Азов

Пересадили казаков на те плоты, и тронулись дубы вниз по Дону, к турецкой крепости.

А молнии по-прежнему сверкают. Вода клокочет.

Поплыли струги вслед за дубами.

– Коли убьют меня, – сказал атаман Каторжный, – ты станешь на мое место, Старой. Пойду я к крайнему бастиону. Тот бастион – сильнейший. Назад дороги нет!

– А меня убьют, кто поведет ватагу? – спросил Старой.

– Михайло Черкашенин! – ответил атаман, не задумываясь.

Дед слушал; откашлявшись, сказал:

– Все живы будем. А доведется помирать – помрем сынами Дона.

Атаманский струг скользнул между другими стругами, выскочил вперед и поплыл перед плотами… Дождь хлес­тал немилосердно. Сверкали молнии на небе… Ваньку Поленова трясло как в лихорадке.

«Эх, и угораздило же! – думал он. – Москва далеко, царь высоко. Сгинешь тут, а кто узнает? Ох, ноченька, не приведи господь!»

Блеснула ярче молния. Дед, крестясь, сказал:

– Речка Койсуга позади, а впереди Азов! Держись крепче!

Дон раздвоился. Открылись рукава. Мечети показались над водой, четыре крепостные башни. Дальше каланчи поднялись из темноты:

– Ну, почалось!

Приречная стена четырехгранными камнями легла по берегу. В стене – бойницы черные. Дальше осветился вал высокий. За валом – главная стена: три длинных лестницы свяжи – и все же не взберешься.

Чернота-темень, словно в пропасть плывут челны с притихшими казаками. Струги приникли к берегу.

Походный атаман свистнул…

Молния сверкала над Азовом. На небе клубились сизо-черные облака. А на земле и на камнях турецкой крепости будто золото рассыпано. На Каланчинском острове горел большой костер. Там были главные склады. На стенах мелькали красные фески. Каторжный приказал:

– Руби дубки! По одному спускайте вниз, на цепи и больверки!

Поплыли, качаясь, один за другим дубы вниз, к цепям. Прошло немного времени, услышали: цепь заскрежетала и зазвенела.

– Аллах! – послышались испуганные возгласы со стен Азова.

По серым стенам турки побежали к бойницам. Возле пушек забегали с горящими фитилями.

Еще дубок ударился. Звенит. Рванула пушка крепостная. Огнем всклубилось возле пушки и полетело к цепям ядро.

Двенадцать пушек изрыгнули каменные ядра. Шипя, они упали в воду возле больверков.

Дубки опять поплыли к крепости. Ударились о цепи, и те опять заскрежетали и зазвенели… Сорок пушек со стен Азова громыхнули сразу. Поднялась пальба из ружей. А дубки плывут, клюют. Цепи звенят, звенят. Поднялся страшный переполох в крепости.

Каторжный стоит с Алешкой в струге.

– Пускай дубки! – кричит он. – Руби бечеву!

Тряслись все бастионы от стрельбы. Шипели ядра. Дед сидел молча и поглаживал бороду… А дождь все лил. Остров Лютик дрожал, а Лисий островок кипел в огне орудий. Сожгли дубы порох турецкий и турецкое терпенье.

Когда пушки замолчали и ружья стихли, походный атаман сказал:

– Старой, веди теперь полвойска влево. А я пойду с полвойском вправо. Обманом взяли турок! Минуем крепость, а там соединимся. Теперь беды не будет.

И триста стругов тронулись. Переволокли их казаки через тяжелые цепи и – назло туркам – поплыли у самых стен Азова-крепости.

Азовский паша понадеялся на свои сторожевые суда и дозорных, выставленных перед крепостью, но дозорные были схвачены и суда уничтожены.

Турки стреляли уже вяло. Когда миновали крепость, дед, оглянувшись, сказал:

– Бывал там Митридат, сидит в ней Амурат, а крепость будет нашей! То, братцы, вотчина князей Мстислава да Владимира! Гляди, Азов горит!

Молнии, скрестившись, сверкали над Азовом.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Холодная ясная зорька встретила донскую флотилию в море – за Азовом.

Продрогшие казаки гребли дружно и ждали теплого солнца, чтобы согреться и обсушиться после ливня. Дед Черкашенин не заметил, как вдруг вырос перед ним остров.

– Кажись, Бирючий остров, – сказал он. – Греби-ка навкось, к Федотовой косе. Верст на семь в сторону хватили.

– А ты доглядай зорче, – угрюмо отозвался Иван Каторжный, лежа ничком на мокрых досках-горбылях. – Там где-то, за Бирючим, блуждает Старой. Соединиться бы пора.

– Я доглядел уже, – заявил дед. – Старой скользнул за Безымянный. Слышь, веслами торкают воду? Кричи ему, пускай он завернет к тебе…

– Э-гей! Старой, Алеша! – поднявшись, стал кричать Каторжный. – Плыви сюда! Минуй Бирючий! Греби к Федотовой косе.

И, как эхо, прозвучало вдалеке:

– Э-гей! Гребу к Федотовой!

В полумгле показались струги с полвойском Старого; пришвартовались к заросшей камышами Федотовой косе. Соединилось войско. Покурили, пресной воды попили, погрызли сухарей и рыбы сушеной, и вскоре все войско тронулось в дальний путь – в Черное море, на соединение с Богданом Хмельниченко.

Большое яркое солнце поднялось над водой. Пар с одежонок пошел, сохнуть стали. Над стругами носились крикливые чайки, прожорливые и зоркие. Сколько видит глаз, кругом вода. Зеленые волны тихо плещутся о бор­та стругов.

Клонятся головы и шапки казацкие: сон одолевает. Старой медленно засыпает, а солнышко уже печет. Походный атаман с воспаленными глазами сидя дремлет. Ста­рик Черкашенин глядит на рябь морскую, подставив спину солнцу. Дремлют казаки: тепло. Рубахи высохли и зипуны: жизнь пошла другая – далекая, морская!

Походный атаман, очнувшись от дремоты, окинул войско быстрыми глазами, повеселел и крикнул:

– Эй, вы! Орлы степные, казаки мои донские, носы не вешать! Чуете? Песни пойте! Толкните Левку Карпова.

Запел звонкоголосо Левка Карпов:

Эх, небо синее и море синее, —Край света не видать.В Царьграде очи свои вымоем, —За морем синим есть Царьград!Волна качает, челны ныряют,На Дон ввернемся мы опять.

Войско подхватило знакомую песню. Все точно помолодели, повеселели, похрабрели!

Эх, русская земля!Без моря ей и быть нельзя.Вольготно в море!

Когда струги с войском прошли уже в Черное море, дед притих, присмирел. Кряхтеть стал, ежиться, глядеть на воду и на дебо; а небо хмурело, и тучи над головой собирались.