Бабьи тропы
Шрифт:
Тоненький голосок Сени Семиколенного оборвал речь Супонина:
— Не тяни, Якуня-Ваня!
— Выкладывай сразу! — закричали партизаны. — Выкладывай!
Старики зацыкали на них:
— Тише, вы… варнаки!
— Тише!
Благодушная улыбка слетела с лица Супонина. Он заговорил строго:
— Вот, граждане товарищи… Мы знаем о непорядках в вашем ревкоме. Хотели сразу там же все порешить… Ну, все-таки волревком послал меня на ревизию. Вчера и сегодня я все проверил… и вполне подтверждаю…
Партизаны опять закричали:
— Говори, что нашел?
— Говори, Якуня-Ваня!
— Не тяни!
— Вот
Побитыми пришли в волость все яйца. А теперь неправильно размечен хлеб…
— А-а-а!.. О-о-о!.. — загудела толпа.
Панфил спросил:
— В чем неправильная разметка хлеба?
— А вот в чем, Панфил Герасимыч! — громко ответил Супонин, не оглядываясь на Панфила и обращаясь к толпе. — Упродком назначил на вашу деревню пятьсот пудов ржи, а у вас размечена тысяча. Овса надо было триста пудов, а у вас положено на деревню восемь сотен пудов. Зачем же тягость такую накладываете на мужиков? Зачем против уездной власти идете?
Зашумела, заволновалась толпа.
— А-а!.. Вот оно что!
— Мошенство-о-о!..
— Неправильно! — зашумели и партизаны.
— Враки!..
— Нет, правильно!.. — оборвал их крики Супонин. — Сам я проверил все. И мандат имею, граждане товарищи. Панфила Герасимыча я не виню… Он человек малограмотный… Все дело, граждане товарищи, в секретаре. Секретарь путает, а мужики отдувайся…
— Правильно! — крикнули из толпы.
— Ну, значит, мы и решили в волости, — продолжал Супонин, — оставить весь ваш ревком без изменения… а сменить только секретаря.
Супонин остановился и пытливо посмотрел в лица мужиков.
Толпа замерла в ожидании.
— Решили мы Павла Ширяева сменить, — спокойно проговорил Супонин. — А вместо него назначить товарища Колчина… как человек он грамотный и все понимающий… Ну, опять же, граждане товарищи, насиловать не будем вас… Может, вы и Ширяева оставите…
— Сменить! — заревела толпа. — Сменить!
— Мошенник!
— Сменить!..
По ступенькам быстро вбежал на крылечко мельницы Павлушка.
Бледный, трясущийся, он встал рядом с Супониным, обтер рукавом пот со лба и зычно крикнул:
— Постойте!.. Дайте высказать!..
Постепенно галдеж затих.
— Вот, товарищи, — закричал Павлушка, выбрасывая вперед руку с картузом, — волревком будто бы требует сменить меня… Ладно! Сменяйте! Ну только врет Супонин! Как получил я хлебную разверстку из волости, так и записал… Такую и раскладку сделал ревком. Панфил подтвердит это, товарищи… Он здесь… И все скажут за меня…
Из-за спины Супонина прогудел голос Панфила:
— Я подтверждаю!
А из толпы закричали Гуков и Валежников:
— Врет, щенок!
— Врет он, мошенник!
Толпа опять угрожающе загудела.
Павлушка взмахнул картузом. Переждав галдеж, возбужденно крикнул:
— Ладно!.. Сменяйте!.. Ну только помните, мужики… подтасовка это белогвардейская!.. Старорежимники орудуют между вас… Кулачье!.. Контра это!..
— Доло-о-й! — заорала толпа. — Слышали!..
— Не жела-аем!..
Надрываясь, Павлушка старался перекричать мужиков:
— Товарищи! Мы кровь проливали!.. Мы завоевывали Советскую власть!.. Кого вы слушаете! Живоглота Супонина… кулака Валежникова…
старого мироеда Гукова…— Довольно-о-о! — угрожающе заревела опять толпа, надвигаясь на крыльцо мельницы. — Не жела-а-ам!..
Слышались отдельные выкрики:
— Путаник!
— Айда в коммунию!
— Доло-о-ой!..
Партизаны ругались, размахивая руками:
— Кулачье-е!
— Мироеды-ы!
Бабка Настасья и Маланья тоже что-то кричали, отбиваясь от наседавших на них баб — жен богатеев.
Бабы, размахивая руками, визжали:
— Ведь-ма-а!.. Ведь-ма-а-а!..
Некоторые мужики кинулись разнимать баб.
У мельницы поднялась толкотня, в сплошном реве слышались матерные выкрики.
Павлушка стоял на крылечке, бледный, растерянный. Видел он, что среди ревущих мужиков были и середняки и те, что шли вместе с партизанами. Брала обида на партизан, оставшихся на лугах… Нахлобучив картуз, Павлушка спрыгнул на землю и быстро пошел от мельницы — в обход толпы.
Вслед ему возбужденно и угрожающе ревели:
— Молокосос!
— Мошенник!..
— Камунист окаянный!..
И тотчас же отделилась от толпы и, опираясь на клюшку, заковыляла за Павлушкой бабка Настасья. Бежала она за ним и хрипло повторяла:
— Павлушенька… сынок… постой-ка… Павлушенька… сынок…
На небольшом расстоянии быстро шла за ней Параська. А из толпы визжавших баб смотрела вслед Параське торжествующая Маринка.
Многое пережила Параська за этот час около мельницы. Теперь понимала и она, что в деревне началась какая-то сложная и ожесточенная борьба, в которую будут втянуты и бабы. Не знала еще, как пристать к своим мужикам и чем им помочь. Но чувствовала, что судьба ее навсегда связана с борьбой партизан, с борьбой отца и Павлушки. Когда толпа угрожающе двинулась к ступенькам, Параська трепетала за жизнь Павлушки. А сейчас вот она бежала за ним и за бабкой Настасьей, не понимая, что с нею делается. Хотелось ей кинуться к Павлушке, хотелось при всех обнять его и крикнуть на всю деревню: «Я с тобой, Павлуша!»
А Павлушка отошел с полсотни шагов от мельницы и остановился. Подождал бабушку, не замечая идущей вслед за нею Параськи. И когда бабушка подходила к нему, спросил:
— Чего ты, бабуня?
Бабка Настасья взглянула ему в лицо. Поняла, что он принял какое-то решение. И тревожно спросила:
— Куда ты, сынок?
— В коммуну, бабуня, — ответил Павлушка.
Бабка Настасья схватила его за рукав:
— Надолго ли, сынок?
Павлушка подумал и твердо ответил:
— Совсем, бабуня…
Эти слова долетели до слуха Параськи.
«Уходит! Совсем!» — пронеслось у нее в голове.
Хотела Параська подбежать к Павлушке, хотела сказать, что давно простила ему все, что готова бороться вместе с ним и готова умереть вместе с ним.
Но почувствовала, что нет у нее силы решиться на этот шаг. Сердце словно остановилось в груди, ноги не двигались.
Так и стояла, глядя безумными глазами по сторонам…
Глава 9
Не один раз за это лето собирались над урманом грозовые тучи. Не один раз по ночам где-то далеко в черной пропасти неба вспыхивали синими зарницами молнии. Доносились до Белокудрина глухие удары грома. Но за все лето только три раза прошли небольшие дождички над полями.