Багровый лепесток и белый

Конфетка горестно прикусывает губу — проходят секунды, но Кристофер, похоже, трогаться с места не собирается.

— А хорошие ящики, — замечает он, как если б провел всю свою короткую жизнь еще и в подмастерьях плотника. — И дерево хорошее.

Повернувшись, чтобы скрыть огорчение, спиной к нему, Конфетка начинает укладываться. Сочиняемый ею роман, обнаруживает она, цел и невредим; похоже, в ее отсутствие никто к нему не прикасался. Она прижимает его к груди и переносит, как может быстрее, на дно ближайшего ящика. И все же, глаза мальчика, увидевшего такое количество исписанной бумаги, округляются.

— Ты чего, столько писем позабыла отправить? — спрашивает он.

— Время терпит, — вздыхает Конфетка.

Следом в ящик идут ее книги — настоящие, печатные книги, написанные другими. Ричардсон, Бальзак, Гюго, Эжен Сю, Мери Воллстоункрафт, миссис Пратт. Бурой бумаги конверт с газетными вырезками. Горстка грошовых сенсационных романов с цветастыми обложками: валяющиеся в обмороке, а то и мертвые женщины, вороватого обличия мужчины, кровли домов и канализационные трубы. Брошюры о венерических заболеваниях, о форме и размерах мозга преступников, о женских добродетелях, о предотвращении обесцвечивания кожи и устранении иных признаков преклонного возраста. Порнография в стихах и прозе. Томик По, с отчетливым штампом на форзаце: «Собственность платной библиотеки У. Г. Смита», а рядом со штампом — суровое предупреждение о том, что при возвращении книги, содержащей иллюстрации и карты, «число их и состояние» будут тщательным образом проверены. «Новый завет», подаренный Кэти Лестер «Обществом спасения». Тонкий томик «Современные ирландские поэты, 1873» (непрочитанный, подарок клиента из Корка). И так далее, и тому подобное — всего набирается половина ящика.

— И ты это все прочла?

Конфетка уже набрасывает поверх книг туфли и башмачки.

— Нет, Кристофер.

— На новом-то месте времени читать больше будет?

— Надеюсь.

Составляющие для приготовления «спринцовочного» раствора завертываются в полотенце и подсовываются под синевато-серые сапоги, нуждающиеся в новых подметках и ушках. А вот чашу тащить с собой бессмысленно — теперь у нее имеется ванна.

— А неплохая посудина.

— Мне она не нужна, Кристофер.

Он наблюдает за тем, как Конфетка наполняет второй ящик, продолговатый, похожий на нелакированный гроб. Для одежды ее ящик этот подходит идеально — как то, несомненно, и было задумано Рэкхэмом. Конфетка одно за другим укладывает в него длинные платья, располагая их так, чтобы округлые корсажи и пышные турнюры приподнимались на одинаковую высоту. Складки темно-зеленого платья, того, что было на ней в дождливую ночь знакомства с Уильямом, припорошила, замечает Конфетка, пленочка плесени.

Одежда заполняет два с половиной ящика; большую часть оставшегося свободным места занимают шляпки и шляпы. Сгибаясь над ящиком, чтобы поплотнее втиснуть в него шляпные коробки, Конфетка спиной ощущает, что в спальне появился кто-то еще.

— Ну так, на что он похож, твой мистер Хант?

Это Эми переступила порог комнаты, заслонив своей юбкой Кристофера. Одета она лишь наполовину, копна волос ее оставлена не расчесанной, под шемизеткой свободно свисают груди с темными кружками сосков. Как и всегда, материнская грудь эта лишь подчеркивает полное безразличие, с коим относится она к сыну, нежеланному порождению ее чрева.

— Он не хуже большинства прочих, — отвечает Конфетка, однако, понимая, что ящики делают эту характеристику недостаточной, через силу добавляет: — Очень щедр, как видишь.

— Да уж вижу, — без улыбки отвечает Эми.

Конфетка пытается придумать тему для разговора, способную заинтересовать проститутку, специальность которой составляют похабные слова и орошение причиндалов респектабельных джентльменов горячими каплями свечного сала, однако голова ее забита тем, что она узнала в постели от Уильяма. Уподобление запахов клавиатуре музыкального инструмента? Разница между однотонными и составными духами? «Знаешь ли ты, Эми, что из доступных нам ароматов мы можем создать, правильно их сочетая, запах любого цветка за исключением жасмина?».

— А у вас тут как? — вздыхает Конфетка.

— Как обычно, — отвечает Эми. — Кэти держится, пока еще не померла. Ну, а я снимаю пенки с окрестных улиц.

— Какие-нибудь планы?

— Планы?

— На эту комнату.

— Ее Низинчество нацелились на Дженнифер Пирс.

— Дженнифер Пирс? Из дома миссис Уоллис?

— Вот именно.

Конфетка тяжело вздыхает, ей не терпится убраться отсюда. Разговоры с Эми никогда легкими не были, но этот тягостен на редкость. Под челкой Конфетки собирается пот, ее так и подмывает соврать, что у нее закружилась голова, и сбежать вниз.

— Ну ладно, — произносит вдруг Эми. — Мне пора принарядиться к приходу моих обожателей. Вдруг и я сегодня своего принца встречу, мм?

Она поворачивается — так резко, что едва не сбивает Кристофера с ног, — и уходит, ссутулясь.

Конфетка обмякает, устало опирается ладонями о края ящика.

— Знал бы ты, Кристофер, — признается она мальчику, — как нелегко мне это дается.

— Дак давай, я за тебя все сделаю, — говорит он и, подойдя к Конфетке, подхватывает щетинящуюся гвоздями деревянную крышку. — Тот мужик молоток здесь оставил, а гвозди вот они.

И он взгромождает крышку на ящик, едва не пропоров при этом гвоздями руку Конфетки.

— Да… да, сделай… спасибо, — говорит она и отступает на шаг, терзаясь своей неспособностью прикоснуться к нему, поцеловать, взъерошить его волосы или погладить по щеке; терзаясь стыдом за то, что отступает к двери и выходит на лестницу, на то самое место, на котором он столько раз оставлял для нее бадейку с горячей водой. — Только пальцы побереги…

И под радостный стук молотка Конфетка начинает спускаться вниз.

Поколебавшись немного у задней двери дома греха, известного под названием «Заведение миссис Кастауэй», Конфетка дает себе дозволение навсегда покинуть его, ни с кем больше не прощаясь. И ничего не происходит, колебания ее продолжаются. Следом она пытается принудить себя уйти. Снова неудача. Язык принуждения понятен Конфетке, но только когда оно исходит извне. И она направляется к гостиной.

Мать ее расположилась на привычном своем месте и предается привычному занятию: наклеиванию бумажных святых в альбомы для вырезок. Конфетка, снова застав старуху за этим занятием — с ножницами, скалящими два зуба в ее костлявых клешнях, со стоящей наготове баночкой клея, не удивляется, но лишается мужества. Спина поникшей над столом матери согнута, багряная грудь обвисла и почти касается невысокой горки картинок, мешанины украшенных нимбами дев, гравюрно-серых, розовых и голубых.

— Нет конца трудам моим, — вздыхает она, не то обращаясь к самой себе, не то приветствуя таким образом Конфетку.

Конфетка чувствует, как лоб ее продирает судорога раздражения. Она отлично знает, как далеко заходит мать в стараниях обеспечить нескончаемость своих трудов — каждый месяц на книги, журналы, гравюры и открытки, присылаемые ей со всех концов земного шара, тратится небольшое состояние. От Рима до Пенсильвании издатели религиозной литературы считают, тут нечего и сомневаться, что самая набожная христианка в мире проживает здесь — в Лондоне, на Силвер-стрит.