Багряный лес

Охо сидел на специальной невысокой скамеечке под деревцем. Оне казалось, что сквозь тонкий разрез за ней следят внимательные глаза. Значит, следовало отнестись к предстоящему обряду с особой тщательностью. Охо был добрым и щедрым, но очень ревнивым к способам служения его чести.

Божество представляло собой старика с лысой головой, на которой был выведен витиеватый и красивый иероглиф Тайной Мысли, принадлежащей всем божествам; лоб покатый, исчерченный мягкими волнами морщин; узкие, сильно раскосые глаза смотрели с добротой и улыбкой; широкая улыбка растекалась маслом по тонким губам, надувала розовые и сытые бугорки щек, смешно, по-детски, задирала нос, и собирала в ямочки пухлый подбородок; на полноватой фигуре был надет плотно запахнутый халат зеленого цвета, расписанный цветущими ветвями сакуры, чуть-чуть расходящийся на большом, выпирающем животе, в котором хранилась сила жизни; халат короткий, не закрывающий расставленные, немного согнутые ноги, розовые и пухленькие, все в перевязочках, как у младенца; между ног — огромного размера, свисающие с высокой (для Охо) скамеечки, гениталии; они были в спокойном состоянии, так как по преданию Охо раздал всю свою силу мужчинам, а женщин научил ею пользоваться; правая рука божества, такая же крохотная и пухленькая, как младенческая, держала цветущую ветвь, а левая — огромная и сильная, с черной когтистой кистью, сжимала длинный, упирающийся в землю посох, на верхнем конце которого висел маленький бронзовый колокольчик. Правой рукой, со щедростью ребенка, Охо одаривал, а левой, с жадностью злого и коварного демона, отбирал: отдавая жизнь, он мог и забрать ее; несдержанных в любовных связях мужей лишал своего дара, а не уважающую мужа жену наказывал более страшными карами.

Она положила перед фарфоровой фигуркой изрезанное кимоно Рождения, сделав это медленно и почтительно, с торжественным поклоном; взяла из-под скамейки у божества масло в хрустальном флаконе (флакон — один из прошлых подарков Асуки-сана, дорогие французские духи "Изабелл"), окропила им и омыла силу Охо, а остальное разлила по сложенной ткани кимоно. С вечера она приготовила сверток с дарами. Следовало перед обрядом возбудить жадность божества, что и делалось, когда на ночь перед ним оставляли подарки, которые станут его после полной церемонии — доведенный до умопомрачения близкой добычей, Охо был готов исполнить любые желания, разумеется, только те, которые были в его компетенции: например, он не мог сделать человека богатым, но с удовольствием наполнял сады и огороды плодами; не мог сделать так, чтобы рыбакам посчастливилось с уловом, но с радостью и готовностью умножал число рыбы в косяках, и оставалось только грамотно организовать лов, чтобы вернуться домой с богатым уловом. Она развернула сверток и поднесла его к глазам Охо, чтобы он видел, что там для него приготовлено: три, разного цвета курительные палочки, подкопченные крабовые ножки, завернутые в тончайшую рисовую бумагу, три горсти отборного рассыпчатого риса, сваренного, каждая соответственно, в солоноватом рыбном рассоле, в лимонно-вишневом сиропе и меду, три жемчужины, капроновая американская лента, пакетик с ароматными контрабандными, как и все иностранное, сигаретами один капроновый чулок, нагрудные кружева немецкой работы, пачка итальянского печенья, кусочек янтаря с мушкой в середине, пачка грузинского чая (правда, только половина — Она не могла удержаться от искушения: аромат был настолько сильным, даже из запечатанной пачки, что кружил голову; потом пришлось заклеивать пачку — откуда Охо мог знать, сколько там чая было на самом деле, если он не знал, как и Она, где находятся горы Кавказа, и не мог знать ни грузинского, ни русского языка, чтобы узнать о массе упаковки; Она надеялась, что даже если Охо узнает о ее подлоге, то не будет в гневе — она и так отдает ему самое лучшее). Также в свертке лежали английские шоколадные конфеты и французские леденцы, от запаха которых рот сильно наполнялся слюной и кружилась голова, но тут женщина оказалась сильнее и не съела ни одной, лишь брала сладости с собой в постель, чтобы наслаждаться хотя бы идущим от них ароматом. Все завершала аккуратная стопочка нарезанных лоскутиков из разноцветной, странной, гладкой на ощупь, хрустящей в руках и прозрачной как стекло, ткани, которую Асуки называл "цел-ло-фа-ном"… был еще приемник с голосами и музыкой, но Оне очень не хотелось с ним расставаться, и она объясняла свою жадность тем, что Охо он совершенно не нужен, так как на небесах нет никого, кто бы мог его научить пользоваться этой техникой, когда она сама посвятила этому едва не целые сутки, приставая с нескончаемыми расспросами к мужу, но все равно мало в чем разобралась. И кроме этого, у Охо не было электричества, от которого работал этот говорящий прибор, и которого Она боялась, как смерти, после того, как однажды хотела посмотреть, как устроена розетка, но получила по своему любопытству и руке такой удар, что чувствовала себя разбитой и больной два дня.

Все свои дары она демонстративно завернула в костюм Рождения, оставив только курительные палочки… И, вдруг разревелась от досады и обиды на саму себя, зажав в кулаке палочки. Ее горю не было предела. Она сделала все, как положено, но забыла в доме спички!.. Охо не любил невнимательных и наказывал тем, что оставался безучастным к их просьбам. Следовало зажечь курения: красную палочку — огонь Любви, божества, которое жило в каждой женщине и делало ее счастливой, черную — символ Мужества и Мудрости, принадлежащий мужчине, и зеленую — знак Новой Жизни, после этого раздуть тлеющий огонь до яркого желтого цвета и бросить палочки на пропитанную маслом ткань. Если Охо принимал дары и готов был служить желаниям женщины, ткань загоралась.

Теперь все старания оказались пустыми. Она от счастья и радости от того, что муж через долгих восемь месяцев разлуки вернулся домой на побывку целым и невредимым, совсем потеряла голову.

Она сидела перед Охо и горько плакала. С ее понурого лица горячие слезы ручьями лились на грудь и капали дальше на обнаженный живот, ноги. Если с дарами можно было немного погодя, попробовать еще раз, то с Асуки… Муж уходил в море сегодня вечером, туда, за горизонты, где была жестокая война. Там могло случиться все. Она четыре месяца назад была свидетелем того, как горе пришло сразу на всю улицу Морских звезд. На улицу, где жили семьи экипажа крейсера "Мечущийся". В корабль угодил тяжелой бомбой американский бомбардировщик. Крейсер утонул за несколько минут, утянув с собой на дно триста двадцать две жизни. Это было страшно. Целая улица вдов и сирот. Такое случалось нередко.

Еще было жаль и потерянного платья Рождения. Уже не суждено было стать матерью шестерых детей. Одевая в первый раз в жизни кимоно Рождения, женщина сразу выбирает себе, сколько отпрысков она собирается родить. В свои восемь лет от роду Она мечтала о шестерых малышах, и ее мать заказала у мастера, хотя это было безумно дорого, шесть церемониальных одеяний. Теперь оставалось всего пять.

Сначала Она собиралась плакать тихо, давая волю жгучим слезам, но не голосу, но обида была настолько сильной, что она заревела, постепенно набирая высоту и тон выражения своего горя.

Сквозь всхлипывания она сначала не расслышала мелодичной и тонкой трели звонка, но когда звук повторился, спохватилась и огляделась — никого рядом не было. Колокольчик Охо на посохе был недвижим. Когда стало понятно, что это ей померещилось, она скисла больше прежнего и собиралась закатить перед божеством такую истерику, что…

Звон повторился, а после него раздалось тихое и осторожное кряхтенье.

Она быстро обернулась и вскрикнула. Позади нее стоял старик с посохом в руке, одетый в зеленый халат. Она вскочила, стараясь прикрыть ладонями достопримечательности своего молодого и красивого тела, но рук для этого было недостаточно.

Старик, глядя на ее старания, мягко скривился и улыбнулся тепло и дружелюбно.

— Ну, что ты, дочка, — прокряхтел он. — Я уже не в том возрасте, чтобы меня могли стесняться женщины твоих лет. — Он улыбнулся еще шире. — Я тебе скажу больше: насмотрелся я на вас за свою жизнь столько, что теперь ослеп от всей этой красоты… Ты не бойся. Я тебе вреда не сделаю.

— Вы кто? — вытирая лицо, спросила Она. Она, успокоенная словами старика, больше не старалась прикрыть свою наготу.

— Прохожий. Иду в порт. Есть работа для рыбаков. Мои старые ноги, — он посмотрел вниз на свои маленькие розовые стопы, — не хотят идти быстро, вот и пришлось встать пораньше, чтобы успеть… А ты, смотрю, служишь Охо? Сейчас это большая редкость. В моду входит медицина. Вот, иду и слышу плач. Дай, думаю, зайду, чем-нибудь помогу, если смогу. Так, что же стряслось у тебя с Охо? Посмотреть на него — одна доброта, а ты в слезы. Чем он тебя обидел?

Она снова расплакалась, но рассказала все как есть, не утаивая ничего: ни пачки чая, ни приемника, ни того, что, дура, забыла спички.

Старик сделал серьезное лицо и участливо покачал головой:

— Значит, чай такой, что сердце от счастья ласточкой поет?

— Да-а-а, — протянула она, совершенно по-детски, кулаками растирая заплаканные глаза.

— И ящик с разными голосами и песнями?

— Угу…

— Ой, плохо, — пуще закачал он головой. — Ой, плохо, дочка… Да ладно тебе реветь! Пусть твой Охо будет благодарен за то, что ты помнишь его!

Однако она не унималась.

— Но он, — сквозь глубокие всхлипывания старалась говорить она, — но он еще разозлится теперь от того, что обряд видел мужчина…

— То есть я?

Она кивнула.

Старик неудержимо расхохотался.

— Это я-то мужчина? Ну, ты и скажешь!.. Я уже не помню, с какой стороны надо с женщиной лежать, а ты "мужчина"!..

Он нежно похлопал ее по бедру своей, на удивление огромной рукой с длинными белыми ногтями.

— Успокойся, пожалуйста, — попросил он. — Я думаю, что твоему горю можно помочь…

— Как? — Она теперь держалась изо всех сил, чтобы не заплакать.

— Очень просто! Я дам тебе спички, а ты, — он вздохнул и скромно потупил глаза, не решаясь говорить дальше.

— Ну, так как? — спросила она еще раз.

— Ты что-то говорила о сигаретах… Для Охо в подарок.

— Да. Настоящие американские. "Счастливое знакомство".

— Счастливое, — мечтательно повторил он. — Американские. Не курил. Но, может быть, хорошие.

— Все хвалят! — уверила она, и тут же метнувшись к свертку, достала пачку и протянула ее старику. — Вот. Это вам.

Он принял ее и распечатал, потом долго нюхал, блаженно закатывая глаза. Достал сигарету, закурил.

— Хороши, — сказал он и довольно крякнул, протягивая остальное обратно, вместе со своими спичками.

— Нет! — запротестовала Она. — Это вам! Мой подарок. Я не курю, и муж тоже.

— Асуки не курит?

— Нет?

— Ну, тогда хоть спички возьми.

— Они-то мне зачем теперь, добрый старик? — с печальной улыбкой спросила она. — Как бы меня не успокаивали, но я знаю, что Охо уже глух ко мне из-за моей ошибки.