«Я потому сижу под вязом…»
Я потому сижу под вязом, а не под крымским кипарисом, что гражданином быть обязан не где хочу, а где прописан. «Ничего не тонет в Лете…»
Ничего не тонет в Лете — аж в глазах рябит. Всё в отцов играют дети, всё кричат: «Убит!» Жил бездумно и бестолково наподобие Хлестакова. Кто же создал Тебя такого, что меня Ты создал такого? Прикроет
Правительство наши гулянки. Никак не вколотишь в торец ему, что это жене изменяют по пьянке, а Родине — только по-трезвому. «Я советскую власть, господа…»
Я советскую власть, господа, обожаю, поскольку тогда денег не было ни у кого, а теперь — у меня одного. «Молодой провозвестник идей…»
Молодой провозвестник идей говорит, что он верит в людей. Сколько ж нужно бабла огрести, чтобы веру в людей обрести? «Говорят, «совок» был пошлым…»
Говорят, «совок» был пошлым, неприятности таящим, но, когда пугают прошлым, значит страшно в настоящем. «Отстроим последний храм…»
Отстроим последний храм, спалим последнюю ГЭС — и сгинет советский срам из-под родных небес. Как вы там сладкоголосо ни трактуйте белый свет, вера — это не ответ, а отсутствие вопроса. «Ну куда ни сунешься — везде…»
Ну куда ни сунешься — везде ротозеи, жаждущие чуда, и любому — что Христос, что Будда, лишь бы прогулялся по воде! Питая туземцев дебелых, снабжая часами, трусами, устали от бремени белых — и стали туземцами сами. «Свойство праведного гнева…»
Свойство праведного гнева таково, что убьёшь, а скажут: «Эва! Не того!» «Устремившись к западным вершинам…»
Устремившись к западным вершинам и достигши западных вершин, смерим нашу Родину аршином — и как раз получится аршин. Занимаясь тем сам не знаю чем я живу затем чтоб понять зачем. Коридоры амбулаторий. Скоро, видимо, убывать. Объявил бы Ты мораторий, прекратил бы нас убивать. «Жируй, Европа толстокожая…»
Жируй, Европа толстокожая, а мы — на внутренних весах — уже достойны Царства Божия в отдельно взятых небесах. В головёнку ржаву не приходит, видно, что за сверхдержаву будет сверхобидно. Пропаганда, пропаганда… Сплю — и вижу старину, где единственнаябанда контролирует страну. «Дураки
и дороги, что мы выбираем…»
Дураки и дороги, что мы выбираем, даже если они беда, всё равно неразрывны с отеческим краем, как берёзка и лебеда. Прилетит метеорит, о планету грянется. Всё, естественно, сгорит, а Чубайс останется. Мадам, не прячьте чувств! По мнению Христа, не оскверняет уст входящее в уста. На суету сует, прошу вас ради бога, не проливайте свет — его и так не много. Таинственный родительный падеж, приют внезапных множественных чисел! Вот, скажем, зло. Ему, подозреваю, так одиноко в прочих падежах… Опять скулит! А не его ли освободили от неволи? Уймись, дурашка: минут годы — освободят и от свободы. Разъяв страну, вы были говорливы: ну слава богу, скинули обузу! Примите же с восторгом эти взрывы — поминки по Советскому Союзу. Да огнём они гори, эти добрые цари! Обожаемый злодей, приходи и володей! Флакончик с приворотцем у Таиски, рунические знаки на Татьянке… Хреновые вы были атеистки — хреновые вы стали христианки. «То, что мы построим мир иной…»
То, что мы построим мир иной и достигнем европейских уровней, слышал я при партии родной и при демократии двоюродной. Такой туман, что не видать ни губернатора, ни мэра, ни президента, ни премьера… Такая, братцы, благодать. Нумерация проста — начинается с хвоста и при этом крайне редко простирается до ста. Пару строк сложил на мемориал: «Умирал — как жил. Жил — как умирал». Помолюся у кивота [10] , попою на крылосе [11] — и забудется, что льгота Родиной накрыласи. «Спасут ли нас нефть и уран…»
Спасут ли нас нефть и уран, когда с перекосом основа: при этакой прорве дворян — и ни одного крепостного? Кивот — украшенный шкафчик для икон (церковн.).
Крылос — то же, что клирос: место, где во время богослужения стоят певчие (церковн.).