Багульник

"Ну вот и молодчина, девочка моя!
– скажет он.
– Не подвела старика".

...Около Хутунки дежурила Фрося. Временами она склонялась над больной, трогала ладонью ее влажный лоб и шептала ей ласковые слова на родном языке.

Добрая, милая Фрося!

Несмотря на свои шестьдесят лет, она, кажется, не знала усталости. Вечно суетилась, вечно находила работу и всегда везде поспевала. Ее стянутое мелкими морщинами лицо с небольшими скулами постоянно было чем-то озабочено. Она очень гордилась своим значительным в условиях Агура положением медицинской сестры и при случае любила подчеркнуть, что сам Александр Петрович считал ее своей ближайшей помощницей. В самом деле, как было не гордиться ей! Большую часть своей жизни она прожила в тайге, в родовом стойбище, в ветхом шалаше из древесного корья, где на земляном полу никогда не потухал дымный, слепящий глаза очаг. Фросе еще не исполнилось пятнадцати, когда ее купил в жены за большой по тому времени тэ вдовец Леон Пеонка. Единственный брат Фроси Ананий вынес ее, маленькую, с заплаканными глазами, сжавшуюся от страха в комочек, из шалаша и передал, как того требовал древний обычай орочей, в руки будущему мужу, от которого разило водочным перегаром. Пеонка принес Фросю на холмистый берег реки, усадил в ульмагду и увез вниз по бурной реке, петлявшей в ивовых зарослях.

Над горным перевалом догорал закат, когда ульмагда вошла в узкую протоку и врезалась своим широким утиным носом в песчаную отмель. Давно, видимо, ожидали сородичи Леона Пеонку с молодой женой, потому что, завидя ульмагду, высыпали на берег и с веселыми криками "Сородэ!" кинулись вытаскивать Фросю из лодки.

Став в эту ночь женой Пеонки, она еще острее ощутила тоску по родному стойбищу, но оно осталось так далеко, что Фрося не могла вспомнить, где именно. Всего три зимы прожила она с мужем, а на четвертую потеряла его: ушел Леон Пеонка на охоту и не вернулся. Детей Фрося не народила и, овдовев, почувствовала себя чужой в роду Пеонка. Ранней весной, как только вскрылись таежные реки, она погрузила на ульмагду свой небогатый скарб и вернулась к брату. Ананий охотно принял сестру, благо тэ, полученный за нее, возвращать было некому. Больше пятнадцати зим прокочевала Фрося по тайге с сородичами, пока они не стали селиться в Агуре. Вскоре в новом поселке открыли медпункт, и Фрося поступила туда уборщицей. Она очень старалась, держала пункт в чистоте, и, когда приехал Александр Петрович, он назначил ее санитаркой. По совету врача, она стала посещать ликбез, научилась читать и писать. С годами медпункт превратили в больницу, и Ефросинья Ивановна стала помогать доктору во время операций.

– Мне Александр Петрович, бывало, говорил, - рассказывала она Ольге, - "Если бы ты, Фросечка, с самого детства училась, из тебя бы теперь профессор получился!" А я ему отвечаю: "Да что ты, Александр Петрович, это все равно что до луны долететь!" А он опять за свое: "Я точно тебе говорю - профессор!" Спасибо ему, Александру Петровичу, кое-чему научил меня, свое дело знаю. Так что, мамочка, - доверительно говорила она Ольге, - теперь я тебе помогать буду.

С первого дня приезда Ольги Фрося приняла на себя все заботы о ней: убирала комнату, стирала белье, Ольга пробовала протестовать, но сестричка и слушать ничего не хотела.

Милая, добрая Фрося!

Она все повторяла и повторяла Марии Никифоровне ласковые слова, обещала ей скорое выздоровление.

Вдруг сестру испугала странная тишина в палате. Протерев кулаками глаза, она опять склонилась над больной, и ей показалось, что Мария не дышит.

Фрося побежала за врачом.

– Пойди, однако, погляди, Мария почему-то тихая стала!

3

Они стояли в лунном сиянии на морозе, который к ночи стал еще крепче. На противоположном берегу реки, скованной торосистым льдом, от стужи потрескивали сосны. Несмотря на поздний час, в большинстве домов горели тусклые огоньки керосиновых ламп. Над плоскими крышами из деревянных труб струился дым. Ольга с тревогой подумала, что орочи все еще взбудоражены, что им не до сна и, чего доброго, скоро опять придут в больницу узнать о Марии Никифоровне. Она хотела сказать об этом Фросе, но медсестра, оставив ее на крыльце, побежала на дорогу. Со стороны горного перевала на самом спуске в долину замелькали быстрые тени. Они то пропадали за деревьями, то возникали снова, и вот их уже можно было разглядеть отчетливо.

– Олени!
– крикнула Фрося.
– Кого-то опять везут к нам, наверно.

– Что вы, милая, не может быть!
– испуганно ответила Ольга.

– Верно говорю, везут! Иди, мамочка, в помещение, я их сама встречу.

Минут через двадцать к больнице подъехала упряжка, заскрипели на сухом снегу полозья нарты.

– Кого привезли и откуда?
– спросила Фрося.

– Инженера из Мая-Дату!
– ответил грубоватый голос.
– А доктор на месте?

– Есть доктор, сейчас дам носилки!

Ольга Игнатьевна вышла в тот момент, когда двое мужчин вносили больного. Один был высокий, бородатый, в валенках и в полушубке, другой ниже среднего роста, скуластый, в короткой, до колен, дошке и в унтах.

– Кто здесь будет доктор?
– строго спросил бородач.

– Что случилось, гражданин?
– пересилив волнение, в свою очередь спросила Ольга, искоса поглядывая на больного, который был в таком же полушубке и валенках, как и его товарищ.

– Прежде всего распорядитесь, куда его положить!
– сказал бородач и, встретившись глазами с Ольгой Игнатьевной, более спокойно добавил: Совершенно ясно, что случилось: слепая кишка...

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно!

– Вы что - врач?

Он вспылил:

– Если бы я был врачом, уверяю вас, не пустился бы с ним ночью в такую дальнюю дорогу, а сделал бы все на месте без всякой канители.

Когда больного уложили в приемном покое на кушетку, Ольга отстранив бородача, сказала ему с обидой:

– Я думаю, если бы вы были врачом, то не потерпели бы такого грубого обращения с собой.

Он заметно смутился, надвинул на глаза шапку-ушанку и пошел было к выходу, но Ольга задержала его:

– Когда у него начался приступ?

– Приступ начался у Юрия Полозова в тайге, когда он верхом на лошади объезжал участок, где идут разработки. Лесорубы доставили его в Мая-Дату, но дома ему стало хуже. Я решил везти его в больницу. Ясно?

– Пока еще не совсем...
– сказала Ольга.
– Вот я осмотрю вашего Юрия Полозова, и, если действительно, как вы утверждаете, у него "слепая кишка", отправим его в Турнин, в районную больницу.

– Никуда я его не повезу!
– опять вспылил бородач.
– Примите меры на месте, и сейчас же, иначе буду жаловаться! Удивительное дело, посылают в глубинку врачей, которые простого аппендицита не могут вырезать. Можно подумать, что в нашей тайге люди не болеют!

– Поймите, гражданин, что в Турнине вашему Полозову будет лучше. Его прооперирует опытный хирург Аркадий Осипович Окунев. Вероятно, вы слышали о нем?

– Ни о каком Окуневе я не слышал и слышать не желаю! Я доставил больного человека к врачу, если вы, понятно, являетесь им, и решительно требую, чтобы ему была оказана срочная помощь!

– Странный вы какой-то, честное слово. А я не имею никакого морального права оперировать вашего Полозова!

– Позвольте, при чем здесь моральное право? Если Юрий Савельевич даст дуба, на вашей стороне не будет никакого права. Более того, ответите строго по закону!

– Ваш приятель и не собирается, как вы культурно выразились, "дать дуба". Я ему сделаю укол - и можете везти его в Турнин. За каких-нибудь два часа ничего с ним не произойдет.

Однако приятель Полозова был настойчив, и волей-неволей Ольге пришлось рассказать ему о Марии Хутунке, которая умерла через три часа после операции. Это немного охладило его.

– Что же нам делать, доктор?
– спросил он более спокойно.
– От Агура до Турнина добрых тридцать пять километров, а поезда до утра не будет. Везти же его на оленьей упряжке по таежным тропам - дело нелегкое.

– Минуточку, я сейчас позвоню в Турнин. Если Аркадий Осипович на месте, я с ним посоветуюсь...

"Пожалуй, она права, что не берет на себя ответственность за жизнь Юрия, - подумал бородач.
– Зарезать старуху и через три часа снова взяться за скальпель... Конечно, страшно, что и говорить. С ее стороны это даже благородно! Если с Юрой до утра ничего не случится, - он глянул на ручные часы, было без четверти четыре, - лучше отвезу его поездом в Турнин к опытному хирургу". И мысленно стал ругать себя, что был так невежлив с докторшей, такой хорошенькой и беспомощной. Он подошел к телефону и стал за ее спиной, решив подслушать ее разговор с доктором Окуневым.