Багратион
Шрифт:
– Пусть крест егорьевский заслужит, - воскликнул Кутайсов, - тогда и наказание прочь!
– Так и я мыслю, господа. А кавалеров у нас не секут...
– Кроме тех случаев, когда и их секут, - язвительно заметил Ермолов.
Минута тишины нависла над столом. Молчание нарушил Багратион.
– Ив приказе по бригаде о таком решении, - сказал он, - я бы на месте твоем, князь Григорий Матвеич, объявил, дабы все подчиненные твои видели, каков у них рачительный и вперед глядящий командир.
– Спасибо великое, ваше сиятельство, - отвечал Кантакузен, - все так и сделаю. Да сейчас же, не откладывая, и приказ отдам. Одно лишь...
– Принца боитесь? - спросил Ермолов.
– Угадали, Алексей Петрович!
– Напрасно боитесь, - с внезапной строгостью проговорил Ермолов, оттого и командуют нами немцы, что мы их трусим, вместо того чтобы в бараний рог гнуть! Иди отсюда, - крикнул он Брезгуну, - марш! Доложите, князь, принцу, что приказ такой отдали вы по совету нашему общему. Это - раз. А второе - я принца вашего через Михаилу Богданыча завтра же в полное смирение приведу. Уж поверьте, что приведу!
– Будто Барклай не из того же теста выпечен? - усомнился Багратион.
– Дрожжи не те, ваше сиятельство! - сказал Ермолов и, вставая, занял собою добрую половину шатра.
Глава восемнадцатая
С тех пор как армии встретились и вступили в Смоленск, все изменилось в городе. По улицам его, прежде таким тихим и сонным, теперь с утра до ночи сновали шумные толпы взволнованного народа. Экипажи и телеги тянулись по всем направлениям бесконечными вереницами. В лавках и на рынках громоздились горы товаров. Перепуганные купцы торговали в полцены, в убыток. На перекрестках бойко распивалось хлебное вино и с жадностью поглощалась с разносных лотков всякая снедь. К кондитерской лавке знаменитого мороженщика Саввы Емельянова не было подступа, - ее брали штурмом. В старинной ресторации под вывеской "Съесной трактир Данцих" была такая теснота, что втиснуться в горницу, где счастливцы ели, пили и бились в банк и штосе, оказывалось почти невозможным. В горнице этой, на плите у камина, громко кипели кофейники. На горнушках со сливками аппетитно розовела жирная пенка. Перед буфетом, за столами и столиками, сидели армейские офицеры. У всех в руках дымились трубки на длинных черешневых чубуках. Кисеты с табаком не закрывались. Вино искрилось в прозрачных бокалах. Между столами расхаживал хозяин "Данциха".
– Что ж это будет? - допрашивал он своих гостей. - Куда ж подаваться, коль пересилит француз? Сделайте милость, господа, рекомендуйте меня знакомым вашим, хоть бы что-нибудь из запасцев сбыть...
И он открывал одну бутылку рейнвейна за другой и сам разливал золотистый напиток по граненым фужерам.
– Всегда терпеть не мог я крыс, метафизики и Бонапарта, - сердито проговорил Фелич, - но бешеные собаки и купцы еще того хуже. Брысь отсюда, скаред!
Трактирщик вмиг исчез за буфетной стойкой, а ротмистр зевнул и затянулся из своей турецкой ярко-красной глиняной трубки с громадным янтарным мундштуком.
Феличу было сегодня не по себе. Он с отвращением глядел на груды румяных персиков, душистых груш и винограда, поднимавшиеся перед ним на фарфоровых блюдах. Зато какой-то провиантский комиссионер в черном мундире без эполет{49}, молодцеватый поручик Казанского драгунского полка в темно-зеленом колете с малиновым воротником, обшлагами и фалдочками да уланский корнет с на редкость бесцветными и выпуклыми глазами отдавали честь угощению. Откуда брались у Фе-лича деньги, чтобы каждый вечер роскошно потчевать приятелей и случайных полузнакомых? Все знали, что за душой у него не было ни полушки. Источники его средств не могли не казаться подозрительными. Где они? В чем? Но никому не приходило в голову спросить. Пышный стол его и расточительность, с которой он швырял червонцы, покрывали все сомнения.
Уже третьи сутки Полчанинов вертелся в свите Фелича, подхваченный вихрем непрерывных кутежей, и не имел времени прийти в себя. Смутно вспоминались ему предостережения
Травина. Что-то неловкое, не вполне ладное было в той постоянной готовности, с которой оплачивал Фелич свои и чужие развлечения. И даже ласковая обходительность опасного друга минутами повергала Полчанинова в томительное раздумье. Нет-нет да и чудилось ему, что рано или поздно Фелич взыщет за сердечность и расходы свои сторицей. Действительно ли был барон бесчестным человеком? Неужели может быть бесчестным русский офицер? Эти вопросы мучили прапорщика. Страстное желание разгадать их неудержимо влекло его к ротмистру и не давало возможности уйти.Фелич скучал. Брови его были сдвинуты в мрачной задумчивости. И вдруг красная трубка полетела под стол, мутные глаза засверкали веселым и жарким блеском.
– Шампанского сюда! Гей! Карты! Пятьдесят червонцев в банке! Мечу! Кому угодно? Господин комиссионер, прошу! У вас, конечно, водятся деньжонки. Нуте-с! Идет семерка на пароли от угла!
Карты замелькали. Кучи голландских червонцев начали с неимоверной стремительностью перескакивать с места на место. Живые горки их поднимались все выше, маня партнеров. Казанский драгун то и дело вынимал из-за пазухи колета набитый золотом кошель, - вынет деньги, спрячет, а уж кошель и опять надобен.
– Слушайте, возок с фонарями! - кричал Фелич уланскому корнету, глаза которого с каждой минутой становились все стекловиднее. - Держите прямее! Банк? Прошу. Бита! Платите, господин кучер! А вы, Полчанинов, что же?'
– У меня нет денег, - тихо проговорил прапорщик.
– Что? Пустое! Вот - мои деньги. Берите! Ставьте.
– Не могу...
– А-а-а, так! И то - дельно! Но ведь у каждого офицера на подобный случай есть верховая лошадь. Быть не может, чтобы у вас не было. А?
– Есть... - прошептал Полчанинов.
Отчаянная мысль вспыхнула в его мозгу и обожгла сердце: "Попробую... И все выяснится сразу!"
– Ставьте, - говорил Фелич, - ручаюсь, что уйдете с полным карманом. Цена коня?
– Сто рублей...
– Десять червонцев! Берите карту!
Полчанинов потянулся к столу. Несколько мгновений Фелич держал свою карту на отлете в поднятой кверху руке, пристально глядя на прапорщика, словно рассматривая его же то в первый, не то в последний раз. Потом усмехнулся и опустил руку.
– Бита! Что же делать, дружок? Фартуна не с вами. Остались без лошади. Завтра к обеду извольте доставить. Что?
И он нагло засмеялся, любуясь смертельной бледностью уничтоженного партнера. Вообще Феличу везло необычайно. Провиантский комиссионер пыхтел и отдувался, выпуская четвертую сотню червонцев. "Возок с фонарями" уже давно хлопал себя по карманам, в которых нудно позвякивало последнее серебро. Казанский драгун больше уже вовсе не прятал за пазуху похудевший кошель. Полчанинов встал из-за стола. Лицо его кривилось в растерянной улыбке. Глаза подозрительно часто моргали. Но тайная надежда, что все это не больше чем шутка Фелича и сейчас уладится, что Сестрице не угрожает ничего страшного, надежда эта еще не окончательно в нем пропала. Он сделал над собой жестокое усилие и проговорил:
– Следовательно, завтра...
Взгляд Фелича был холоден и туманен. От ледяных слов его сердце Полчанинова ухнуло и провалилось в темную безнадежность.
– Непременно! Иначе... впрочем, как благородный человек, вы сами понимаете. Послушайте, "возок с фонарями", ежели у вас вышли деньги, не мешайте по крайней мере нам с господином комиссионером и поручиком кончить талью.
Полчанинов повернулся и пошел к двери. Горбоносая морда Сестрицы, ее умные и преданные глаза, вся привычная, некрасивая, но милая стать мелькала перед ним с отчетливой живостью. Стоило лишь шаг сделать, чтобы погладить длинношерстую холку Сестрицы. Но вместо этого прапорщик поднял обе руки и закрыл ими лицо.