Азеф
Шрифт:
– Веселенькая история, – пробормотал он, – куда же мы пойдем?
– Пойдемте в мой «кабинет», – улыбаясь, сказал Зильберберг.
– А как ваши хозяева? Мы в безопасности?
– О, да Не будем терять времени, мне через час надо уходить.
– Ваш комитет, – говорил Зильберберг, когда они сели в подвальной каморке, – известил что вы придете завтра.
– Завтра не могу, назавтра я в карауле.
– В крепости?
– Да.
– Но позвольте, караул занят Белостокским полком, а вы Литовского?
– Мы сменяем. Не волнуйтесь, знаю, что установили связь с белосточанами.
Сулятицкий высок, силен, белокур, с большим лбом и яркими глазами. Он внушал к себе полное доверие.
– С вами, думаю, не пропадем, – говорил Зильберберг, глядя на веселого Сулятицкого. – Видите, у меня два плана. Первый – открытое нападение на крепость, как вы думаете?
Сулятицкий покачал головой.
– Не выйдет, – проговорил он. – Освобождать надо с подкупом и риском побега прямо из тюрьмы.
– Это второй план. Если вы отклоняете первый, обсудим второй.
Сидя на смятой, пятнастой кровати, застеленной лоскутным одеялом, они стали обсуждать второй план.
8
Савинков знал: гауптвахта охраняется ротой. Рота делится меж тремя отделениями. Общим, офицерским и секретным, где содержатся они. Коридор с двадцатью камерами он досконально изучил, проходя в уборную. С одной стороны он кончался глухой стеной с забранным решеткой окном. С другой кованной железом дверью, ведшей в умывальную. Дверь эта всегда была на замке. В умывальную же с четырех сторон выходили: – комната дежурного жандармского унтер-офицера, кладовая, офицерское отделение и кордегардия. А из кордегардии – знал Савинков – единственный выход к воротам.
Но в секретном коридоре на часах стоят трое часовых. У дверей в кордегардию двое. У дверей в умывальную двое еще. Между внешней стеной крепости и гауптвахтой тянутся бесчисленные посты. За внешней стеной опять протаптываются караульные. И стоят еще на улице, у пестрых, полосатых будок.
Это узнал Савинков у выводящего в уборную солдата Белостокского полка Израиля Кона. Кон связал его с солдатом членом партии, и был готов помочь бегству, умоляя об одном, чтобы Савинков взял и его с собой.
Савинкову казалось: – всё налаживается. Но, встав утром, и условно кашлянув три раза, он заметил, что глазок в двери не поднимается. А попросясь в уборную, увидел незнакомых солдат.
– Какого полка? – спросил он, идя с конвойным.
– Литовского, – и по окающему говору Савинков понял, что солдат нижегородец.
«Повесят», – умываясь, думал Савинков.
– Чего размылся! – грубо проговорил нижегородец, здоровый парень лет двадцати двух.
Савинкову хотелось всадить штык в живот этому нижегородцу, затоптать его, вырваться наружу, к товарищам. Но вместо этого, он пошел обратно в камеру с нижегородцем.
И когда щелкнул замок, силы упали. Савинков лег на койку. Лежал несколько часов, даже не заметив, как повернулся ключ в замке и дверь отворилась.
На пороге стоял высокий вольноопределяющийся с смеющимися глазами.
– Я разводящий, – проговорил он. В лице, в смеющихся глазах Савинкову почудилась странность. Но Савинков не встал с койки, а еще плотнее запахнулся
в халат.– Я от Николая Ивановича, – проговорил, подходя, разводящий.
– Что? – проговорил Савинков.
– Чтобы вы не сочли меня за провокатора, – посмеиваясь, быстро говорил Сулятицкий, – вот записка, прочтите и скажите, готовы ли вы на сегодня вечером?
– Побег? – прошептал Савинков и кровь бросилась ему в голову.
Зильбергерг писал: – «Сегодня вечером. Все готово. Во всем довериться Василию Митрофановичу Сулятицкому».
Сердце забилось. Сидя на койке, Савинков сказал:
– Я готов. Только как же с товарищами? Шли вместе на виселицу.
– Я так и думал. Вы с ними получите свидание. Жандарм подкуплен, ровно в 12 дня проситесь в уборную. Назаров, Двойников будут там. А теперь надо идти, итак до 11 ночи.
Когда Савинков остался один, им овладело страшное волнение. «Неужели вечером? свободен?» В такую быстроту появления Сулятицкого, в подкуп жандарма, в побег – не верилось.
Но время шло. Крепостные куранты проиграли 12. Савинков стал стучать в дверь. На стук подошел нижегородец.
– В уборную.
Дверь отворилась. Савинков пошел с конвойным. В дверях уборной конвойного окликнул красноносый жандарм. Они заговорили. В уборной стояли Назаров, Двойников и Макаров.
– Товарищи, – быстро, тихо прошептал Савинков, – сегодня один из нас может бежать. Надо решать кому. Наступило краткое молчание.
– Кому бежать? – проговорил грубовато Назаров, – тебе, больше говорить не о чем.
– Без вашего согласия не могу.
– Тебе, – проговорил Двойников. Макаров тихо сказал:
– Я ведь вас не знаю.
Назаров наклонился к Макарову, шепнув ему что-то на ухо.
– Да? – радостно переспросил Макаров и по взгляду Савинков понял, что Назаров шепнул ему о Б. О.
– Конечно, конечно, вам, – глаза Макарова наполнились детским восторгом.
«Хорош для террора», – подумал Савинков.
– Что ж, товарищи, это ваше решение?
– Да, – проговорили все трое. Секунду молчали.
– А как убежишь? – тихо сказал Двойников. – Часовых тут! Как пройдете? Убьют.
– А повесят? – баском проговорил Назаров, – всё одно, пулей то легше, беги только, – засмеялся он, показывая оплошные, желтоватые зубы. – А убежишь, кланяйся товарищам.
В уборную раздались шаги. Они разошлись по отделениям уборной.
– Довольно лясы тачать! – прокричал красноносый, подкупленный жандарм. Савинков вышел из отделения, застегивая для виду штаны. И с нижегородцем пошел в камеру.
9
Но вечер не хотел приходить. Время плыло томительно. Савинков лежал на койке из расчета. Копил силы. Выданный на неделю хлеб весь сжевал. Иногда казалось, сердце не выдержит – разорвется.
Как только зашло за морем солнце, в камере сразу стемнело. В коридоре зажглись огни. Савинков слышал крики – «Разводящий! Разводящий!» – кричал видимо караульный офицер поручик Коротков. Потом кто-то закричал – «Дневальный! Пост у денежного ящика!» – Потом раздавались шаги, ударялись приклады, звякали винтовки.