Балаустион

Сын Терамена пребывал в радостном возбуждении.

– Прекрасно идем, при таком-то боковом ветре, – воскликнул он, бросив внимательный взгляд на убегающую вдоль борта воду.

– Ты прав, – хмыкнул Леонтиск, подозрительно глядя на море. – Погодку сегодня чересчур спокойной не назовешь. Не было бы шторма.

– Не гневи богов недовольством, Леонтиск, – легко ответил товарищ. – Самая обычная погода. Не забывай, на дворе зима.

Леонтиск решил скрыть обуревавшие его чувства, считая их недостойными мужчины и с наигранным энтузиазмом вскричал:

– Да разве ж я недоволен? Великий Мужеубийца, да я самый довольный человек в Ойкумене! Подумать только – еще вчера утром я без всякой надежды созерцал серый потолок архонтовой темницы, а теперь плыву домой, в Спарту!

– Но-но, не забывай, что ты афинянин! – с шутливым возмущением погрозил Эвполид.

– Трудно считать родным город, «дружелюбно» встречающий тебя предательством, интригами и подземельем. И сломанными ребрами, – подумав, добавил Леонтиск. – И все-таки я не жалуюсь, я действительно счастлив. Все могло обойтись куда как хуже.

– Хм, а выглядишь ты так, как будто сейчас перегнешься через бортик и начнешь кормить рыб содержимым желудка, – ехидно заметил товарищ.

– Болтанка всегда внушает мне такое желание. Наверное, я все-таки не совсем афинянин. Возможно, меня слишком рано забрали из Афин, и я недополучил чего-то… не знаю, чего именно, но тяги к морю, присущей каждому афинянину, у меня нет и в помине.

Эвполид промолчал, неопределенно пожав плечами. На берегу и в небе тускло перемигивались огоньки.

Ударившая в борт волна снова обдала их брызгами. Леонтиск поежился.

– Кроме того, сознаюсь, мне еще не приходилось бывать в море в такое время года, – продолжил он. – Клянусь Афиной, не очень-то уверенно чувствуешь себя в этой утлой посудине. Мотает туда-сюда, как скорлупу… Другое дело – большие корабли, триера или пентера…

– Ха! В хороший шторм твоя триера со втянутыми веслами будет плавать, как гроб, проваливаясь в каждую водяную яму, пока ее не разломает волнами. А эта, как ты ее называешь, скорлупа, всегда прыгает по гребням, как щепка. Поэтому контрабандисты и пираты так уважают фелюгу – в плохую погоду удержишься на плаву, в хорошую – уйдешь от любой погони. Ну, товар, конечно, в случае чего идет за борт – грузоподъемность-то у нее не очень.

Леонтиск с любопытством взглянул на своего спутника.

– Откуда ты так хорошо знаешь все о контрабандистах, а, достойный сын уважаемого Терамена?

– Не совсем так. – Эвполид, казалось, смутился. Впрочем, в темноте Леонтиск не мог разглядеть выражения его лица. – Я бы сказал: недостойный сын достойного отца. Наши судьбы пишутся слепыми Мойрами, и нередко сын сбивается с пути, проложенного родителем. Относительно меня это утверждение в высшей степени справедливо.

– Вот как? – удивился Леонтиск.

– Отец хотел бы, чтобы я пошел по его стопам, – вздохнул Эвполид, – но меня самого никогда не интересовала государственная деятельность. Ну не по мне все эти интриги, лицемерие, магистратуры, красноречие, суета… Путешествия, новые ощущения, риск – вот что мое. Возможно, я мог бы стать наемником, собрать несколько сотен молодцов-гоплитов и отплыть за море, помогать сирийским или египетским правителям решать внешние и внутренние заморочки. Но я слишком необходим отцу здесь, в Афинах; сам он занят «большими играми», и заниматься делами семьи зачастую просто не имеет времени. Так и вышло, что как только я надел мужскую одежду, управление финансами и делами дома Каллатидов легло на мои плечи.

– Теперь, наверное, господину Терамену будет нелегко справляться со всем этим без тебя?

Эвполид вздохнул.

– Как тебе, наверное, рассказал отец, пребывание в Афинах стало слишком опасным для моего здоровья. При другом раскладе сил я бы еще поборолся, терпеть не могу оставлять поле боя противнику. Но, не вдаваясь в подробности, скажу, что в нынешней ситуации это – чистое самоубийство, а я хотел бы еще пожить. Будем надеяться, что положение изменится, и не через тридцать лет, а в ближайшее время. Не хотелось бы покинуть родной город навсегда.

– Тебе понравится в Спарте, – Леонтиск ободряюще хлопнул товарища по плечу. – Ты говоришь, что любишь риск и приключения? Тогда тебе самое место у нас, в партии царевича Пирра. Нам предстоит сразиться с Агиадами, одолеть их и вернуть на трон царя Павсания. И – кто знает – быть может, представится случай повоевать и сделать карьеру! Лично я, клянусь Меднодомной, весьма на это рассчитываю.

– Страсть как соскучился по хорошей драке! – сверкнул глазами Эвполид. – Если ты мне это обещаешь, то я с вами!

– Обещаю, обещаю, – усмехнулся сын стратега. – Возможно, еще много покажется! Братики Эвдамид и Леотихид не из тех, кто легко позволит вырвать у себя изо рта пирог власти.

– Тогда выломаем его вместе с зубами! – хохотнул Эвполид, и вдруг, подавшись вперед, протянул руку. – Смотри, вот и маяк Эгины! Мы вышли из аттических вод, оторвались!

– Похоже, на триере, что идет за нами, так не думают, – раздался за спиной хриплый голос капитана. Друзья разом обернулись.

– Что?!

– Да вы не переживайте так, господа, они нас не видят, – успокаивающе поднял руку старый контрабандист. – Не зря же я велел идти без огней.

– А если все-таки заметили? Почему они плывут за нами? – пересохшими губами спросил Леонтиск. Богатое воображение тут же нарисовало, как окованный нос триеры без труда раскалывает фелюгу надвое, и вот уже они все барахтаются в ледяной воде ночного моря, цепляясь за обломки снастей…

Капитан пожал плечами.

– Будем убегать, господин. Если повернуть на юго-запад, по ветру, и поставить большой парус, ни одна военная посудина не угонится за «Вызывающей бурю».

Леонтиск понял, что «Вызывающая бурю» – название фелюги.

– Но тогда мы пойдем к берегу, в глубину Саронического залива, а нам нужно в море, в обход Арголиды, – попытался он показать знание карты.

Капитан издал презрительный звук губами.

– До рассвета еще далеко, и мы можем не раз изменить курс. Повторяю, беспокоиться не о чем, уж доверься старому морскому псу, господин военный.

В голосе капитана прозвучало плохо скрытое снисходительное превосходство моряка над сухопутной крысой. Смешавшись, Леонтиск промолчал. Капитан заговорил с Эвполидом, а сын стратега отправился на корму. Приблизившись под удивленным взглядом кормчего к самому бортику, Леонтиск без труда различил позади, на расстоянии около четырех стадиев, огни крупного судна. Зоркий глаз молодого воина различил даже освещенную фонарем загнутую вверх носовую часть триеры, под которой, на уровне воды, скрывался грозный таран. Через четверть часа тревожных наблюдений Леонтиск заметил, что преследующее судно отстает и смещается вправо, мористее. Еще через полчаса палубные фонари триеры совершенно исчезли из виду. Видимо, их фелюгу действительно не заметили, и даже если военный корабль вышел в море по приказу архонта, то теперь, порыскав немного, он вернется в Зею, военную гавань Пирея. Леонтиск немного успокоился, но еще битых три четверти часа, не смея поверить в удачу, простоял на корме, тревожно вглядываясь в ночь. По истечении этого времени, чувствуя, что сейчас заснет и свалится за борт, молодой афинянин, шатаясь от усталости, пошел искать Эвполида. Найдя его мирно спящим в небольшой каморке, выделенной для них на самом носу судна, под первой палубой, Леонтиск опустился рядом, положил голову на бухту пахнущего сыростью пенькового каната и, подумав, что в Спарте нужно будет попросить царевича очистить его от скверны убийства, провалился в серую пропасть сна.