Учись свою всезнайку бабскую отключать и - слушать, слышать и слушаться...

– Я сейчас обижусь.

– Да хоть двести раз!.. Милая, обожаемая, любимая, да врубись же ты, дура, в ситуацию!..
– Я чувствовал, что перегибаю, но нам предстояли те еще деньки, и другого пути, кроме как выбить из нее своеволие, я не знал. Чувство юмора наконец включи: я тебе, кадровому майору, должен объяснять, что ради одного случая в год... когда нет секунд на объяснение, выполнять приказ надо мгновенно, не думая!

– Да, я - майор.
– Она села, вздев надо мной свой гордый упоительный бюст так резко, что он заколыхался.
– А ты - лейтенантишка! Да и то отставленный за невыполнение приказа. И ты меня будешь учить приказы выполнять?

Вид ее тела действовал умиротворяюще. Чтобы сохранить право на свободный доступ к нему, я был способен и смириться.

– Лапонька, ты - майор по...
– Черт, это тот случай, когда прямо назвать специальность - значит оскорбить. Даже самая раздолбанная проститутка не простит, если ее так назвать. Я, например, готов вырвать язык, назвавший меня убийцей или вором, хотя кто я иной есть? Любой наемник - вор и проститутка. Другой вопрос: а кто из нас, вкусно и регулярно питающихся, не наемник?

– Ага! Чего замолчал? Так и говори: "по блядству!" - Она закусила губу, поморгала, сдерживая слезы, и, повернувшись ко мне спиной, с головой накрылась одеялом.

– Я не об этом: что бы они еще с тобой сделали, чем бы напичкали, если б я случайно не оказался рядом? Но тебе захотелось покапризничать, ты ничего мне толком не объяснила по телефону и в итоге чуть не погорела. Видишь, к чему приводят твои капризы?

– Мои капризы?!
– Она высунулась из-под одеяла и сверкнула в меня лесной свежевымытой зеленью.
– А кто, когда ночью звонил с вокзала, отказался встретиться? Кому некогда было?! А если меня утром почти что заперли и я ни позвонить, ни выйти не могла?