Б/У или любовь сумасшедших

На маленькой площади затащила в трамвай, и они снова оказались на Граде.

— Как ты сообразила? — удивилась Ирина. — Ты что, бывала в Праге?

— Во сне.

Зажгли фонари. Они шли под огромными каштанами, внизу светлели цветущие яблони, мерцали золотистые огни города.

— Господи… — начала Ирина и осеклась, вспомнив предупреждение Натальи.

— Буржуазная жизнь прекрасна, — Наталья шла медленно, засунув руки в карманы блузона, — прекрасна потому, что основана на любви к дому. Потому и пустынен город, что все сидят по домам, дома — хорошо.

— Наташа, нам предстоит довольно долгое совместное существование, и сдается мне, что главным открытием в нем будешь ты.

— Возможно.

— Скажи, ты любишь кого-то, я не спрашиваю кого.

— Любила. Да и люблю, конечно, до сих пор, но на этом закрываем тему. Хорошо? Смотрите.

Чудо Града открылось, как волшебный замок в книжке с раскладной картинкой: от уханья филина и стражей в лаковых башмаках и белых кашне до пустынности площадей, арок с хрустальными подвесными фонарями и мощного аккорда собора Святого Витта.

Автобус ждал в условленном месте, а портье сообщил им, что, если они хотят поужинать, — ресторан к их услугам, разумеется, бесплатно.

Наталья поднялась в номер и вернулась уже в черном свитере с высоким воротом-гольф и с бутылкой вкуснейшей водки «Тархун».

— Подарок солнечной Грузии, порабощенной злым гением Зви-адом.

На бутылку хищно уставились двое простецкого вида парней за соседним столом. Наталья подмигнула им, и они тотчас подскочили с рюмками.

Первую выпили вчетвером; парни спросили Наталью, не актриса ли она.

— Как все женщины, — был ответ.

Комплимент был неподдельным, потому что от второй рюмки парни отказались, сказав, что интересно было попробовать и что, наоборот, желают угостить их пивом.

От пива отказались, а вот бутылку допили всю, и Ирина даже не могла попасть ключом в замок номера.

Как всегда, после выпитого сна ни в одном глазу.

Ирина зажгла настольный светильник с цветастым абажурчиком, открыла книгу. Какой-то дебильный детектив для совершенствования английского. Краем глаза наблюдала за Натальей.

Переодевшись в роскошное, шитое золотом кимоно, она с ногами угнездилась в кресле перед телевизором.

Ирина подумала, что как-то уж очень легко она переходит на содержание Натальи. «Завтра же все поставлю на свои места. А сегодня… сегодня было хорошо».

— Спасибо, — громко сказала она.

— За что? — не отрываясь от экрана, спросила Наталья.

— За Прагу, за Град, за спуск по этому жуткому склону, за резиновые сосиски, за двадцать второй трамвай, за водку…

— Пожалуйста. Don’t mention^[4]. Посмотри, вот это классно.

На сцене существо полу-Хозе — полу-Кармен, поворачиваясь то одним, то другим боком, исполняло дуэт.

— Ну встань, посмотри как следует, — капризно приказала Наталья.

«Ты» было неожиданным, но Ирина встала с постели, подошла к креслу сзади.

— Это и есть истина. Клевая выдумка, полная великого смысла. Все мы одновременно и Кармен и Хозе. Смотри, как изящно он использует подол платья в качестве солдатской пелерины, или как там это называется; как целует себе руку. Это убойный номер, совершенно убойный, ни с каким рэпом не сравнить. Двуединство.

Она откинулась на спинку кресла, раздвинула колени и длинными холеными пальцами стала ласкать себя. Запрокинув лицо, смотрела в глаза Ирине, и взгляд бьт остановившимся.

— Поцелуй меня!

Ирина нагнулась и поцеловала ее бледный большой рот. Язык Натальи сильно раздвинул ее губы и проник внутрь. Он нежно и сильно скользил по зубам, по небу.

— Иди сюда!

— Куда? — глупо спросила Ирина.

— Сядь в кресло.

Что-то подобное случилось в сумеречной памяти детства.

В новогоднюю ночь родители ушли в гости, оставив ее «праздновать» вместе с тоненькой темноволосой девочкой Галей — дочерью тех «гостей».

Они выпили сидра, поели холодца. Телевизоров тогда не было, и Галя предложила ей выстричь челку. Выстригли. Глянув на себя в зеркало, Ирина заплакала: лицо было обезображено клоками свисающих на лоб жиденьких прядей. Галя утешала, говорила, что «так лучше», а потом предложила поиграть в папу и маму. Они разделись и легли в кровать. Галя гладила два болезненных камушка на бывшей еще недавно совершенно плоской груди, потом легла на Ирину и стала тереться. Было приятно и совсем почему-то не стыдно. Галя терлась все сильнее, и вдруг сделалось совсем приятно. Ирина тихонько застонала.

— Ну вот и хорошо, — сказала Галя, — теперь у нас будет маленький.

Ирина страшно испугалась, она не хотела маленького, но Галя успокоила:

— Ведь это же все понарошку.

Но здесь, кажется, было совсем не понарошку.

Наталья встала на колени перед креслом, пальцами раздвинула ее плоть и, чуть откинувшись, смотрела, не отрываясь.

— Не надо, — прошептала Ирина, — я не умею.

— Погоди… помолчи… ты ничего не понимаешь… Мы обманем их всех, — низко и хрипло отвечала Наталья. — Неужели ты не понимаешь, что мы обманем их всех.

Ирина не понимала. И когда Наталья склонилась к ней, она поджала ноги, забившись в глубь кресла.

— Пожалуйста, не надо, не сердись, но это не для меня, — жалобно сказала она.

Наталья легла навзничь на вытертый синтетический палас. Закурила.

Ирина тупо смотрела, как на экране девахи в какой-то кожаной сбруе, открывающей ягодицы, изображали рабынь. Их хлестал шелковой плетью мужик с лицом вырожденца и волосатой грудью.

— То, что произошло сейчас, — медленно сказала Наталья, — ничего не меняет. Забудем. Я предполагала, что все это окончится именно так, потому что вы, Ирина Федоровна, — слепы. Ваши большие, прекрасные глаза — слепы. Вы никогда ничего не видели и потому не понимали. У вас в руках была жар-птица, а вы распорядились ею как курицей.

— Ты о чем?

— Неважно. Разве можно объяснить слепому человеку, чего он лишился. Ваше спасение в том, что вы красивы и еще… еще в том, что тождественны себе. За тождественность нельзя уважать, но любить можно. Поэтому вас и любили, и будут любить, и делать ради вас самоубийственные глупости.

— Но объясни мне, что означает это обличение? О чем ты?

— О том, что пора спать.

Одним гибким и сильным движением она поднялась с пола, ушла в ванную.

Ирина поставила свою любимую Ленину кассету, и, пока шумела вода в ванной, она слушала ее.