Бабье лето
Шрифт:
— Мы сейчас кончим партию,— кивнула им головой панна Ванда и бросила своему партнеру мяч.
Бронислав Ржевуцкий играл с какой-то особенной грацией. Он красиво изгибался, когда подкидывал мяч, сводным движением, почти не сходя с места, отсылал обратно. Более всех волновалась, делала ошибки и смеялась панна Галина — у нее все выходило мило, даже неловкости. Гимназист хмурился, злился на всех, хотя сам играл прескверно.
«Однако и глупое занятие,— думал Галдин, глядя на этих четырех молодых людей, снующих по ровной площадке, разделенной сеткой, точно скаковым препятствием.— Одни англичане способны выдумать такую штуку… Нет, черт возьми, меня никогда не заставили бы топтаться здесь и ловить мяч. Этот Ржевуцкий так серьезен, точно исполняет заданный урок: все его движения рассчитаны на то, чтобы ими любовались. Но женщины, право, милы. У них горят щеки, а у панны Галины горят даже волосы».
Когда кончилась партия, все
Парк был большой, тенистый. Они шли по широким аллеям золотых каштанов и розовых кленов, ступая по увядшим листьям, точно по ковру. Всюду виднелись желтые просветы, только дуб сохранил свою жирную темную листву.
В конюшне стояло восемь лошадей, из них четыре — под верх.
— Я боюсь вам показывать их,— говорила панна Ванда,— они все с крупными недостатками.
Конюшня была светлая, с чистыми стойлами, лошади даже казались слишком вылизанными. Лошадь панны Ванды — вишневый Санек {61} — очень понравилась Григорию Петровичу, остальных он уже видел раньше.
— Нет, отчего же,— отвечал он.— Лошади совсем недурны, а ваш Санек — просто прелесть.
— Я очень люблю его,— сказала молодая девушка.— Он еще совсем молодой и очень горячий… Приятно ехать, когда лошадь живет под тобой.
Они, как и в прошлый раз, увлеклись разговором. Заметно было только, что панна Ванда говорила гораздо проще и живее, когда Ржевуцкий отходил от нее, при нем же она делалась холоднее и сдержаннее в выражениях. Ему, видимо, не нравился этот разговор, он неожиданно прервал его своим замечанием:
— Не кажется ли панне Ванде, что лошади слишком много отнимают у нее времени?
Она подняла на него свои спокойные глаза и отвечала холодно:
— А если лошади — моя единственная страсть?
Он постарался обратить ее слова в шутку и отвечал, улыбаясь, церемонно раскланиваясь:
— Eh bien, je vous crois, mais je serai seul a vous croire! [22]
— Мне достаточно будет и этого,— также церемонно возразила панна Ванда по-русски, точно желая подчеркнуть, что находит излишним говорить по-французски. Она никогда не вставляла в свой разговор французских фраз и не любила этой привычки в других.
Но все-таки разговор оборвался и не мог завязаться вновь.
22
Я вам верю, но я лишь один могу вам поверить ( фр.).— Пер. авт.
Прошли на берег озера, совсем синего в золотой оправе лиственного леса. Ржевуцкий предложил кататься в лодке. Он снял опять свой пиджак и взялся за весла.
«Этот поляк положительно рад случаю показать свою рубашку и мускулы,— подумал Галдин.— У него довольно странные отношения с панной Вандой».
Ксендз, не переставая, смеялся с панной Галиной, гимназист же все время молчал, хмуро поглядывая на свою младшую кузину и пана Ржевуцкого.
Теперь пан Бронислав завладел вниманием общества. Он говорил несколько пренебрежительно, но красиво и чисто по-русски, нет-нет вставляя в свою речь французские фразы, которые он, в противоположность панне Ванде, кажется, очень любил.
Сначала он говорил о женщинах и их характере. Он порицал их прирожденную лживость, их искусственную холодность, их резкость и необдуманность в поступках, в особенности, когда они еще девушки.
— Les femmes ont de la vertu comme certaines plantes; mais il faut les cueillir pour le savoir [23] ,— закончил он, кажется, оставшись очень доволен своим афоризмом.
Потом, так как никто его не перебивал, он перешел на другие темы. С легкостью почти изумительной он говорил обо всем и во всем выказывал знание и вкус.
23
Женщины обладают достоинствами, подобно некоторым растениям, достоинство которых можно оценить лишь сорвав их ( фр.). — Пер. авт.
Больше всего, как англизированный поляк, он любил в русской истории эпоху царствования Александра I и очень часто упоминал об этом, как он говорил, изысканном монархе. Даже заговорив о модах, в которых он оказался также тонким ценителем, он не преминул упомянуть начало восьмисотых годов. Он прочел целую лекцию о модах. Галдин только улыбался, слушая его, дивясь,
как можно всем этим так «досконально» интересоваться.— Вообще мода ничто иное, как вкус дурной или хороший, который меняется, как и все на свете,— говорил Ржевуцкий, плавно опуская в воду длинные весла и разводя их по воде полураскрытым веером.— Мода меняется вместе с политическим строем государства, служит мундиром царящего в настоящее время режима.
— О, пан, быть может, объяснит нам и теперешнюю моду? — засмеялся ксендз.
— Это не так трудно, как кажется пану,— подхватил пан Бронислав.— Судите сами: при Людовике XIV, когда он поставил всю Францию на ходули, необъятные парики покрывали головы, люди точно росли на высоких каблуках и огромные банты с длинными, как кружевные полотенца, концами прикреплялись к галстукам; женщины тонули в обширных вертюгаденах {62} , с тяжелыми накладками, с фижмами {63} и шлейфами, всюду было преувеличение, все топорщилось, гигантствовало, фанфаронило. При Людовике XV, когда забавы и амуры сменили славу, платья начали коротеть и суживаться, парики понижаться и, наконец, исчезать; их заменили чопорные тупеи {64} , головы осенились голубыми крылышками ailes de pigeon [24] . При бедном Людовике XVI, когда философизм и американская война заставили мечтать о свободе, Франция от свободной своей соседки Англии переняла фраки, панталоны и круглые шляпы, между женщинами появились шпенцеры {65} . Вспыхнула революция, престол и церковь пошатнулись и рухнули, все прежние власти ниспровергнуты, сама мода на некоторое время потеряла свое могущество и ничего не могла изобресть, кроме красных колпаков и бесштанства {66} , и террористы должны были в одежде придерживаться старины — причесываться и пудриться. Но новые Бруты {67} и Тимолеоны {68} захотели, наконец, восстановить у себя образцовую для них древность: пудра брошена с презрением, головы завились `a la Титюс и `a la Каракалла {69} , и если бы республика не скоро начала дохнуть в руках Бонапарта, то показались бы тоги, сандалии и латиклавы {70} . Что же касается женщин, то все они хотели казаться древними статуями — одна оделась Корделией, другая Аспазией {71} . И я вам скажу, теперь мы опять возвращаемся этому. Костюмы, память о которых сохранило ваяние на берегах Эгейского моря и Тибра, возобновились на Сене и переняты на Неве. Если бы не мундиры и фраки, то можно было бы глядеть на наши балы как на древние барельефы и этрусские вазы. Наряду с этим и тоже с общим настроением идет к нам Восток, но, право, мне нравится более свободное и свежее платье древности — оно так красиво облегает молодое женское тело и делает его свободным и гибким…
24
голубиными крыльями ( фр.).
Ксендз опять перебил его:
— Пан Ржевуцкий, я вижу, хорошо изучил моды; если бы у пана была жена, ей не нужна была бы модистка.
Галдин улыбнулся, довольный этим замечанием, которое могло показаться дерзким. Но Бронислав Ржевуцкий ничего не ответил, внимательно глядя на панну Ванду.
Она сидела на руле и смотрела на воду, где лежало перевернутым ее изображение. Она не шевелилась, кажется, ничего не слышала из того, что говорил молодой человек. Глаза ее смотрели строго.
— Этому вас учили в лицее или вы почерпнули эти сведения в дипломатическом корпусе? — неожиданно резко спросил гимназист, не подымая глаз на Ржевуцкого.
— Я не понимаю вашего вопроса — прищурившись отвечал тот.
Панна Ванда сделала нетерпеливое движение головой.
— Оставь, пожалуйста, Тадеуш!
Гимназист снова насупился и смолк, глядя на всех исподлобья. Его болезненное, помятое лицо было теперь еще более неприятно. Панна Галина испуганно посмотрела на ксендза — тот тихо улыбался, точно не находил в этом ничего необычайного.