Баллада о солдате. Поэма

Остаться лучше на «чужбине»,

Чем возвращаться нынче в дом:

«Убьют Вас или вновь отправят

За что неведомо стоять,

А русский русского оставит —

Мы ведь умеем всё прощать!»

А ливень всё топил безбрежно,

Но русский Бог все одолел,

А бес старательно, прилежно

Над христианами довлел.

Он разорил святую Лавру,

Печерских, Киевских отцов,

Отдав руками грешных лавры

Язычникам без лишних слов.

О, православная соборность!

О, братья наши во Христе!

Доколе мы свою греховность

Не разопнем на том Кресте?!

Душой давно без покаяния,

Без Бога даже в храм идём,

И даже эти испытания

Нас не приводят в Божий дом!

Он нас воспримет непременно,

Как блудных, но любимых чад,

И рухнут средостения стены

На сатанинский гей-парад!

Наполним в покаянии храмы!

Покинем вотчину греха,

Рассеются все вражьи стаи

От гнева Господа Христа!…

Они вернулись все живыми,

Но им не стало легче жить,

Ведь у химеры то же рыло

И та же содомитов прыть!…

Сидел он тихо у санбата

Сидел он тихо у санбата,

Казалось, будто не дышал,

Сюда взгрустнувшего солдата

Тянула с раною душа.

Не зная, что он точно ищет,

Он шёл бесцельно на рассвет

Как будто мотылёк, что рыщет,

Летя из темноты на свет.

Здесь боль была и милосердие,

Здесь раскрывался человек,

В сверхчеловеческом усердии

Спасались души, руша грех.

Здесь пахло смертью и страданием,

Но сострадание верх брало,

Врачи и воины в сознании

Пред ликом смерти ей назло.

Ходили, добиваясь чуда,

Спасая бренные тела

Трудом и волей, а подспудно

И верой в Господа Христа.

Он был средь них и был надеждой

В руках своих неся, любя,

А жизнь уже не будет прежней,

Как и любимая страна!

Ему здесь было много легче,

Здесь души исходя на стон,

Врывались внутрь его калечной

И вместе ныли пред Крестом:

«Эй здоровяк, чего расселся?

Иди ка лучше, подсоби!»

О голос этот парень грелся,

«Давай за мной скорей иди»

Он слышал раньше, но не видел —

Супруга перед ним была,

Как призрак, правда, в юном виде,

Из прошлого его звала.

Застыв пред нею на мгновение,

И очарованно глядя,

Прорвался будто из забвения

И улыбнулся, в след идя.

Он помогал усердно, молча,

Украдкой вглядываясь в лик,

Стесняясь и немного ропча,

Что для неё уже старик.

Он «окунулся» в здравый смысл,

И захотел не мстить, но жить,

Хотя, нещадно сердце грызла

Маниакальной ставшей мысль!

Ему налили кружку чая

И пряник сунули в ладонь:

«Давай знакомиться, я Рая…»

А у него в глазах «не тронь!»…

В них будто омут закрутился,

Увлекший их на глубину,

Опомнился он и смутился:

«Андрей… ну, я теперь пойду…»

Он захотел и жить, и смерти

Боясь за всё, что свет несёт,

А в голове, как в круговерти

Особенный, последний год.

Уж год, как рвало мясорубкой

Его родной душе Донбасс,

И год он знал – чьим поступком

Нагрянул тот кровавый час.

Год он гонялся по ухабам,

Лежал и ползал по земле,

Все не за то имел награды,

Не находя его нигде!

Каратель был всё время близко,

Но вот в прицел не попадал,

А это значило, что смысла

Весь этот год совсем не дал.

Андрей по батюшке Иваныч,

Давно уже легендой стал,

Вояка ушлый и бывалый

Заслуг своих не признавал.

Он обернулся, взгляд суровый,

Но ей как будто нипочем,

С улыбкой и походкой бодрой

Приблизилась и о плечо

Своей ладонью прикоснулась

Стряхнув, как будто пыль с погон.

«Вы будто спите» – и запнулась,

В дыхании, услышав, стон.

Он всё стоял, не шелохнувшись,

Не отрываясь от неё,

Слезою сердце захлебнулось

Он перед ней почти «ничто»!

Прожгла насквозь её улыбка,

Не та что была у жены,

Но горечь в нем уже размякла:

«Ты гений чистой красоты».

Она по детски рассмеялась,

«Почти, как Пушкин…, что с тобой?»

Окаменелость рассыпалась

И скованность почти долой.

Не стал он врать или лукавить,

И мысли их в одном сошлись:

«Господь, конечно, всё управит

Ты только обо мне молись!»

Они немного погуляли

Под канонаду вдалеке

Он всё молчал, скулы играли,

Но взгляд её ласкал во тьме.

Она немного рассказала

О детстве, юности, сейчас,

А он внимал… и было мало,

Хотя и шёл четвёртый час.

«Ты такой тихий и… глубокий,

И за тебя все говорят…

Твои глаза… О мир жестокий!

Они несчастием горят!»

Он промолчать хотел, но тщетно,

Прорвало скорбями нарыв:

«Я потерял семью… и места..»

И затряслась душа навзрыд!

Нет, не рыдал он и не плакал,

Всем телом только сотрясал,

Сжигал на жертвеннике ладан

Своей души…, что растерял.

Обняв его горячим телом,

Она почувствовала жар,

Халат врача кроваво-серый

Кровавей стал от этих ран!

Он проводил её к санбату,

Не зная, что он для неё,

Она же для него бриллиантом —

Обогатила, ни за что.

Пожали руки…, зубы сжались,

Застыли пальцы лишь на миг,