Бабочка

Среди надзирателей на корабле я встречаю одного, с которым познакомился в изоляторе.

— Командир, мне хотелось бы тебя о чем-то спросить.

Он подходит ко мне и спрашивает:

— Что?

— Тебе приходилось знать людей, которые выдержали восемь лет изолятора?

Он чешет в затылке, а потом говорит:

— Нет, но я знал многих, кто выдержал пять лет, а один — я это хорошо помню — вышел здоровым и уравновешенным после шести лет отсидки. Когда его освобождали, я работал в изоляторе.

— Спасибо.

— Не за что, — отвечает тюремщик. — Насколько я понимаю, у тебя восемь лет?

— Да, командир.

— У тебя один шанс: не быть ни разу наказанным.

Это очень важно. Да, я смогу выйти живым, если ни разу не получу дополнительное наказание. Наказание обычно заключается в сокращении рациона или полной отмене питания в течение определенного времени. Несколько таких наказаний, и ты обречен на смерть. Придется отказаться от кокосовых орехов, сигарет и даже записок.

Мне приходит в голову мысль: единственная помощь, которую я могу принять — это получение более сытных порций, чего, я думаю, не так трудно добиться, попросив друзей заплатить разносчикам супа. Эта мысль придает мне бодрости. Если эта затея осуществится, смогу наедаться досыта. Буду грезить и улетать из камеры, выбирая — чтобы не свихнуться — наиболее веселые темы для грез.

В 3 часа пополудни прибываем к островам. Уже на берегу замечаю желтое платье Жюльет. Комендант быстрыми шагами подходит ко мне и спрашивает:

— Сколько?

— Восемь лет.

— Бабочка, — спрашивает Деге, — сколько?

— Восемь лет изолятора.

Ни комендант, ни Деге ничего не говорят и не осмеливаются посмотреть мне в глаза. Подходит Глиани, хочет что-то сказать, но я опережаю его:

— Не присылай мне ничего и не пиши. С таким сроком мне нельзя рисковать.

— Я понимаю.

Уже тише я добавляю:

— Устрой так, чтобы в обед и ужин мне давали хорошие порции. Если тебе это удастся, то, возможно, еще увидимся. Прощай.

Я сам подхожу к первой лодке, которая отвезет нас в Сен-Жозеф. Все смотрят на меня, будто на гроб, который спускают в могилу. Никто не разговаривает. Во время короткой переправы я говорю Шапару то же, что сказал Глиани. Он отвечает:

— Это можно устроить. Держись, Пэпи, — и добавляет, — а что с Матье Карбонери?

— Председатель суда попросил произвести дополнительное расследование. Это хорошо или плохо?

— Думаю, хорошо.

Я нахожусь в первом ряду маленькой колонны из дюжины человек, которые выбираются на берег, чтобы отправиться в изолятор. Странно, чего я так тороплюсь попасть в свою камеру? Даже надзиратель говорит мне:

— Медленней, Бабочка. Можно подумать, что ты спешишь попасть в место, которое недавно оставил.

Прибываем.

— Раздеться! Я представляю вам коменданта изолятора.

— Очень жаль, что тебе пришлось вернуться, Бабочка, — говорит мне комендант, а потом обращается ко всем. — Ссыльные…

Он произносит свою обычную речь, потом снова подходит ко мне:

— Здание А, камера 127. Это лучшая камера, Бабочка, она находится напротив двери коридора, где много света и воздуха. Надеюсь, ты будешь вести себя хорошо. Восемь лет — срок немалый, но кто знает — может быть, скостят тебе год-два за примерное поведение. Я тебе этого от души желаю — ты смелый парень.

Итак, 127 камера. Она действительно расположена напротив большой зарешеченной двери, которая ведет в коридор. Теперь почти 6 часов, но все видно довольно ясно.

В этой камере, в отличие от первой, нет запаха гнили, и это меня приободряет. Бабочка, эти четыре стены будут смотреть на тебя в течение восьми лет. Не считай месяцы и часы — это бессмысленно. Тебе придется отсчитывать время каждые шесть месяцев. Шестнадцать раз по шесть месяцев, и ты снова свободен. Во всяком случае, у тебя еще одно преимущество: если ты здесь умрешь, и это случится днем, то ты, по крайней мере, умрешь при свете. Это очень важно. В темноте умирать невесело. Не жалей о том, что ты хотел вернуться к жизни, не жалей о том, что убил Селье. Может быть, будет объявлено помилование или начнется война, или случится землетрясение, или тайфун разрушит эту крепость. А почему бы и нет? Может быть, честному человеку удастся выбраться отсюда во Францию, и он сумеет растормошить французов, заставит их протестовать против этого узаконенного убийства. Может быть, это будет врач, который расскажет все репортерам или священнику? Как бы там ни было, Селье слопали акулы, а я здесь, и у меня есть еще надежда выбраться живым из этой могилы.

Раз, два, три, четыре, пять, — полкруга; раз, два, три, четыре, пять, — полкруга. Я снова шагаю. Сразу нахожу точный наклон головы. Пока я не убедился в том, что могу полагаться на усиленное питание, решил шагать всего два часа утром и два часа после обеда. Не стоит зря растрачивать энергию в первые дни.

Да, неприятно терпеть поражение на самом финише. Но ведь изготовление плота было только первой частью плана: предстояло преодолеть на нем сто пятьдесят километров. К тому же, удайся нам спустить плот на воду и окажись паруса из мешковины достаточно надежными, чтобы развить скорость в десять километров в час, мы добрались бы до суши за двенадцать — пятнадцать часов, но только при условии, что весь день должен был идти дождь, так как лишь в таком случае мы могли бы рискнуть развернуть парус. Пытаюсь разобраться во всем, что произошло, и обнаружить ошибку. Мне кажется, мы совершили две основные ошибки. Во-первых, столяру хотелось сделать слишком прочный, слишком надежный плот, для того, чтобы поместить в нем кокосовую скорлупу, и пришлось сделать нечто вроде двойного дна, что равнялось, пожалуй, строительству двух плотов. Появилась надобность в многочисленных деталях, которые требовали длительного времени для их изготовления.

Второй ошибкой, наиболее серьезной, было то, что мы не убили Селье в тот же день, когда возникли сомнения относительно него. Убей я его тогда, кто знает, где мы были бы сейчас! Даже если бы нас схватила береговая охрана в момент спуска плота, я получил бы три года, а не восемь. Где был бы я сейчас, окажись наш побег удачным — на островах или на материке? Поди знай. Быть может, беседовал бы сейчас с мистером Бовэном в Тринидаде или находился бы под покровительством епископа Ирене де Бруйана на Кюрасао, который мы оставили бы только будучи уверенными в том, что та или иная страна готова нас принять. А может быть, я мог бы добраться в маленькой лодке до моего племени гуахирос.

Я задремал довольно поздно и спал обычным сном. Жить, жить, жить. Как только начну предаваться отчаянию, мне надо три раза подряд повторить: «Пока ты жив, есть надежда».

Прошла неделя. Со вчерашнего дня чувствуются изменения в получаемой мною пище. В обед я получил великолепный кусок мяса, а вечером мне дали суп из одной чечевицы, почти без жидкости. Как ребенок, я повторяю про себя: «В чечевице много железа, и она полезна для здоровья».

Если так будет продолжаться, смогу шагать по двенадцать часов в сутки, а ночью, усталый, смогу гулять среди звезд. Нет, я не грежу, я на земле, и мне хорошо на земле. Я думаю обо всех заключенных, с которыми мне пришлось перезнакомиться. У каждого своя история. Я думаю о легендах, которые рассказывают на островах. Если мне когда-нибудь удастся вернуться на острова, непременно проверю одну из них: рассказ о колоколе.

Как я уже говорил, умерших заключенных не хоронят, а выбрасывают в море, в проливе между Сен-Жозефом и Королевским островом — в месте, которое кишмя кишит акулами. Мертвец завернут в мешок, а к его ногам привязана веревка с тяжелым камнем на конце. На носу лодки покоится прямоугольный ящик — всегда один и тот же. Приблизившись к месту церемонии, шестеро заключенных-гребцов поднимают весла и держат их в равновесии на уровне края бортов. Один из них наклоняет ящик, дверца приоткрывается, и труп соскальзывает в воду. Акулы тут же отгрызают веревку, и мертвец даже не успевает погрузиться. Он держится на поверхности, а акулы начинают кружить вокруг этого лакомого блюда. Пожирание трупа, по словам очевидцев, впечатляющее зрелище.