Багровая земля (сборник)

– Идет война, а на войне всякое бывает, – продолжал Горский. – Еще и еще раз говорю: Родина ни на кого не держит зла и ждет вас с распростертыми объятиями.

– Ура-а! – закричали одни.

– Черта с два ты нас получишь! – отошли подальше другие.

– Знаем мы смертельные объятия Родины. Объятия в ежовых рукавицах.

– До-мой! До-мой! – скандировала одна часть толпы.

– Будь прокляты большевики! – перекрывала их другая.

Растерянный Горский спустился с помоста. А комендант лагеря развел руками:

– Я же вам говорил. Здесь есть и друзья, и враги. Но это не мое дело. Забирайте всех скопом и разбирайтесь с ними сами.

– Забере-ем! – многозначительно кивнул Горский. – Всех заберем. И разберемся! – жестко закончил он.

Англия. Лагерь Баттервик

Среди группы военнопленных – облаченный в парадный китель генерал Васильев. Едва сдерживая гнев, он рубит короткими фразами:

– О том, что произошло в бане… и потом, знаю. Некрасиво. Жестоко. Но и вы хороши! Надо же до такого додуматься: встать в строй в кальсонах. Я бы не смог! – неожиданно хохотнул он.

– Другого выхода не было. Идея родилась спонтанно, – объяснил подполковник Ковров.

– Как, как? – переспросил Васильев.

– Спонтанно… неожиданно.

– Я так и думал, – кивнул Васильев. – Неожиданно. Но больше никаких неожиданностей! Вы не дома! А дома вас, кстати, ждут. В советском отечестве найдется место для каждого.

– Знаем, какого рода это место… – выступил из-за спины Коврова человек с каким-то значком на мундире.

– Кто такой? – отшатнулся Васильев. – На что намекаешь?

– А то вы сами не знаете, на что я намекаю?! На лагерь я намекаю, на Колыму, на Воркуту, на Соловки.

– При чем здесь Колыма? Там враги народа, а вы – военнопленные.

– Или гражданские лица, угнанные в Германию, – дополнил Ковров.

– Вот именно. Советская власть никогда не преследовала людей без разбора, – втолковывал генерал Васильев. – Мы разберемся: кто виноват перед народом, а кто – нет. А эти немецкие мундиры, – ткнул он в человека со значком, – выбросим в печку.

– И нас вместе с ними, – усмехнулся тот.

На лице генерала заиграли желваки.

– Мундиры мы вам не отдадим, – продолжал смельчак. – И в Союз не поедем. Так и передайте!

– Кто это – мы? – вспылил Васильев.

– Мы – это офицеры и солдаты Русской освободительной армии, – показал храбрец на значок. – И мы хорошо знаем, что нам уготовано.

– Уготовано вам то же, что и всем, – сам того не ведая, проболтался Васильев. – А власовцы ведь тоже разные: многие шли в РОА не по своей воле и не столько воевали, сколько делали вид, что воюют. Так что не переживайте, компетентные органы во всем разберутся.

– Мы не верим ни вам, ни органам! Лучше быть рабом здесь, чем трупом там! – закончил власовец и под одобрительный гул приверженцев отошел в сторону.

Лондон. Посольство Советского Союза в Великобритании. Кабинет генерала Васильева.

– Ну что ж, поездки в лагеря многое прояснили, – заявляет генерал сидящим за столом офицерам. – Там, как говорится, всякой твари по паре. Самое главное: англичане не прочь избавиться от всех наших граждан, попавших в их руки. Это устраивает и нас. Но я предпринял еще один шаг: на прошлой неделе направил письмо начальнику лагерей для военнопленных генералу Геппу. В письме я настаивал на том, чтобы со всеми советскими подданными обращались так же, как с гражданами других союзных государств. Гепп с готовностью согласился, и я понимаю, почему – это освобождает англичан от неприятной необходимости сортировать пленных. Они ведь по-прежнему склонны считать германскими солдатами всех, кто в немецкой форме.

Сидящие за столом офицеры протестующе загудели.

– Спокойно, товарищи, я еще не закончил, – повысил голос Васильев. – Кроме того, я предложил генералу Геппу, чтобы всех наших людей держали под охраной советских офицеров, а в самих лагерях организовали нечто вроде самоуправления, но на основе наших уставов. Юридические основания для этого есть: Договор о боевом союзе 1940 года. Гепп согласился и с этим. Единственное, о чем он просил, – не выносить смертных приговоров без предварительной консультации с английскими властями. Для других наказаний, предусмотренных советскими законами, таких консультаций не требуется… Ну, что скажете? – обратился он к присутствующим.

– Такой победы мы и предположить не могли, – заметил один.

– А где взять офицеров для охраны? – спросил другой.

– И как быть с наказаниями? Ведь для этого нужен военный трибунал.

– И тюрьма.

– Представьте себе, – усмехнулся генерал, – правительство Великобритании берет на себя снабжение лагерей тюремным оборудованием.

– Тогда – другое дело.

– Под действие Договора о боевом союзе подпадают только те, кто служил в Красной Армии. А как быть с людьми, которые не надевали военную форму? Я говорю о женщинах, подростках, короче, о рабочих, угнанных в Германию, – уточнил полковник Горский.

– Сложный вопрос, – потер подбородок Васильев. – Но думаю, договоримся. Буду настаивать на том, чтобы действие Договора распространялось на всех! Англичане стали понятливее и куда сговорчивее, чем месяц назад. Не сомневаюсь, что на нужное нам толкование этого пункта они закроют глаза.

5

Москва. Центральный аэродром. 9 октября 1944 г.

В сопровождении истребителей на посадку заходит английский военно-транспортный самолет. Гремит оркестр. Вдоль строя почетного караула идут Уинстон Черчилль и Энтони Иден.

Кортеж автомобилей едет по Москве. Чистые, ухоженные улицы, оживленные, пешеходы, словом, ничего общего с той Москвой, какой она была осенью 1941-го.

Три дня продолжались крайне напряженные переговоры между Сталиным и Черчиллем, Молотовым и Иденом. А одиннадцатого октября Сталин принял приглашение на ужин в английском посольстве.

Банкетный зал посольства Великобритании в Москве. За столом Сталин, Молотов, Черчилль, Иден, Керр и другие официальные лица. Звучат здравицы, тосты за победу, дружбу народов Великобритании и Советского Союза.

Когда официальная часть закончилась и мужчины закурили, Сталин подозвал своего переводчика и сказал:

– Спросите господина Черчилля, приходилось ли ему курить русскую махорку?

Черчилль внимательно выслушал вопрос и расхохотался.

– Если бы я мог курить махорку, – ответил он, – то наверняка без труда переносил бы и русские морозы. А мне они противопоказаны.

– Вот видите, – усмехнулся в усы Сталин, – каждый пользуется тем, к чему привык, и живет в тех условиях, в которых может. Русских это касается больше, чем кого бы то ни было! – помахал он трубкой.