Бал на похоронах

В то время, в 41-м—42-м годах, ситуация в Азии складывалась благоприятно для национал-социализма. Муфтий Иерусалима склонялся сам и использовал свое влияние на умы в пользу Рейха. Ирак, с его прежним премьер-министром Рашидом Али, тоже был готов перейти в германский лагерь. В Иране шах Реза, свергнувший Каджаров двадцать лет назад и установивший власть династии Пехлеви, был просто зачарован Гитлером. Он был вынужден отречься в пользу своего сына, но продолжал иметь много сторонников. В понимании фюрера, весь Средний Восток вслед за Ближним Востоком был готов упасть в объятия Германии.

В мыслях Гитлер уже держал в руках все энергетические ресурсы Баку, Моссула, Киркука и Абадана. Вот он уже распоряжается всей нефтью Ирака, Ирана и Саудовской Аравии. Он контролирует все сухопутные и морские пути, связывающие Британскую метрополию с колониями, и перекрывает на Суэце сообщение Англии с остальной частью империи. Поставки в СССР из Соединенных Штатов через два иранских порта — Хоррамшар и Бандар-Аббас — тоже становятся невозможными.

Так на Востоке складывается его мировая империя. Затем еще шире, еще грандиознее: Гитлер идет по стопам великих завоевателей. Он захватывает, как Бонапарт, Египет и Палестину. Как Фридрих II, он присоединяет весь Восток к Священной Римской империи Германии. Закрепившись на Тигре и Евфрате — здесь зародилась вся наша цивилизация, — он продвигается, как Александр Великий, до Индостана и Индии — колыбели индоевропейцев, «арийцев», столь милых сердцу поклонников Гобино и теоретиков нацизма. И вот наконец Красная Армия на коленях, Британская империя развалилась, Соединенные Штаты отрезаны от нефти, и Гитлер уже диктует свои условия всему освобожденному миру, который благодарно увенчивает его лаврами и ждет его приказаний…

— Mein Fuhrer! Повар спрашивает, в котором часу вы желаете завтракать. — Этот вопрос задал неслышно подошедший Гейнц Линге.

Гитлер, словно очнувшись, оглянулся.

— В два часа, — решил он.

Он повернулся к высокому лейтенанту-блондину, который в день его бракосочетания привел Бешира на церемонию в «зал карт».

— Я хотел бы знать, что происходит там, наверху.

— Zu Behehl, mein Fuhrer!

Лейтенант посмотрел на Бешира.

— Пойдем?

— Пойдем, — сказал Бешир.

Они выбрались вдвоем из бетонной массы бункера со всей осторожностью: сначала — головой, затем — всем туловищем. То, что они увидели, их ужаснуло: сплошные развалины, свист снарядов, повсюду трупы — картины апокалипсиса, — и посреди всего этого — два сержанта Советской армии, водружающие красный флаг над куполом рейхстага, в нескольких шагах от убежища Гитлера…

Когда лейтенант и Бешир вернулись в бункер, Гитлер садился за стол в сопровождении жены и еще нескольких людей из ближнего круга.

— Ну что? — спросил он. — Was is los?

Они кратко доложили о том, что они видели: лейтенант изложил факты, а Бешир уточнил некоторые детали.

Гитлер неожиданно спокойно, почти равнодушно, поблагодарил обоих и пожал каждому руку.

Они уже собирались уходить, когда фюрер снова позвал их.

Указывая пальцем на пистолет у пояса Бешира, он спросил:

— Что это у вас?

— «Вальтер» 7.65, мой фюрер! — ответил Бешир.

— Надежное оружие, не правда ли?

— Лучшее из всех, мой фюрер!

Гитлер мгновение колебался. Потом положил руку ему на плечо, в упор глядя на пистолет, и пробормотал неожиданно робко:

— Не одолжите ли вы мне его… пожалуйста…

Бешир, ни слова не говоря, но со смертельной тоской в душе — это оружие было его единственным сокровищем, он очень ценил его и никогда с ним не расставался — протянул ему пистолет…

…Вот погребальный фургон поравнялся с Марго ван Гулип, словно превратившейся в статую, она протянула руку и дотронулась до него напряженными пальцами…

…Молодая женщина танцевала. На следующий же день по прибытии в Америку два молодчика с черными прилизанными волосами, которые начали ухаживать за ней еще на пакеботе, затащили ее в какой-то кабачок на Манхеттене (названия сейчас на кладбище я не мог вспомнить), и там она пробыла с ними почти всю ночь. Это место не отличалось утонченной элегантностью, как позднее «El Morocco» или «The Stork Club». Скорее что-то вроде ресторанчика или бакалейной лавки с пристройкой семейного бизнеса: в таких обычно завсегдатаи развлекались в своем кругу, без посторонних глаз. Вдоволь натанцевавшись под звуки оркестра, игравшего чарльстоны и модные джазовые песенки, посетители могли пройти в задние комнаты, где тайком были установлены игорные столы и где «среди своих» можно было хорошенько выпить.

Если не считать формальных дебатов между республиканцами и демократами, Америка в то время находилась под воздействием двух социальных явлений, обусловленных денежными интересами: запрет на употребление спиртного и крах на Уолстрит.

В «черный четверг» 24 октября 1929 года курс на американской бирже, взлетевший было вверх в результате истеричной спекуляции, внезапно резко упал. Это была огромная финансовая катастрофа, которая намного превзошла развал системы Ло, тот задел лишь тонкий привилегированный слой общества, или даже проблему русского долга.

Общество рушилось под гнетом собственного успеха, или того, что греческие трагики называли «бесстыдным удовлетворением», чрезмерной уверенностью в себе. Банкиры выбрасывались в окно, маклеры разорялись повсеместно; эти подземные толчки, передаваясь от одного к другому, охватили чуть ли не весь мир; богатые становились беднее или почти бедными, а бедные теряли работу и впадали в нищету. Этот финансовый крах 1929 года занимает второстепенное, но почетное место в длинном списке катастроф, которыми был отмечен двадцатый век. Мировые войны, «прогресс» средств уничтожения, человеконенавистнические идеологии, впрочем, так же, как и завоевания науки и техники, призывы к справедливости и миру, распространение телевидения и электроники, — все это говорило о том, что мир унифицируется и превращается в единое огромное предприятие. И царят в нем деньги…

В то время, когда Мэг появилась в Нью-Йорке, отзвуки этого краха еще ощущались, и собенно — в самих людях. Были затронуты их деньги, которые для многих были самым дорогим в их жизни — дороже семьи, верований, традиций, религии, — и тогда люди переставали верить во что бы то ни было вообще…

«Сухой закон» — это было другое дело. С одной стороны, алкоголь все-таки более веселое дело, чем банковское; с другой — даже более трагическое: обвальное падение курса на Бирже дало все же меньше трупов (!), чем запрет на продажу и провоз спиртных напитков. К тому времени «сухой закон» действовал уже с десяток лет. В тот вечер, когда Мэг выплясывала как сумасшедшая со своими новыми приятелями, в воздухе уже витало предчувствие конца «сухого закона» и будущих бед, вызванных его последствиями. Сам этот запрет был признанием общества в своем бессилии, да в современном объединенном мире и невозможно противостоять силой изменениям в нравах и общественном сознании. А явным следствием «сухого закона» стал чудовищный расцвет американской мафии и усиление могущества древней и всегда новой профессии — гангстера.

Первая американская ночь Мэг была в разгаре, и молодая женщина постепенно забыла о своих недавних плосковолосых приятелях, которые ее сюда привели. Она переключилась на двух других, которых также поразила ее красота, они гораздо интереснее, они убрали с глаз долой ее приятелей, просто хлопнув их по плечу, и теперь забавно и трогательно ухаживают за ней. Они явно очень крепко связаны между собой, и это интригует молодую женщину. Одного зовут Мейер Лански — он еврей. Другой — Чарли Лючиано, но все зовут его Счастливчик. Он итальянец. Мэг, несмотря на свой молодой возраст, многое уже повидала. Она — кто угодно, но только не очаровательная идиотка. И вскоре она поняла главное про этих молодчиков, которые перехватили ее у двух раздосадованных попрыгунчиков, неспособных противостоять более сильным парням и дующихся сейчас в углу: что они ходят по краю закона, если уже и не по другую его сторону.