Азеф

– Но тогда кто-нибудь другой возьмет.

– Кто? Чернов, что ли? – захохотал трескающимся смехом Азеф.

– Слетов может взять.

– Брось. За Слетовым пойдут товарищи? – лицо Азефа выразило презрение. – Я тебе говорю, кроме как за мной и за тобой боевики ни за кем не пойдут, ну, пусть на время приостановится террор, ты видишь, все равно ничего не выходит, одни провалы. Надо поискать новых средств, вот у меня в Мюнхене есть знакомый инженер Бухало, он строит какой-то не то воздушный шар, не то еще что-то, я думаю это может нам пригодиться, Я уж вступил с ним в переговоры.

Снова за стеной запел мужской голос, заныли цыганские гитары.

– Собственно говоря, ты прав, отдохнуть надо, мы не железные, пусть попробует кто-нибудь другой. К тому ж наши способы действительно устарели, вон, максималисты перешли к новым способам и к ним уходят от нас свежие силы. Наш террор устал.

Азеф молчал. Разговор должен был кончаться. Он знал, в заседании ЦК Савинков выступит с заявлением о сложении полномочий. Он нажал кнопку звонка, изображавшего декадентскую женщину. Вошел мягконогий лакей.

– Ту же марку, – проговорил Азеф.

– Ты что мало пьешь? Я почти один выпил?

– Я могу пить каждый день, – улыбнулся Азеф, – а тебя в Крыму шампанским поди не поили.

Двери кабинета открылись. На пороге появились смуглый цыган наглого вида, в бархатном костюме, с гитарой в разноцветных, шелковых лентах и цыганка в пестром, таборном костюме. Идя к Азефу и Савинкову она певуче проговорила:

– Разрешат богатые господа?

Азеф только ухмыльнулся липкой мясистостью губ. И пестрым гомоном, визгом, криком наполнился кабинет. Испитой старичок с хризантемистой головой стучал маленькими, желтыми руками по клавишам пианино. Цыганка спросила имена. Под два удара сверкнув глазами, повела:

«Ax, все ли вы в добром здоровьи». В оранжевом свете многих канделябр, как на елку в Рождество, грянули цыгане старое величанье обращаясь к Савинкову.

……. вина полились рекой.

К нам приехал, наш родимый, Пал Иваныч дорогой!»

– Ииэх! Ииах! Ииэх! – трепет, дребезг ног по отдельному кабинету заглушил смех Савинкова. Он пил поднесенный цыганкой бокал. Пели цыганки, ныли гитары настоящими полевыми песнями. До рассветного, петербургского мглистого утра ходил коротенький, ожиревший в отдельных кабинетах цыган легкой пляской, в такт дрожавшей костлявой цыганке-подростку звенели бубенчики гитар, трепыхались разноцветные ленты.

– Здорово, Борис, а!? жизнь!! – говорил хмелевший Азеф.

– Да, хоть коротка, Иван, да жизнь!!

Выходя в синеве рассвета из ресторана, Савинков с удовольствием глотнул сырой воздух. Швейцар посмотрел на него пристально. Когда за ним пошел грузный Азеф, чуть заметная улыбка скользнула по лицу переодетого швейцаром филера.

5

Если б знать, откуда заносится удар? Тогда просто его отвести и отомстить ответным ударом. Но сколько на свете случайных и, казалось бы, не возможнейших гиблей.

Ну, кто б предположил, что в тот хилый петербургский день, когда Азеф на конспиративной квартире генерала Герасимова получал 10 тысяч за план его, генерала, карьеры, именно в этот день в редакцию журнала «Былое» к маленькому, узенькому с седенькой головой редактору Бурцеву вошел курчавоголовый брюнет в значительно более темных, чем у Бурцева, очках

– Простите, чем могу служить?

Вошедшему лет 28. Одет, как богатый петербуржец. Среднего роста. Ничего необыкновенного. Но какое-то движение воздуха, флюида какая-то изошла, – отчего приоткрыл рот, выставив два передних зуба, Бурцев.

– Я по личному делу, я вас очень хорошо знаю, Владимир Львович, – произнесли черные очки, при этом полезли в бумажник, вынув фотографию.

– Вот это вы, Владимир Львович, снимок я взял в департаменте полиции.

– В де-пар-та-мен-те? – удивленно проговорил Бурцев, еще больше выставляя зубы.

– Я чиновник особых поручений при охранном отделении. Но по убеждению я эс-эр.

Голова Бурцева наполнилась роем подозрений. Никакой уж флюиды уловить он не мог.

– Позвольте, зачем же вы пришли?

– Я был революционером. Случайно попал в охранное. Теперь пришел снова быть полезным революционному движению. Вы занимаетесь вопросами, так сказать, гигиенического характера, выяснением провокации? Так? Вопрос это трудный, я его понимаю гораздо лучше, чем вы и хочу быть вам полезен.

Четыре глаза скрестились.

– Тут есть неувязка, – сказал Бурцев. – Вы становитесь революционером, оставаясь на службе в охранном или уходите оттуда, становясь революционером?

– Я именно остаюсь в охранном.

Бурцев сидел распаленный тысячью возможностей, если гость честен и тысячью скверных мыслей, если гость провокатор. Он решил пробовать.

– Ваше имя отчество?

– Михаил Ефимович.

– Прекрасно, Михаил Ефимович, – произнес Бурцев, смотря в сторону, – так что же, может быть, начнем немедленно?

– Извольте-с.

Бурцев подвинулся пискнувшим стулом к столу.

– Меня интересует, – проговорил, снимая очки и протирая глаза малокровными, старческими пальцами Бурцев, – вопрос провокации у эс-эров. Она существует.

Собеседник кивнул курчавой головой.

– Вы разрешите закурить? Бурцев чиркнул спичку.

– Покорнейше благодарю.

– Но где она, вот как вы думаете? Желая оказать революционному движению услугу начнем именно с этого. Как чиновник охранного вы, конечно, знаете, что боевая организация в параличе.

– Знаю, да. Но тут, – дымчатые очки задумались. «Провокатор», – подумал Бурцев, – «пришел поймать, завлечь, предать».

– Видите ли, провокация там есть, как везде, но боюсь, позвольте, позвольте, агентуру ведет лично генерал…

– Не скажете ли какой?

– Скажу, конечно: – Герасимов. Позвольте, вспоминаю даже псевдоним агентуры, кличку, по моему она – «Раскин». Да, да – «Раскин».

В дверь раздался стук. В светлом пальто, в панаме, на тулье с светло-красной лентой, вошел В. М. Чернов.

– Одну минуту, Виктор Михайлович, – недовольно проговорил Бурцев. – Я занят, подождите, пожалуйста, в соседней комнате.

Обернувшись к собеседнику, Бурцев тихо сказал:

– На сегодня давайте кончим. Дайте адрес.