Балаустион

– Они, наверное, побоялись, что гнев на царя Павсания обернется против всей Спарты, и против них, – проронил Леонтиск.

– Проклятые трусы! – прошипел Лих.

– После этого присланные македошками управляющие просили отца удалиться с пира, участников которого он настолько не уважает. Они угрожали выставить его силой, в ответ на что отец расхохотался, и, указав на Трехсот, сказал: «Каждый из них убьет по дюжине ваших игрушечных солдат, не вынимая меча из ножен. Если бы я хотел остаться, то сделал бы это, не боясь таких вояк как вы. Но не будем гневить богов, охраняющих Игры, они и так расстроены, видя, как эллины, их сыны, пресмыкаются перед вчерашними варварами». С этим отец вышел из зала. Афиняне и все прочие кричали вслед, что спартанская делегация будет изгнана с Игр.

– Уроды, да как они смеют! Наши атлеты и колесницы – лучшие во всей Греции! – выпалил покрасневший от гнева Леонтиск. Он даже забыл, что сам не является спартанцем.

– Не переживай, наши места поделят, – «утешил» его Лих.

– Но что же станется, командир? – спокойно спросил Энет. – Нам-то что делать?

Пирр пристально глянул на него, шевельнул губами, собравшись что-то сказать, но передумал, остановил себя.

– Ничего, – промолвил он после длинной паузы, в течение которой все недоуменно смотрели на него. – Будем делать то, что сказал отец – сидеть у себя и ждать…

В этот вечер все долго не могли заснуть, возбужденные произошедшими событиями. Пирр и его «спутники» занимали большой шатер, один из множества стоявших на широком лугу, отведенном для спартанской делегации. От сооруженной неподалеку таверны под открытым небом слышались звуки флейты и тамбурина, перемежаемые взрывами хохота: лакедемонские борцы и их друзья отмечали удачное сегодняшнее выступление. Скорее всего, они ничего не знали о скандале, произошедшем с царем Павсанием. Слышались возбужденные женские голоса, переливистый смех и визг – веселье шло на славу. Звуки влетали сквозь трепещущий полог, заменяющий входную дверь временного жилища царевича и его товарищей, и составляли резкий контраст их мрачному настроению.

Из соседней палатки, отделенной узким проходом, раздавался звучный храп – там отдыхали пятиборцы. Их черед веселиться еще не настал: завтра состязание, тело и голова должны отдыхать и набираться сил. Вот следующим вечером, после выступления, можно и расслабиться и повеселиться, обсуждая, кто из участников выронил диск, а кто так переусердствовал в прыжках, что вывихнул колено.

С улицы тянуло душным дымом костров, перемешанным с неистовым ночным благоуханием цветов и трав. Среди столов таверны, лениво подгавкивая, бегал неугомонный пес, судя по звону волочившейся цепи, где-то оторвавшийся. Шелестела обдуваемая прилетевшим с моря свежим зефиром листва деревьев, в ветках никак не могли успокоиться какие-то беспокойные пичуги, да иногда с утробным жужжанием пролетал заблудившийся жук.

Леонтиск, лежа на своем узком топчане, слушал эти звуки, вдыхал сквозившую с улицы прохладу и никак не мог уснуть. Товарищи, сначала мрачно переговаривавшиеся, а потом тревожно ворочавшиеся, наконец, затихли, и лишь к нему сон все не приходил. Что же теперь будет? Неужели завтра-послезавтра им придется покинуть бурлящую Олимпию и вернуться в пыльную Спарту? Великие боги, ему только раз удалось свидеться с отцом, они собирались побыть вместе, когда суета праздничных пиров первых дней Игр уляжется. Неужели теперь об этом придется забыть? Леонтиск даже не успел продемонстрировать отцу новые приемы фехтования, которые он освоил за полтора года, что они не виделись. Какая жалость! Когда теперь им удастся увидеться? В прошлый раз Пирру пришлось самому упрашивать педонома Басилида, чтобы тот разрешил Леонтиску съездить на месяц в Афины. Теперь с этой просьбой, наверное, нужно будет обращаться к Эвдамиду – тот стал совершеннолетним и практически сменил старину Басилида на посту управляющего агелы. Пирр у Эвдамида просить ничего не будет, а самому Леонтиску тот спокойно может отказать. Да, дела…

Леонтиск вздохнул.

Уж лучше бы, конечно, все утряслось. Хотя вряд ли – вон царь Павсаний был какой серьезный и озабоченный. Видимо, положение действительно не из простых. Кто их разберет, эти дрязги великовозрастных мужей? В свои тринадцать лет Леонтиск считал себя почти взрослым, но иногда поведение старших ставило его в тупик. Пирр много рассказывал о наглости и вмешательстве римлян и македонцев в греческие дела, но Леонтиск не мог понять – если все настолько очевидно, как говорит эномотарх, почему греки терпят это все? Почему они просто не выдворят этих смешно наряженных мимов из страны и не запретят приезжать в нее впредь? Ну не объявят же они, в самом деле, Греции войну! Леонтиск видел римских солдат из сопровождения консуляра Эмилия Лепида. Ничего особенного. Ничем не лучше не то что царевых Трехсот, но даже обычных солдат любого греческого города. И что их все так превозносят?

Большую часть исторических знаний «спутники» царевича Пирра узнавали от Гермогена, наставника молодого Эврипонтида. Гермоген, человек, которого никогда не видели улыбающимся, рассказывал о древних временах – о выступлении семерых против Фив и великом походе Агамемнона и Менелая против Илиона, о полулегендарной войне с варварами Дарием и Ксерксом, наводнившим Элладу бесчисленными воинствами мидийцев, о подвиге Леонида в Фермопильском ущелье. И о большой войне, затеянной Спартой за освобождение эллинов от высокомерной силы афинян, той, что сами афиняне прозвали Пелопоннесской, а лакедемоняне называют Архидамовой. О том, как после победы Лакедемон надолго сделался первым из эллинских государств – до жутких поражений от беотийцев. И об упадке Спарты, сгубленной корыстолюбием, как и предрекало древнее прорицание. И, конечно, о великих Агисе и Клеомене, восстановителях государства лакедемонян. О македонянах и римлянах Гермоген рассказывать не любил, поэтому и о битве при Херонее, с поражения в которой началась македонская гегемония в Элладе, и о том, как римляне одолели македонского царя Филиппа, и о великих войнах Республики с восточными монархами «спутники» младшего Эврипонтида знали немногое. Возможно, Гермоген считал, что чем меньше молодые воины знают о подавляющем военном могуществе Рима, тем легче им сохранять разум незамутненным и бороться за будущее Лакедемона. В таких обстоятельствах воспитаннику агелы было трудно составить ясное мнение о сложившейся политической ситуации, и потому даже выделяющиеся из общей массы ученики, подобные «спутникам» Пирра, не могли понимать ситуации так, как оценивали ее зрелые государственные мужи.

Укутавшую юного воина дрему спугнул подозрительных шорох. Открыв глаза, он успел уловить движение скользнувшей за полог фигуры. И топчан наследника, стоявший в стороне от других, был пуст! Сон словно кошка слизала. Леонтиск резко выпрямился на ложе. Предчувствие, кислое, как перестоявшая простокваша, сказало ему, что командир вышел в ночь вовсе не по нужде или какому другому столь же естественному делу. Осторожно поднявшись и приблизившись к ложу эномотарха, юноша провел руками под соломенным тюфяком, затем, чтобы удостовериться, обшарил все ложе. Сомнений не было: лаконский меч царевича, железная махайра, вынести которую на улицу праздничной Олимпии уже считалось святотатством, исчезла вместе с хозяином. По плечам Леонтиска пробежал озноб. Однако, не желая в случае ошибки остаться в дураках, он не стал будить никого из мирно сопевших товарищей, а, нащупав ногами сандалии и натянув через голову хитон, выскользнул в ночь вслед за сыном царя.

Из соседнего шатра продолжал доноситься размеренный храп пятиборцев. Звуки веселья в таверне поутихли, видимо, настал час, когда за столом остаются только самые отчаянные гуляки. Леонтиск двинулся к полукругу столов, освещенному ярко полыхавшим костром в середине. Желающему покинуть стоянку лакедемонян мимо не пройти. Леонтиск, щурясь от показавшегося чересчур ярким света, огляделся и увидел за одним из столов знакомого парнишку, «ястреба» лет тринадцати, сидевшего в компании «львов» и подобострастно слушавшего их рассказы о собственных подвигах.

– Эй, Стрепсиад, – окликнул парня Леонтиск.

– Чего? – недовольно обернулся тот. За столом как раз рассказывали исключительно интересную скабрезную историю. – Ты, Лео?

– Пирр?..

– Да только что вышел сын царя, промчался, как будто живот прихватило. Я еще хотел его спросить про эту историю с государем Павсанием. Может, ты расскажешь, что…

– Потом, потом! – замахал руками Леонтиск и поспешил прочь. Хозяин, дремавший на табуретке жаровни, открыл на мгновенье глаза, глянул на него, но тут же снова смежил веки.

Развесистые оливы обрезали свет костра, оставив юношу один на один с ударившей по глазам густой пелопоннесской ночью.

– И какого демона ты за мной следишь? – раздался над ухом знакомый скрежещущий голос. По правую руку материализовался на фоне ночи еще более темный, чем она, угрожающий силуэт.

– Я – твой «спутник», эномотарх, и моя обязанность – всюду следовать за тобой, – как можно спокойнее произнес Леонтиск.

– Да-а? – усмехнулся царевич. – И даже на «вонючку» меня провожать? Может, еще будешь лопухи мне подавать, а? чтобы задницу вытереть?