Аз Бога ведаю!

А рок изначальный Святославу – восстановить сей Путь, пробить его, исторгнув Тьму из устьев рек и с берегов морей, дабы Животворный Свет не угасал ни у славян на Ра, ни у ариев на Ганге. Один он ведал, куда идти походом и как нанести удар, но только не знал срока, ибо и Вещим будучи, и на тропе Траяна – все равно не изведать судьбоносного часа. И только когда пробьет он, услышать: в сем и есть суть зрящего духа.

Он изготовился, как пардус перед прыжком, и затаился, выжидая голос неба.

В походе обычном, творимом по своей воле – изгнать ли супостата, дани поискать в чужих землях иль чести и славы, – можно полагаться на себя да на другое своих, с кем все потом и поделишь. Но в этом, отпущенном судьбой и предначертанном Родом, след было повиноваться высшей воле, ибо Вещий князь был десницей бога на земле. Его дружина, исполчившись, ждала с ним вместе и изнемогала, подвигая Святослава выступить: играла в руках великая сила, лезвия мечей томились в ножнах, и кони, застоявшись, копытили землю. Он сдерживал порывы своих витязей, ворчал Свенальд, толкуя: коли занес руку – бей, иначе передержишь, и дух воинский, совокупленный в рати, прокиснет, как вино. Старый воевода не посвящен был, куда князь устремит свой взор, кто супостат, но зрел своим острым глазом на восток, где горела хазарская звезда, и чуял длинным носом, что предстоит лихой поход, ранее не знаемый. И князь медлит только потому, что ждет чего-то, поелику же часто по ночам глядит на звезды в небе, знать, выжидает срок и час благоприятный. Потому и не торопил Свенальд, а чтобы не застоялась дружина, советовал найти врага и с ним сразиться.

И благо, враг не заставил себя ждать. Из донских степей, как из преисполни, вдруг хлынуло отребье, сор человеческий, гонимый восточным ветром. В Хазарии, где был воздвигнут идол со светочем в руке и освобождены из-под господской воли рабы, кумир сей вдруг рухнул, не простояв и года. Теперь, спасаясь от его обломков, разбегалось все мировое рабство; подобно саранче, лавина эта промчалась по стране и остановилась там, где нашла себе пищу – в вятских и новгородских землях. У первых смута началась из нищеты великой и оттого, что дань платили много лет хазарам – байки о свободе слушали, разинув рот. И зароптали, де-мол, долой хазар и русь! Сами собой станем княжить и владеть, а как соберемся с силами, пойдем и освободим все остальные земли – возьмем и будем потреблять!

Святослав готов был к прыжку на восток, однако прыгнул на вятичей, но не покорил их, а лишь исторг чуму, с огнем и мечом прокатился и, взяв большой полон – мужей, пригодных для походов, вернулся в Киев. Возник в пределах, словно ветер, и так же умчался прочь, и потрясенные его дерзостью вятичи долго не могли прийти в себя. А он тем часом уж скачет к Новгороду, послы его впереди с предупреждением:

– Иду на вы! Пока же не встал у стен, сами изгоните тьму!

Богатый, вольный от веку Новгород не принял голи перекатной, но приютил у себя иную тварь – хазарских ученых мужей, которые наустили бояр и знать местную восстать против владычества Киева и зажечь огонь свободы.

– Что нам детина-князь? – стали размышлять они. – Одни невзгоды от него были в прошлом, и теперь нечего ждать.

Сначала изгнали князя, которого еще у Ольги просили, потом и вовсе потеряли меру – посадили править одного из белых хазар и стали именовать его не князь, а каган. А тот, воссевши над новгородцами, издал указ, даруя всей земле полную свободу.

Плати и потребляй!

Диковинное дело, но испытать не грех, почем она, свобода. И загуляли: пили и плясали день, другой, третий – каган знай бочки с вином на площадь выставляет, а плату берет, ну просто смех один! Да не за вино берет – за право вкушать зелье в людном месте, что ранее строго запрещалось. Отдал грошик и твори, что хочешь! Бояре поначалу лишь таращились, как празднует люд простой, вздыхали старики – к добру ли пир такой? – потом не удержались, и мало-помалу загулял весь Новгород. Глядь, а уж и женки тут, коих за прилюдное питие вообще сажали в сруб; сначала появились вдовы и засидевшиеся в девках, а там и жены мужние, и девицы на выданье. Не хоровод водили, не пряли и не ткали-пили и плясали на площади. И тут же бесстыдство творили с вольными женками за небольшую плату. Так было день, другой, третий, и когда в угаре сем загорелись чьи-то хоромы, тушить не побежали, а радовались, что светло от пожара и можно погулять подолее.

Чуть только город не спалили…

На четвертый же проснулись, пошли на площадь опохмелиться – там стражники стоят из того самого отребья и гонят взашей. К каганскому подворью было ринулись – подай вина! – вина подали, но за такую плату, что в горло не полезло, хоть головы трещат. А попытались сами взять, так встретили с дубьем. Тут и спохватились бояре и мужи именитые, давай совет собирать, а колокола нет, новая стража свезла и в Волхов бросила, а вече упразднили! Теперь, оказывается, новгородцами будут править слуги свободы – суть ученые мужи, пришедшие с востока, и во главе каган.

И зачесал в затылках вольный люд, хлебнув свободы…

Так никто и не изведал, какими путями и тропами вел войско Святослав, но неблизкую дорогу от Киева вмиг одолел. Дружина оглянуться не успела, а уж под стенами! В былые времена неделю ехать, лошадей меняя; тут же в три прыжка махнули, и кони еще свежие. Господин Великий Новгород встретил с повинной головой и выдал кагана вместе с его кагалом.

Ярились витязи княжеские – след наказать бы новгородцев, полон взять, как с вятичей, иль вовсе спалить его, чтобы в огне и дух чумной сгорел, однако Святослав наказывать не стал и даже в город не вошел, хотя ворота были настежь. Забрал выданных хазар, связал веревкою и повел в Смоленск. Там же велел построить плоты на Днепре, поставил на столбах по светочу, и каждому хазарину приковал к ноге по гире пудовой, усадил их парами и пустил по воде, приговаривая:

– Коль вы радетели свободы – дарую вам ее. Сии плоты – оплоты ваши. Плывите, может, кто еще пожелает вкусить вашего закона.

И поплыли сии плоты по всей Руси путем позора, ибо люди выходили на берега и зрели, но никто более не захотел вкушать хазарской свободы.

После днепровских порогов их осталось совсем мало – одни плоты опрокинуло в пучине, другие разбило, иные хазары сами утопли, бросаясь в воду, чтобы добраться до берега. И этих оставшихся встретила княгиня, возвращаясь из Царьграда, велела причалить плоты и стала выслушивать жалобы.

– Бесчинствует твой сын! – говорили ей позорники, зная, что нужно говорить. – Кто бежит на Русь от рабства, гнета и несправедливости, всех забивает в цепи и сплавляет назад по рекам. А иных мечом рубит и в воду бросает!

По старой русской Правде во все времена беглые рабы и угнетенный люд из других земель находили приют и защиту на Руси, могли селиться на свободных землях, жениться, растить детей и становились вольными. Тут же творилось неслыханное кощунство над законом! Неужто Святослав принялся за старое?!.. Княгиня велела сбить оковы с несчастных и отпустила их с миром. А за порогами, прослышав, что Ольга возвращается на Русь, стали ее встречать на берегах Днепра не. инородцы гонимые, но соотечественники – у кого отрублена одна рука, у кого же обе, и раны свежие, еще кровят в тряпицы.

– Твой сын увечит нас, княгиня! – кричали они и бежали за кораблем. – Позри, что творит! Грозится всю Русь без рук оставить!

Правая рука – десница – была рукой дающей, а левая – шуйца – берущей, и по Правде только за воровство и лихоимство можно было по суду лишить одной руки – левой, но неслыханно, чтобы рубили обе, поскольку нет на Руси такой вины. Еще пуще встревожилась княгиня, и чем ближе к Киеву, тем больше махали ей с берегов отрубленными руками.

В Почайне ее встречал сын Святослав с внуками Ярополком и Олегом, воевода Претич, бояре, простолюдины, раджи-раманы, готовые изладить хоровод; один Свенальд не вышел, поскольку, как донесла молва, был тем часом на Припяти у дреговичей, где по воле князя творил свой неправый суд. Едва сошла княгиня на берег, как киевляне шатнулись и замерли – провожали в Царьград прекрасную молодую жену, а вернулась древняя старуха! Ибо все уже забыли, какой Ольга была до того, как пойти в Чертоги Рода. И в тот же миг промчался ропот:

– Еще одна беда…

– Княгиню подменили!

– И кличут ее ныне Еленой…

– Старуха! Как есть старуха!

Раджи, пришедшие возвеселить киевлян, носили серьги – суть Знак Рода, – но и они застыли в изумлении и растерянности: то ли Радость восклицать, то ли скорбеть утрату. А княгиня, невзирая на встречающих, с попами вместе развернула походную церковь, и начался молебен за благополучное возвращение к родным берегам. Народ послушал и разбрелся, и раджи не посмели завести своих песен. Остались только сын со внуками да верный Претич.