Автостопом на север

— Бери ноги в руки — и вперед!

— У меня и руки и ноги отваливаются! — громко всхлипывая, отвечает Цыпка.

Комиссар Мегрэ, дело становится серьезным: мы в тупике, великий сыщик с треклятым мешком на горбу попал в матовую сеть. Признайтесь, Мегрэ, трубка ваша погасла, магазин вашего револьвера пуст, преступник скрылся.

— Пожалуйста, давай где-нибудь спрячемся, поспим до самого утра.

— Ты вполне интеллигентно рассуждаешь, — говорю.

Но Цыпка уже опять ворчит. Поток слез она открывает и закрывает, как водопроводный кран. Теперь она опять говорит как ни в чем не бывало:

— В следующей же деревне я пойду к участковому — он же всегда наш друг и помощник, правда.

Мы шкандыбаем дальше.

— Чудесная луна, а?

Цыпка молчит.

Да-а-а, если ей уже ничего не кажется чудесным, мы пропали. На закорки мне ее не посадить, еще две-три минуты — и я скину треклятый мешок Петера, и пусть он тут валяется и гниет! Клянусь лиловой шляпой Пружины Крамса!

Дом!

Прибавляем шагу, стараемся дышать глубже и ровней. Оказывается, это и не дом совсем. Здоровая скирда — ни дверей, ни окон.

Цыпка громко плачет, хлюпает носом.

— Мама, мамочка моя!..

— Это тебе за то, что ты проспала. Лучше бы в Крым поехала.

— Совсем не в Крым они поехали, в Варну. Сколько раз я тебе говорила!

— Разве говорила?

— Цып, спать здесь будем. Врубимся в солому, и порядок.

Цыпка сдается. Хнычет уже тише, берет меня за руку, и мы шагаем через поле к скирде.

— Это прошлогодняя солома, там мыши…

Каким образом Цыпка определила, что это прошлогодняя скирда, мне не совсем ясно, но мы все равно возьмем этот мышатник на абордаж и устроимся в нем надолго…

Никогда мне не приходилось так круто подниматься. Солома скользкая, как зеленое мыло. Но в конце концов мы все же взобрались и принимаемся строить пещеру.

— А твой мешок?

Пусть внизу лежит. С таким чудовищем за плечами да еще по мокрой от росы соломе мне сюда никогда не залезть. Свалюсь, как майский жук. Потом буду на спине валяться и дрыгать ногами. Пускай там внизу отдохнет до завтра или лучше пусть его домовой заберет.

Терезина пещера в одном метре от моей.

— Давай спать, дорогой Гуннар! Встанем на рассвете и отправимся дальше. Мне до подъема надо попасть в Альткирх. Правда утром ведь много машин? И молочные и всякие.

Хорошо в соломе! Надо мной тихо качается луна. Попискивает птичка — это она спросонок, мы ее разбудили.

— Лесной жаворонок, он еще чудесней поет, чем полевой… — объясняю я тоном знатока.

Так ведь я, того и гляди, по биологии четверку схлопочу. А эти лесные жаворонки ничего поют, не хуже нашего ансамбля в клубе.

— Воздух будто бархатный, только сырой немного…

— Ты прав, Гуннар: падает роса, земля обновляется… Между прочим, относительно бархатного воздуха — это у тебя от профессора.

Она говорит много и без остановки. Я по-отцовски молчу или покрякиваю, вроде бы соглашаясь.

— …хорошенькая собачка у него была. Постой, а как ее звали?

— Беппо.

— Знаешь, а Че… когда вы там дрались с мальчишкой…

— Может быть, этот святой или как его… совсем и не профессор? Я профессоров себе по-другому представляю. А пес у него классный! Что до твоего Че… и не дрались мы совсем, это был тренировочный бой, «спарринг» по-английски, как и такие слова, как «бокс», «нокдаун» и «нокаут». Мальчишка был ничего, но кросс у него не получался.

— У тебя еще болит? — спрашивает Цыпка.

— Это я сам виноват. Видел ведь, что он сейчас левой ударит, но почему-то правую не пустил в ход. Да и то сказать — нарушил бы правила спарринга. Он бы с копыт свалился, а это при спарринге не разрешается. Чтоб ты знала, понимаешь?

— Ты уже ночевал когда-нибудь вот так, под открытым небом, прямо в поле?

Я только кашлянул. Как отец иногда.

— Я еще никогда. Чудесно, правда? Луна. Воздух какой! А тебе тоже тепло? Хорошо, правда?

Я уже давно анорак положил под голову, а рубашку расстегнул до пупа.

— Гуннар, скажи, кабаны лазить умеют?

Комиссару Мегрэ делается немного не по себе. Разумеется, он не боится ни черта, ни дьявола… но вот кабаны…

— Спи, завтра спозаранку дальше двинем.

Цыпка молчит, а я смотрю на небо и думаю: Густав, ты же кое-что упустил — ни разу ведь не ночевал ни в лесу, ни в поле, сроду звездного неба такого не видел. Разве когда из кино выходишь, да тогда неоновая реклама вокруг.

Левый склон небосвода сделался чернильно-синим. Мерцает одна звездочка, совсем как тлеющий огонек сигареты, потом вспыхивают еще и еще… пять, шесть. Сверкают, делаются ярче, больше, висят надо мной, словно капли дождя…

— Ты спишь? — спрашиваю.

Тереза шепчет что-то насчет того, что она не в состоянии заснуть и что звезды чудесны. На этот раз она, может быть, и права.

— Если это сено загорится, я тебя вынесу, будь покойна.

— Солома, Гуннар, солома это. А почему это она должна загореться?

— Всегда ведь чего-нибудь горит. Раскрой газету или детскую книжку. Без пожара нигде не обходится. То рига горит, то ржаное поле. Тут всегда можно свое геройство показать. Дым. Огонь: гвардия умирает, но не сдается…

Если уж скорость ограничена ОБД, то хоть бы на пожаре себя проявить, что ли.

— Что-то шуршит, — говорит Цыпка довольно громко. Голос плаксивый.

— Крокодил. Ма-а-а-а-ленький.

Густав устал. Вот и острит.

— Перестань!.. Опять. Опять шуршит. Мыши!

— Ма-а-а-ленькие, бе-е-е-ленькие.

Теперь и я слышу — шуршит. И довольно сильно. Это шуршит Тереза, переползая ко мне.

— Валяй отсюда, а то хрюкну! — кричу я.

— Только чуть-чуть, Гуннар. Темно очень. Ни звездочки. Вдруг это хорек?

Этих я совсем не знаю. А что, если мне с ним сразиться? Спасти Цыпку от смертельного укуса? И про такое, бывает, в книжках пишут.