Бабье лето в декабре

Саня Рябчик, запросивший за риск (в кабину пассажиров садить не полагалось) целый флакон «Трои», взялся подбросить Симину и Степановнину картошку до базара.

Из-за непроглядного тумана ехали наощупь, при зажженных фарах, и Саня воображал себя чуть ли не моряком. Набивая цену, говоря, что за такое плавание полагается еще пакет «Блеску».

– Перебьешься, – отмахнулась Сима.

Ее заело, правда ли Витя-Сказка стал таким богачом и его ли это шикарная машина?

Саня Рябчик тоже приврать был не дурак и пустился заливать, что у Василискина кондитерская фабрика на югах, а здесь в области, два леспромхоза и на мебельной фабрике акции, а в городе не один магазин да свой коттедж. Откуда вдруг все объявилось?

– У него денег – свитками, как туалетной бумаги, – то ли врал, то ли правду говорил Саня.

Слава богу, гаишники к Сане не прицепились, добрался до базара благополучно. Картошку Сима сбыла перекупщикам, почти не рядясь, набрала батонов, наелась мороженого и отправилась к Валентину в больницу.

Шла, и лезло в голову всякое. Никто иной, как Витя Василискин, вывез ее из родной деревни Иной Свет. Иной Свет для нее, пожалуй, Иным Светом и стал. Колхоз захудалый, в школе иностранного языка не было. К чему он в Ином Свете? Никто из учителей сюда не ехал. Даже математику физкультурник преподавал. Симе нечего было вспоминать об Ином Свете, кроме огорчений. На второй год в девятом классе осталась, а была невеста невестой.

Больше всего она натерпелась из-за своей красы, здесь в своей родной деревне. Вернее жила-то она не в деревне, а на полустанке. Отец и мать путейскими на железке работали. А потом их из-за пьянки оттуда поперли. Жили в казарме, а по Иному Свету сшибали шабашку. Кому дрова наколют, кому баню поможет отец срубить, поросенка заколоть.

Симка вечно в обносках ходила, впроголодь питалась. А была налитая, со свежим личиком. Мечтала о любви. И надо же, в девятом классе влюбился в нее учитель географии. Такой чудак, ставил ей пятерки, которых она, второгодница, сроду не получала, а потом стал на дороге от полустанка до школы ее перехватывать. То шоколадину огромную принесет. То пирожное. Она сначала убегала от него, но как-то он уговорил ее взять шоколадку. Взяла. Редко такое счастье перепадало.

Учитель курчавый, с сединой в висках, красивый, шел, шелестя палыми листьями, и рассказывал, что в южном полушарии теперь весна, и ему бы хотелось с Симой туда поехать. И днем он провожал ее до полустанка, говоря, что у него сердце падает от одного ее взгляда. В общем, ерунду всякую говорил учитель, какую учителю нельзя говорить. Конечно, весь Иной Свет узнал о том, что он втюрился в Симку Никулину.

Учитель был красивый, влюбчивый, а жена у него химичка Анна Антоновна зануда страхолюдная. Симка и сама вроде стала влюбляться в географа, далась поцеловать. А химичка с директором решили пресечь это безобразие. Вызвали в кабинет – и ну стыдить и его и ее. А потом директорша сказала, что ходу Симке не даст, пусть куда-нибудь убирается к родственникам или вообще куда глаза глядят. Этого еще не хватало, чтоб в ее школе ученица от учителя забрюхатела. Да это ведь позор на всю область, даже на всю страну.

И хоть ничего такого не было, географ струсил, обвял, мял свои пальцы, да говорил, что бес его попутал. Выходило, что Симка – бес. Ну, дикарь какой!

Симин отец в это время с матерью колунами на длинных топорищах кроили школьные дрова. Когда директорша позвала их со двора и рассказала, что Симка спуталась с географом и неизвестно, что будет, не долго думая, схватил ее отец за косу да так дернул, что она свету божьего не взвидела, а потом еще затрещину врезал такую, что она через всю учительскую летела. Тут уж вступилась за нее директриса. Нельзя бить в учительской. Дома разбирайтесь.

Сима кинулась прочь из школы. Отец пообещал вдогонку, что вечером по-хорошему добавит.

Вся в слезах прибежала она в казарму. Сбросала в сумку свои никудышные пожитки и кинулась из Иного Света куда глаза глядят. Вот на вокзале в Вахренках, где ждала автобус, чтоб уехать к тетке, положил на нее глаз Витя Василискин. Понял, что девчонка в горе и растерянности и подсел рядом, угостил яблочком, спросил, далеко ли едет.

Тогда в деревне была нехватка невест и, конечно, доярок, и содомский председатель объявил, что каждому, кто привезет кадр для животноводства, будет выдано 50 рэ. Василискин стал завертывать на авто- и железнодорожный вокзалы и искать людей переселенческого вида, которым негде было приклонить голову.

И попадались такие. Только распиши, что в Содоме у них рай земной.

Он сразу понял, что Сима как раз такой человек, которому надо поехать к ним в Содом, тем более, что корову доить умеет.

Вообще-то Сима себя считала, несмотря на привлекательность и веселый нрав, человеком невезучим. Везучему такое мужицкое имя – Серафима, не дадут. Одно время она даже придумывала себе другое имя – Светлана, но Иной Свет не признал это, и все ее упорно звали Симкой. Ну и конечно везучей такие родители, как у нее, не достанутся.

Съев яблочко, утихомирив всхлипы и утерев слезы, Сима решила, что поедет с этим дядечкой Василискиным в село Содом, будет дояркой и начнет жизнь совсем по-новому, потому что там ее никто не знает.

И день был хороший, несмотря на осень, и добрый Василискин пригласил ее в свой мотоцикл с коляской. Вроде улеглось ее горе. Раз есть хорошие люди, значит, свет еще клином не сошелся.

По дороге в полыхающем бордовом и лимонном цветом перелеске раскинул Василискин скатерть-самобранку. Колбаса, сыр, виноград, яблоки. А Сима была голодна и конечно напустилась на все это. Дура она была, конечно, думала, что все это от чистой души, что все так и полагается. Согласилась с незнакомым мужиком в лес зайти да еще стакан вина хлопнула. Захотелось показать, что она девка бывалая и самостоятельная. И плевать ей на директора школы и на географа, и на деревню Иной Свет. А дядечка Василискин тосты в честь ее говорил, жалел ее, а потом воспользовался, считай, силком взял. И опять к ней вернулось почти то же убитое состояние. Завсхлипывала, но ехать не отказалась. Василискин лебезил перед ней, видно, боялся, что пожалуется она, и тогда малым не обойдешься. Можно не на один год в тюрягу сесть.

Но Сима благоразумной оказалась. Дура что ли про такое рассказывать, себя позорить. Зато быстро Василискину укорот сделала, хотя он к ней в доярочье общежитие закатывался не раз с угощением, даже обещал жениться. Да что она сбрендила с женатиком связываться? Кое-что начала понимать. Но он больно-то и не лез. Раза два денег ей давал. Просто насильно совал в карман, понимал, что тяжко ей, пока зарплаты нет.

Может, она бы уехала из Содома к тетке или вернулась в Иной Свет, мать приезжала, плакала, звала обратно домой, винилась, но положил на нее глаз Валька Банников – известный на всю область комбайнер. Правда, по возрасту перестарок. Ему уже было тридцать, а она и 18 не набрала. Валентин как увидел ее в клубе на танцах, так и онемел и уж больше не отходил. Видно, поразила она его воображение своей редкой красотой, глазами да фигурой. Всю весну он клал ей на окошко цветущую черемуху и сирень, даже во время уборочной страды в кино возил в Вахренки, чтоб не мешали любопытные взгляды содомских зевак и особенно доярки Лемескиной по прозвищу Гальки-Кнопки, к которой Валентин похаживал до Симы. Такого от суховатого малоразговорчивого Валентина никто не ожидал.

– Вот ты встретился мне, а я ведь знала, что тебя встречу, потому что такой добрый и заботливый мне все время представлялся, – признавалась она, тронутая его любовью.

– У меня все время в голове такое, – говорил он в ответ, – придти к тебе и целый день сидеть, смотреть на тебя и только этим заниматься.

Когда была свадьба, все говорили, что они пара завидная. Он трудолюб, она красавица, а еще, что ей, человеку без роду-племени, повезло, такого парня известного отхватила. Она поначалу это воспринимала, как должное: повезло конечно, а потом надоело, стала сердиться: а разве я сама-то плоха?

Василискин вовсе тогда в сторону отошел. Снабженец всегда в езде, да и о чем ей, доярке, с ним говорить. А потом с ребенком сидела дома. А Василискин в это время всех удивил тем, что спалил бабкин дом, чтоб получить страховку. Но дознались. Еще Валентина свидетелем таскали на суд. Он видел, как Витя-Сказка тайно нес канистру в бабкин дом.

Посадили Василискина и все о нем забыли, а он вон каким фертом явился в Содом. Не подумаешь, что бывший колхозный снабженец.

Правда, послал он ей как-то письмо из тюрьмы. Видно, больно ему лихо было. Она написала, чтоб терпел. Выйдет, все будет хорошо, но лучше, если письма посылать больше не станет. Муж ревнивый.