Бакарди и долгая битва за Кубу. Биография идеи
Шрифт:
Сеспедес предупреждал губернатора, что если тот не положит конец этой практике, восставшие введут ее у себя. Губернатор отклонил жалобу, однако приказал выпустить Росадо из города. Когда Росадо вышел из губернаторского дворца, то обнаружил, что компания voluntarios отрезала стремена у его седла. «Идиоты», — вздохнул он, ловко вскочил в седло и гордо выехал из города.
Контрреволюционные меры испанцев опирались на добровольцев, однако те были так жестоки, что это подчас смущало даже колониальную администрацию. Любой испанский чиновник рисковал навлечь на себя беду, если вел себя с повстанцами недостаточно сурово, поскольку voluntarios предпочитали подавить восстание военными силами, а его гражданских сторонников — террором. Некоторые группировки voluntarios можно считать кубинскими предшественниками фашистского ополчения, возникшего много лет спустя в захваченной нацистами Европе, или белых расистских банд, нападавших на чернокожих алжирцев или южноафриканцев. Да
Последовала перебранка и обмен затрещинами. «Добровольцы» ушли только после того, как Эмилио выхватил у их предводителя винтовку, приготовленную для новобранца, выбросил ее через окно на улицу и велел незваным гостям убираться из отцовского дома.
Противоречия между политикой и социальным положением поставили Эмилио в труднейшее положение. Ему уже исполнилось двадцать четыре, и юность и начало взрослой жизни прошли в непрерывных метаниях. Он разрывался между преданностью родной семье, владевшей рабами, и собственным неприятием рабства, между верностью отцу и семейному предприятию — делу всей отцовской жизни, — и стремлением бороться за свободу Кубы, которому он посвящал все больше времени и сил. Эти противоречия проявлялись все сильнее, особенно теперь, когда Эмилио взял на себя больше обязанностей и в семье, и в отцовской компании по производству рома, а там коммерческие соображения зачастую приходилось сообразовывать с политической реальностью. Эмилио всегда удавалось интуитивно нащупать компромиссное решение, однако испанские власти заняли такую непримиримую позицию, что «золотая середина» стремительно исчезала.
Переломный момент для Эмилио настал весной 1869 года. 26 марта, в Страстную Пятницу, торжественная религиозная процессия, шествовавшая через центр Сантьяго, была вынуждена остановиться, заслышав крики «!Viva Cuba libre!». Полиция ринулась в толпу в поисках провокатора, началось столпотворение. Власти схватили молодого раба по имени Корнелио Роберт, принадлежавшего влиятельному сантьягскому анти-испанскому активисту; всего через несколько часов испанская военная администрация подвергла его трибуналу. Испанские колониальные власти помнили, что революция рабов на Гаити привела к тому, что Франция потеряла эту колонию, и твердо решила обращаться с подозреваемыми в симпатиях к рабам-повстанцам со всей возможной жестокостью. Против Роберта нашлись улики, и его обвинили в infidencia — неверности или предательстве, — и назавтра рано утром расстреляли. «Испанские власти хотели донести определенное послание, — писал историк Сантьяго Эрнесто Буш Лопес, — и никакие юридические последствия их не страшили. Они намеревались совершить серию «легальных убийств», чтобы запугать население». В течение недели были арестованы и практически сразу расстреляны еще несколько предполагаемых сторонников повстанцев.
Власти расширили понятие infidencia, включив в него и предоставление повстанцам убежища и сведений, выражение подрывных и бунтарских взглядов, распространение пропаганды «и все прочее, что имеет отношение к политике и нарушает мир и порядок в обществе либо еще каким-то образом подрывает целостность народа».
Эмилио Бакарди был в ужасе от кровавых расправ, отказался от воззрений reformista и стал революционером, посвятив себя подпольной деятельности. Он получил задание добывать деньги на покупку оружия и амуниции для повстанческой армии и служил посредником между засевшими в горах бойцами, их сторонниками в Сантьяго и изгнанниками, поддерживавшими революцию из-за океана. Согласно семейной легенде, Эмилио и сам хотел присоединиться к повстанцам в горах, однако его товарищи убедили его, что в городе он принесет больше пользы. Вероятно, задание, которое получил Эмилио, было ничуть не менее опасным, если учесть, какая разветвленная сеть испанских шпионов работала в Сантьяго и что грозило Эмилио, если бы вскрылось, что он поддерживает дело повстанцев.
Вскоре в неловком положении оказался уже дон Факундо. Он не поддерживал революцию, однако и репрессивная политика колониальной администрации ему не нравилась. Когда он обнаружил, что некоторые его «полуостровные» сограждане из «Сиркуло Эспаньол» финансируют батальоны смерти voluntarios, то решительно вышел из организации. Этот поступок и нежелание выдать Эмилио вскоре навлекло на Факундо серьезные неприятности с властями. Однажды его с женой вызвали в губернаторский дворец в Сантьяго на ковер к губернатору, который в ярости спросил, как они допустили, чтобы их сыновья якшались с мятежниками. Дон Факундо был оскорблен и отказался отвечать, но донья Амалия ничуть не испугалась.
— Они уже взрослые и имеют право сами выбирать, — твердо сказала она. — Не нам диктовать им, что делать и чего не делать.
В бешенстве от ее дерзости губернатор заявил, что семейство Бакарди — «плохие испанцы», и велел Факундо и Амалии покинуть дворец.
История Бакарди с небольшими вариациями повторялась по всей Кубе — во всех домах, где рожденные на Кубе сыновья примыкали к движению за независимость, невзирая на возражения отцов-испанцев,
верных Мадриду или даже ратующих за колониальную администрацию. В Гаване юный сын испанского солдата посчитал кубинскую революцию делом всей своей жизни.Хосе Марти, которому суждено было стать величайшим национальным героем Кубы, в школьные годы демонстрировал столь выдающиеся способности, что когда его отец был переведен в гарнизон далеко от города, директор Гаванской муниципальной школы для мальчиков, поэт-патриот по имени Рафаэль Мариа де Мендиве, предложил, чтобы паренек пока жил у него. Мендиве сделал для юного Марти то же самое, что и Даниэль Коста и Франсиско Мартинес Бетанкур для Эмилио Бакарди — научил самостоятельно мыслить.
Марти было всего пятнадцать, когда Карлос Мануэль де Сеспедес освободил своих рабов и положил начало кубинской революции, однако юноша пристально следил за тем, что он впоследствии назвал «славной и кровавой подготовкой» к этому моменту. В октябре 1869 года, перед первой годовщиной революции, Марти арестовали из-за найденного в его доме неотправленного письма, подписанного им самим и адресованного однокласснику, собравшемуся в испанскую армию. Видимо, в этом письме Марти пытался его отговорить. Марти едва исполнилось семнадцать, однако испанские власти приговорили его к шести годам каторжных работ в тюрьме при каменоломне. Для Марти это время непосильного труда стало возможностью научиться на страданиях других заключенных, многие из которых попали на каторгу из-за участия в революционной деятельности. Через несколько месяцев родителям удалось сократить сыну срок, а затем заключение было заменено ссылкой в Испанию. Вскоре после прибытия в Испанию Марти опубликовал красноречивый рассказ о своем пребывании в тюрьме «El presidio pol'itico en Cuba» («Политическая тюрьма на Кубе»). Марти только-только сравнялось восемнадцать. Это сочинение произвело сильнейшее впечатление на испанских интеллектуалов во многом благодаря убедительному обличению испанских властей, которые мучили и убивали молодых кубинцев во имя «целостности народа Испании».
Сочинение стяжало Марти славу и писателя, и кубинского правозащитника. Ему удалось сочетать эти таланты так мудро, что добился колоссальных успехов не только в литературе и политике. Из Испании он отправился в Париж, Нью-Йорк, Мехико, оттуда снова в Нью-Йорк, где основал Кубинскую революционную партию и практически в одиночку подтолкнул кубинскую диаспору к поддержке дела независимости.
Впоследствии он познакомился с Эмилио Бакарди, и они стали друзьями и сподвижниками.
В это время Эмилио собирал деньги на нужды повстанческой армии, передавал сообщения и распространял революционную литературу, стараясь при этом держаться в тени. Сантьяго наводнили испанские войска и voluntarios, готовые в любой момент арестовать кого угодно по подозрению в симпатии к повстанцам. Некоторых обвиняли в «неверности» государству просто потому, что их, согласно доносам, видели в тех местах, где появлялись повстанцы. Недели через две обвиняемых приговаривали к смерти.
Накануне казни заключенных переводили в камеру смертников. Ранним утром следующего дня огневая рота, состоявшая из офицера и двадцати пяти солдат, в основном набранных из voluntarios, сопровождала узника к месту казни, которым в Сантьяго служил двор местной скотобойни — воистину подходящее место. Ровно в семь утра узников расстреливали — на виду у простых прохожих, спешивших по своим делам по людной улице, которая вела мимо здания. Составляя свои «Хроники», Эмилио перечислил поименно всех, кого испанские военные или voluntarios казнили только в 1869–1870 годах.
Список занял двадцать пять страниц.
Куба раскололась надвое. В городах верховодили испанские войска и voluntarios, а скудно вооруженные повстанцы оставались в деревнях, где их было большинство. Их главный стратег генерал Максимо Гомес был мастером партизанской войны и полагал, что мятежники должны ослабить колониальный режим, подрывая железные дороги и сжигая сахарные заводы. Каждый раз, уничтожив сахарную плантацию, мятежники предлагали рабам присоединиться к ним и объясняли, что цель революции — не только независимость, но и запрет на рабовладение. Вскоре в повстанческой армии стерлись границы между расами: в ней были и бедные белые крестьяне, и мулаты, и свободные чернокожие, и освобожденные рабы. Ружья были едва ли у четверти бойцов. Большинство воевали одними мачете, а некоторые бывшие рабы, в основном конголезцы, — только отравленными деревянными кинжалами: эту технологию они привезли с собой из Африки. До этого, во время гражданской войны в Санто-Доминго (впоследствии – Доминиканская Республика), испанские войска пренебрежительно именовали чернокожих бойцов африканским словом mambises, и во время Кубинской войны за независимость восставшие стали называть себя так же, но уже с гордостью. Чернокожие и мулаты особенно охотно следовали за двадцатилетним капитаном Антонио Масео.
Однако к 1873 году революция начала терять силы. Многие высшие офицеры погибли в бою или стали жертвой покушений. Роме того, вожди повстанцев были обескуражены тем, как неохотно поддерживали кубинскую революцию в Вашингтоне. В октябре американский пароход «Виргиниус», по некоторым данным принадлежавший Кубинскому революционному комитету в Нью-Йорке, был остановлен испанским военным судном в британских территориальных водах неподалеку от побережья Ямайки.
В числе пассажиров была почти сотня кубинцев, добровольно вызвавшихся сражаться на стороне революции, а также груз оружия и боеприпасов для повстанческой армии.