Бахтале-зурале! Цыгане, которых мы не знаем

— Заинька! Принеси нам немножко дровишечки, разожги нам костер, а то мы замерзли!

— Не-ет! — отвечает. — Вы меня поймали? Гулять не пускали? А я вам никакой костер делать не буду! Вот сидите и замерзайте! А я пошел дальше!

Тут и сказке конец, а кто слушал — молодец.

Эта детская сказка крайне показательна в плане осмысления цыганской психологии. Заяц далеко не положительный персонаж, но симпатии рассказчика на его стороне. Ясно, что дед с бабкой желают своему Заиньке только добра, но они держат его в неволе, хотят переделать и заставить жить по-своему. Именно за это он сперва их обманывает, а потом поступает с ними даже жестоко. Не нужно ему это — ни чужие порядки, ни чужое «добро», ни «нормальная» жизнь, которую ему искусственно навязывают. Заяц сам по себе и будет гулять, сколько ему вздумается! Поэтому он прав, с точки зрения цыгана. Мораль тут не выражена прямыми словами, но легко прочитывается.

Я уже упоминал, что цыганская сказка как актуальный фольклорный жанр отходит в прошлое, она не востребована, но по-прежнему бытуют (хотя тоже растворяются) так называемые «страшные истории». Они лаконичные, словно анекдоты, но при этом персонажи их совсем не анекдотные — это некие мули (ожившие покойники). Согласно поверьям, они после смерти приходят обратно, в семью, где жили, и могут забрать кого-то с собой.

Хоронили как-то раз одного цыгана. Вдруг он — хоп — и сел в гробу! Все бегом, а мертвец из гроба выпрыгнул и за табором погнался.

Старики знают: чтобы от покойника избавиться, надо реку перейти. Обычный мул'o даже по мосту перейти ее не может, а те цыгане семь рек перешли — мертвец за ними: зубами клацает, саван развевается…

Ночью догнал, явился к жене. Говорит: «Ты не бойся. Я не Черт, я от Бога».

Жена ему: «Убирайся, не хочу тебя видеть».

Он пошел, взял веревку, повесился в лесу, а утром сын его пошел по грибы, увидел отца и повесился рядом.

Или вот — в том же роде. Шел как-то цыган лудить-паять и остановился на ночлег в одной избе. А была та изба плоха. Каждую ночь туда приходила умершая бабка — она была ведьмой. Хозяин рассказал об этом цыгану.

— Ладно! Ты меня накорми да напои, да дай для жены красивый платок, а я все устрою!

Хозяин накормил и напоил цыгана, и тот вышел во двор, срубил осинку и вытесал из нее кол, и еще палку оставил и ветошкой обмотал.

Вот пришла ночь. Всех разбудил стук двери. В сени кто-то вошел. Потом и в избу. Это была мертвая ведьма.

Цыган быстро сунул палку с ветошкой в печь, и она загорелась. Он ткнул огнем ведьме в лицо. Она закричала. У нее загорелась голова, и она побежала вон из хаты, а цыган потушил палку и снова спать лег.

А утром они с хозяином пошли на кладбище. На одной могиле, с поваленным крестом, трава была черная, сожженная. Цыган и мужик раскопали землю и нашли там ведьму с обожженной головой. Цыган проткнул ее осиновым колом.

Мертвечиха закричала и превратилась в пепел.

Хозяин подарил цыгану красивый платок для жены, и цыган ушел лудить-паять.

Очень похоже на детские страшилки, которыми раньше пугали друг друга в пионерлагерях — про Красную Руку, про Проклятый Старый Дом с Чердачком и Подвальчиком. Цыгане их тоже говорят всерьез. Никто не смеется, своих сомнений выражать не положено — могут обидеться: обидчивы, как дети! Так что закон: вслух не должно быть никакого скептицизма: если скажут «призраки» — значит, были призраки. Если русалки — значит, были русалки. Кивай с умным видом. А думай, что хочешь.

Алексей Царев в своем блоге пишет о том, как однажды спросил у котляров из кумпании в Чудове (Новгородская область) про «страшные сказки»:

«Отвечают наперебой:

— Нет, никогда страшных сказок не слышал.

— Значит, ты вообще никаких не слышал!

— Вообще-то есть очень страшные.

— Нет, Алексей Борисович, у нас никаких страшных историй в таборе не случалось, а вот в Москве, в тамошнем таборе мертвая женщина по табору ходила!

— Да, и в Питере [табор цыган-котляров в Пери во Всеволожском районе] такие случаи были…

— Там тоже мертвые ходили!

— Они даже к нам сбежали.

Удивляюсь:

— Неужто мертвецы из Питера к вам понаехали?

— Да нет, несколько семей, к которым мертвые заходили, испугались и от них к нам переехали!»

В прошлые годы к рассказам о мулях котляры относились с суеверным страхом. Сейчас на смену страху пришла осторожность — не любят говорить про мул'eй при чужаках и без лишней надобности.

Другое дело — сглаз. Этого цыгане боятся как огня! Русские тоже иногда боятся. Но у нас обраточка в сравнении с ними: мы ждем подвоха от черного глаза, а они — от голубого. Есть поговорки: «Голубому глаза не доверяйся», «На белых руках грехов больше». Логика простая: цыганам, как и нам, прежде всего страшно то, что непонятно, извне, неродное. Но и спасенье — когда уже понял, что сам ты не справишься, опустил руки, медицина бессильна; спасенье тоже не может быть под боком, не может быть известно. Ибо как же без тайны? Уповают на чудо! И мы идем к цыганкам, потому что цыгане для нас — существа из другого мира. За то им и вера, что темна вода. А они, в свою очередь, ездят лечиться к русским старухам; к своим не пойдут — этих они знают, чай с ними пили… А колдовство должно быть посторонним.

Мустафони возят детей в Ломы. Там живет одна русская знахарка. Она лечит грыжу и боли в животе. Как — непонятно, но эффект присутствует. Иначе бы котляры к ней не катались — с дарами и лестью.

Важно заметить, что сглаз считается причиной не только физических болезней, но и неудач — в коммерческих сделках или личной жизни. С этим не шути.

Вот, например, обжигают таборные мужики двигатели. Дым коромыслом, цыгане, пламя — живопись и только! Хочу их щелкнуть на фотоаппарат, один машет руками:

— Не фотографируй — сглазишь нам дело, работы не будет!

Или в домах — нельзя фотографировать ту посуду, из которой едят.

Сглазить кого-нибудь — пара пустяков. Это можно сделать даже случайно — неосторожным словом, косым взглядом, завистливой мыслью. Старики считают, что, если вслух упомянуть дьявола, или колдуна, или покойника, который «ходил», — это тоже сглаз и может привести на порог беду.

Проверить на сглаз — есть он или нет — довольно легко, но мне этот секрет недешево достался. Его мне продали. Хорошо, что я умею торговаться, иначе бы влетела эта тайна в копеечку. Цыганки всегда назначают цену запредельно высокую, но тут же готовы ее пополовинить, если ты не лопух. Бабушка Брия сперва заломила 3000 рублей! Я говорю:

— Где же мне их взять?

— А люди где берут? Ко мне репортеры с НТВ приезжали. Я один разик в камеру взглянула — пять тыщ мне платят!

Стали торговаться. Брию поддерживали две ее дочки, соседка, а также голопузый праправнук, уморительно корчащий из своих шести лет апломб и категоричность дельца с Уолл-стрит. Этот грудью вставал: «Ни пяди не уступим!» И все же уступили. За десять минут сумма снизилась до трехсот рублей! И тут уж я сдался — пришлось заплатить. Но зато я знаю, как котлярские бабки проверяют на сглаз.

Брия наполнила стакан воды и дала его мне: «Подержи немножечко». Я подержал. Цыганка в это время отсчитала девять спичек и разложила их на столе — по три спички в кучку. «Давай его сюда», — Брия взяла у меня стакан и поставила на стол. Зажгла одну спичку и, бормоча скороговоркой молитву, перекрестила ею стакан. Спичка еще не успела догореть, а Брия бросила ее в воду. Та, почерневшая больше середины, легла на поверхность. Молитва старухи была на цыганском — я ни слова не понял, но мне объяснили, что суть ее сводилась к благим пожеланиям — будь здоров, будь счастлив, силен и богат.