Бал шутов. Роман
Шрифт:
Он легонько хохотнул:
— Ну, теперь ясно, в кого надо вживаться?
— Да, — протянул Борис, — но нам так никогда не сказать!
— А на что репетиции? — парировал Борщ.
Он скинул китель и сразу стал режиссером.
— Страница 368, обзац четвертый! Читайте!
Борис надел очки, Ирина подвинулась ближе, и они начали:
«Не участвовать во лжи, — в унисон произносили они, — не поддерживать ложных действий…»
— Стоп, стоп, — остановил майор, — в чем дело? Это не репетиция
«Не участвовать во лжи, — дрожащим голосом начал Боря, — не… это, не…»
— Увереннее!
— Не, н — не…
— Что вы бекаете?! У меня ощущение, что вы не верите в то, что говорите.
— Как это не верю? — спросил Борис.
— А что, действительно, верите? — улыбнулся Борщ.
— С чего вы взяли? — отчеканил Борис.
— Так да или нет? — майор смотрел испытующе.
— Как вам будет угодно, — брякнул Борис, — вы как хотите?
Борщ колебался.
— Я хочу, что б в вашем голосе был металл, — наконец, сказал он.
— «Не участвовать во лжи!» — заорал он, и люстра чуть не рухнула. — Вот так. Вы чувствуете железо?
— Чувствую, — сознался Борис.
— Повторяйте!
— Не участвовать в… в… во л — жи…
— Не верю, — бросил майор.
— Не участвовать во…
— Ерунда! Сопли! Железа нет!
— У него нехватка его в организме, — пояснила Ирина.
— «Не участвовать во лжи!» — собрав все силы, выдохнул Борис.
— Лучше, — отметил Борщ, — начинаю верить. Еще!
Борис поднатужился и завопил что было мочи, отдавая последнюю энергию и железо:
— «Не участвовать во лжи!!!»
— Браво, — вопил майор, — Верю! Верю!
И тут растворились двери, и в гостиную ворвались два милиционера и соседка Соколов.
— Вот оне! — голосила соседка, — антисоветчиной занимаются, спать не дают, советскую власть поливают плюс электрификацию.
— Конкретно, — сказал лейтенант, — кто чем занимается?
— Вот ети, — соседка указала на Ирину с Борисом, — поливают, а етот — хрен с портфелем, — она показала на Борща, — им колбасу носит, и то верит, то не верит.
Лейтенант повернулся к «хрену» и вдруг вытянулся по струнке.
— Простите, товарищ майор, — он отдал честь, — вот дура шум подняла, — он кивнул в сторону соседки, — прикажете арестовать?
Соседка ответить не дала.
— Неужто за бдительность?! — завопила она. — С каких ето пор за бдительность сажают, а?..
Борщ пригладил поднявшиеся в творческом порыве волосы и, обращаясь к ворвавшимся, сказал:
— Немедленно освободите сцену!
Затем он повернулся к Соколам и добавил:
— Репетиция продолжается…
Гуревич улетел из России на «Каравелле», причем, де Гуревичем. Динозавр оказался потомственным дворянином с
приставкой «де», как Д’Эстен, и «Де» динозавра, как Гарик ни сопротивлялся, перешло к нему.— Де Гуревич, Дмитриевич, — повторял он.
Явно попахивало Югославией.
Все предъотъездные дни были сплошным кошмаром — динозавр безостановочно целовал Гарика, хотя никто не кричал «горько», и время от времени затаскивал его в постель. А что Гуревич мог сделать — она была законной женой, со свидетелями…
Он принимал успокоительные таблетки, часами просиживал в туалете, на закрытом унитазе, и ждал отлета…
Провожать он себя запретил — такую жену никто бы ему не простил. Не мог же он ее запаковать в чемодан.
И, тем не менее, на баллюстраде для провожающих рухнуло два тела — это были Сокол и Леви. Они пришли без разрешения.
Клотильда целовала его во время таможенного досмотра, на трапе, в дверях, в салоне.
Самолет взлетел. Многих тошнило, другие читали, спали, некоторые рвали. Она целовала.
Наконец, стюардесса объявила, что самолет пересек государственную границу.
Гарик отодвинулся от Клотильды.
— В чем дело? — не поняла она и вновь потянулась губами к его лицу.
— Извините, — вдруг перешел он на «вы», — спектакль окончен, мадам.
— Какой спектакль?
— Зрители могут расходиться.
— Что это значит?
— Ну, идти в буфет, в туалет, домой. Куда хотят. Извините.
И Гуревич пересел в другой ряд. И Клотильда тоже.
— Оставьте меня в покое, мадам… К сожалению, пьеса оказалась ужасной, играли мы в ней отвратительно. Наша уважаемая комиссия зарубила бы ее на корню… И давайте забудем об этом.
— Как вы можете?
— Видите ли, мадам, — попытался объяснить Гарик, — мы на свободе. Вот уже целых пять минут. А, значит, свободен я и свободны вы. Не правда ли? И потом — зачем я вам нужен? Взгляните на меня внимательно. У вас просто не было времени разглядеть меня — вы целовались. Я уже немолод, сзади намечается лысина — видите? — я не создан для семьи. Признаться честно — я развратник и пьяница. В голове, кроме женщин и театра, у меня ничего нет.
— И прекрасно! Анкл Майк сказал, что вы собираетесь поставить «Ромео и Джульетту» со мной в главной роли.
Гуревич поперхнулся.
— Он пошутил, ваш Анкл Майк. Он большой шутник… И потом, учтите, я вам буду изменять. Это моя натура.
— Ради Бога, — всплеснула руками Клотильда, — кто мешает! Вы настоящий русский мужик, я понимаю.
— Я — еврей.
— Тем более. Настоящий еврейский мужик!
— Зачем вы продолжаете играть в этой ужасной пьесе? — спросил Гарик. — И пересядьте, пожалуйста, на свой ряд… Я вышел из моря… А откуда вы — я не знаю…