Автостопом на север

— Ты знаешь меня? Сразу узнала? Знаешь, кто я такой?

И этот перепуганный цыпленок, только что прятавшийся за меня, готовый кричать о помощи, теперь как ни в чем не бывало пятерней взбивает свои светлые волосы и улыбается, как тогда на озере, какой-то четырехугольной улыбочкой.

— Я вас сразу узнала. Я все фильмы с вами видела. И даже один раз в театре.

— В «Натане»… Нет? Ну, тогда в «Минне». Тоже нет? «Фауст»?

Кивнув, Цыпка резким движением головы откидывает челку. А мертвец как давай шпарить:

Простите, что-то вслух читали вы сейчас: Из греческой трагедии, конечно? Вот в этом преуспеть желал бы я сердечно: Ведь декламация в большой цене у нас! Случалось слышать мне, что может в деле этом. Актер священнику помочь своим советом. [8]

Это что он, про нас? Про нашего батюшку пастора?

Мертвец отпрыгнул, снова оказался выше нас и опять за свое:

Фауст. Да, коль священник… ля-ля-ля, Я. Что ж делать? Мы живем всегда в уединенье, Едва по праздникам покинешь свой музей, И то, как в телескоп, свет видишь в отдаленье. Так где ж найти слова, чтоб нам учить людей?

8

Перевод М. Лозинского.

Мертвец смотрит на нас сверху. Тереза хлопает и восторженно кричит:

— Браво, Вагнер!

Тогда мертвец отвешивает нам поклон и снова смеется.

Я спятил или это они спятили? И кто такой этот мертвец? То он мертвец, то опять живой, потом, оказывается, знакомый, потом какой-то Фауст, а теперь и Вагнер? Комиссар Мегрэ, будьте внимательны, у вас опять это баранье лицо. Соблюдайте железное спокойствие, возьмите трубку — вы должны немедленно раскрыть это уголовное дело!

Нагнувшись, я завязываю шнурок. Старый прием — это я присматриваюсь к барахлу мертвеца. Лицо-то его теперь и мне кажется знакомым. Комиссар Мегрэ удостаивается одобрительного хлопка по плечу. Личность установлена, так. Это Оттомар Хэппус. Видел его, по телеку показывали. Название, правда, давно забыл. Но Фауста там никакого не было, это точно.

— Правда, Оттомар Хэппус великолепен? Я восторгалась им, когда он играл Вагнера в «Фаусте».

Последние слова Цыпка произнесла тихо, почти шепотом, но достаточно громко, чтобы мертвец мог разобрать.

— Что же ты в антракте не зашла ко мне в уборную?

Цыпка вспыхнула, как электрическая лампочка.

Чтобы как-то закруглить разговор про Фаустов-Вагнеров, я грубовато говорю:

— Что у вас произошло тут? Небольшая авария, а?

— Какой там! — говорит Хэппус уже вполне нормальным голосом.

Переднее колесо, оказывается, спустило, да и устал он порядком.

— Сейчас мы вашу таратайку поставим на ноги, — говорю, — а вы тут продолжайте, развлекайтесь!

Цыпка будто погладила меня своими кошачьими глазками. Открываю покоробленную крышку багажника. «Сущий лабиринт!»— обычно восклицает наш Крамс, глядя на запоротую контрольную.

— Сущий лабиринт! — кричу я, хватаясь за подбородок. В багажнике — скомканные полотенца, уйма бутылок и ни одного инструмента. — Господин мертвец, где у вас домкрат?

«Поля пшеницы не произрастут на моей ладони», — декламирует Хэппус и улыбается, невольно заставляя слушать себя. И не рассердишься ведь!

Под бампером зажата березовая ветка, как флажок какой-то; оба передних крыла с вмятинами. Глушитель висит. И это называется «Вартбург делюкс!» Такого я еще ни разу не видел. Правое стекло выбито и заменено целлофановым пакетом, приклеенным лейкопластырем.

— На свалку, вторсырье!

— Ты что, с ума сошел? Как ты можешь так с господином Хэппусом говорить? Это ж знаменитость!

Цыпка готова разорвать меня на мелкие куски.

— Не знаю и знать не хочу — «вартбург» во вторсырье превратил!

Цыпка от злости вот-вот сама лопнет и разлетится на все четыре стороны.

— Ты действительно не знаешь меня? — удивляется Хэппус.

Я выползаю из-под машины и качаю головой.

Отлично сработано, комиссар Мегрэ!

— И ты не видел многосерийной ленты «Салют, Шери!»?

Из десятка серий я одну-другую смотрел, но этим двоим я в этом не признаюсь.

Я снова качаю головой и говорю:

— Домкрат надо.

— Я же играл в нем фашистского обер-лейтенанта. Это была суверенно сыгранная роль. Как вы считаете, Тереза?

Ишь, Цыпка, значит, успела представиться, и он ей «вы» говорит…

— Да, это было сыграно! Хэппус и старик партизан шагают под градом пуль, в руках белый флаг… Не правда ли, милая фрейлейн Терезе, это должно было производить неизгладимое впечатление?

А Тереза, глупый цыпленок, кивает так, будто у нее старческая трясучка, и неверное «е» в конце своего имени даже не замечает.

— Все мы были ужасно пьяны, съемки продолжались всю ночь, лил дождь — мы находились в каком-то божественном трансе.

— Это вон те бутылки? — спрашиваю, доставая одну из багажника.

Смеясь, Хэппус качает головой.

— Слушайте, я ж никуда не могу пойти — никакого спасения нет от охотников за автографами. А этот хитрец утверждает, что не знает меня.

Я чуть не крикнул: «Я тоже сразу узнал вас, только в картине у вас почему-то больше волос было, да и моложе вы казались. А про старика партизана — это я все точно помню, и очень даже здорово! А насчет того, что вы были божественно пьяны, даю честное пионерское, ни чуточки не было заметно».

— Гуннар, это же Оттомар Хэппус, известный театральный актер, часто выступает по телевидению, серия «Салют, Шери!», и в фильме «Пятнадцатого это было».

— О, это пустяковая роль! Впрочем, сыграна суверенно…

Пускай, думаю, сидят тут и треплются. Пускай Цыпленок обваляется в культуре — она это страсть как любит, а я займусь охромевшей тележкой.

Кусочек проволоки нашелся в багажнике между пустыми бутылками и скомканными полотенцами. Кое-как закрепил глушитель, не навечно, конечно, но до следующей деревни доедет! Выдернул из-под бампера ветку и кулаком и каблуком немного выправил крыло. Отверткой снял колпак и… расхохотался: вместо положенных гаек — ржавые заклепки.

Позади меня трескотня продолжается, только и слышишь: «…в первом акте… заглавная роль… Гёте… автографы…»

Оказывается, Цыпка тоже, видите ли, актриса и уже выступала с декламацией… Она произносит это слово так же, как бригадир: декламация!

— «Зеленый лист» Теодора Шторма.

Голос у Цыпки высокий, так и кажется, что она вот-вот завоет вроде этого Беппо, когда на спидометре больше пятидесяти. Я стучу погромче и нарочно упускаю отвертку — с грохотом она катится по капоту. Вот она, моя музыка, музыка труда, она мне и Бетховен и Теодор!