Азм есмь царь

— Слишком слаб. Неописуемо ничтожен! И крайне недостоин… — каждое слово хранителя буквально впечатывало муженька в каменный пол, и он не понимал, что происходит. — Ты же… Дочь моя заигралась и посему потеряла свободу, но я гордый птиц и помогу роду. Я дам тебе силу! Но надолго её не хватит, так что используй с умом, иначе твой «артефакт» осушит без остатка и меня. — произнёс страж. — А теперь уйди с глаз долой. Слабая глава рода! И не появляйся передо мной, пока не станешь сильней… — пророкотал гордый птиц, и в моей груди вспыхнуло что-то родное и тёплое.

Секунда и нас выкидывает из подземной часовни прямиком, как нашкодивших котят.

— Что это было? — искренне недоумевал прохиндей. — Так не должно быть. Возможно, ошибка в расчётах? Нет. Это всё твоя вина! Определённо твоя. И ты ответишь за каждую секунду моего унижения. — глаза муженька тут же налились первородным гневом и кровью.

Что ж, вот и посмотрим, каков «мой избранник» в ярости.

В ту же секунду из тени выступили три духа. Их тела были прозрачны и неопределенны, как дым или туман, а их глаза светились ярким холодным светом.

Они двигались к моему «муженьку», словно призраки, готовые поглотить его душу. Они попытались захватить его тело, но ничего не получилось. Он оказался слишком материален, слишком плотен для их призрачных рук. Тогда духи применили силу. И стали рвать его тело, срывая с него куски кожи, ломая кости и хрящи, превращая его в жуткое месиво. Вельможа кричал от боли, но его крики были беззвучны в этих подземельях.

Но те не сдавались и хотели забрать его душу, и не остановились бы, пока не достигли своей цели. И вот, наконец, в один миг, его душа отделилась от тела. Она была слабой и беспомощной, но еще не потеряла свой свет.

И в этот момент духи радостно вскрикнули. Они захватили его душу, словно птицу, в свои невидимые сети и унесли ее с собой в темноту, оставив после себя только разрушенное тело и глубокую тишину.

Хранитель рода наблюдал за всем этим с отстраненным взглядом. И, подмигнув мне, просто исчез.

— Госпожа Ланфен, — с почтением произнёс незнакомец, выйдя из тени, словно лишь этого и дожидавшийся. — Вас ждут в столице!

Глава 8

Здание было словно исполин, застывший во времени. Мрамор, когда-то белый и сияющий, теперь лишь покрыт черной коркой, напоминающей шрам. Лестница, ведущая к залам, окутана пылью, а по ее перилам тянулись, словно тонкие нити, паутины, сотканные веками. Но даже в своей заброшенности здание излучало величие. В нем имелась та самая, завораживающая эстетика разрушения, где красота сплеталась с упадком.

Кинотеатр, словно монумент ушедшей эпохи, хранил в себе дух старой империи. Архаичный пафос и лоск, когда-то царившие в его залах, теперь казались призрачными. Громадина, некогда наполненная жизнью, стояла пустой, её залы пустели, а вместо киноленты по ним гулял лишь ветер, гоняющий пыль и шепчущий о прошлом.

Спустя пару секунд я пошел в сторону ближайшего зала. В нем была какая-то особая атмосфера: влажная и тяжелая, как воздух в старом храме. Я выбрал место в первом ряду, где под ногами шелестела пыль, а перед глазами раскрывался забытый экран.

Сел и почувствовал шероховатость деревянных сидений, уже не таких гладких и мягких, как раньше. В глазах мерцали пылинки, танцующие в лучах солнца, пробивающихся через щели в потолке. Я слышал, как трещат деревянные доски пола под моими ногами, и чуть слышный шум ветра, проникающего сквозь трещины в стенах. По моему лицу ползла паутина, но я не торопился ее отгонять.

В этом было что-то завораживающее, что-то почти мистическое. Я чувствовал себя частицей этой старой истории, этой забытой эпохи, когда люди собирались здесь, чтобы посмотреть кино. Закрыл глаза и представил себе, как затемненный зал заполнен людьми. Слышен шепот, шум конфет, свет кинопроектора на экране. Но всё это лишь мелочи и давно раздутые слухи, на самом деле это просто давно и никому и не нужный кинотеатр.

Что я забыл в этих руинах, спросите вы? Всё очень просто: мой агент очень любит драматизм и театр, и потому каждый раз выбирает довольно интересные точки для общения. Имперские гвардейцы давно оцепили район, так что посторонних здесь быть не должно.

Но подобное панибратство всё же нужно прекращать. Я уже давно не светлейший князь. И это накладывает небольшие ограничения. Так что посещать столь любопытные заброшки мне слегка не к лицу.

Голос мой, хоть и звучал уверенно, отдавался эхом в пустом зале, словно призрачный шепот. Я знал, что он здесь, прячется в тени, за рваным экраном, похожим на старую рану на теле кинотеатра. В темноте не видно ни одного движения, ни одного знака, но я чувствовал, как воздух в зале напрягся, словно ожидая чего-то неизбежного.

— Хватит прятаться в тенях, — произнес я, стараясь держать голос спокойно, хотя внутри меня кипела нетерпеливость. — Я вижу, что это ты, Эжен. Выходи, не трать моё время. Тебе ли не знать, как трудно выкроить минуту для общения со старым другом?

Я взглянул на рваный экран, который словно отвечал мне пустотой и молчанием. В его трещинах отражался блеск солнечных лучей, проникающих сквозь поврежденный потолок, и казалось, что это глаза самих стен, следящие за мной с немым удивлением.

— И то верно, всё никак не привыкну, что ты у нас теперь государь, что нового, как поживаешь? — показалась тень.

В тишине заброшенного кинотеатра, где даже пыль казалась застывшей в ожидании своего часа, послышался едва уловимый шорох. Он похож на шелест старой кинопленки, прокручиваемой в забытом проекторе. В темноте зала двинулись тени, словно живые существа. Они ползли по стене, играя с лучами солнца, пробивающимися сквозь трещины в потолке. Я прищурился, пытался разглядеть в темноте контуры движущегося тела.

И вот из ближайшей тени, словно из черного провала, вышел человек. Одет в одежду цвета ночи, которая сливалась с окружающим мраком. Ткань казалась грубой и тяжелой, словно сотканной из паутины или арамидных волокон. На нем черная маска, которая полностью скрывала его лицо. Она сделана из хорошо обработанной древесины и плотно прилегала к лицу, словно вторая кожа. Только яркие глаза блестели в темноте, словно две звезды, освещающие глубину ночи.

На его губах играет усмешка — не злая, а скорее отстраненная, как у того, кто видит мир со стороны, отчужденно и непричастно. В его походке легкость и плавность, как у хищника, крадущегося в ночной тишине. Он двигался бесшумно, словно призрак, затерявшийся в лабиринтах старого кинотеатра.

Слова Эжена, произнесенные из темноты, звучали как шепот ветра, проникающего сквозь трещины в стенах. Несмотря на отстраненный тон, я уловил в них ироническую нотку, характерную для моего старого друга.

— Ты все такой же показушник, Гоген, — усмехаюсь в темноту, — но горбатого могила исправит. Как поживаю? Тебе ли не знать? — слова были не злыми, а скорее ироничными.

Я тепло улыбнулся.

— Лучше сам поведай, что нового и к чему стоит готовиться, — сказал я, откинувшись на спинку деревянного сидения, которое скрипнуло под моим весом.