Bambini di Praga 1947

— У них свои дома есть, но как приходит лето и теплые ночи, им там душно становится. Сами понимаете, горячая кровь, — хмыкнул старик.

А внизу выныривала из синего тумана Прага, электрические фонари еще не погасли, их гирлянды опутывали город, точно цирк-шапито. Петршинская башня все еще сияла красными предупредительными сигналами, и на громоотводе стршешовицкой башни горел рубин… а здесь спали рабочие кирпичного завода, и на них сыпались сверху цветки акации… Цыгане, бывшие бродяги, которые недавно приехали на повозках и бричках в Прагу, приехали со своими огромными серьгами и шляпами, чтобы променять романтическое бродяжничество на будничную работу.

— Не могу я под деревом спать, — кашляла цыганка, — мне все время снится, когда цветы сыплются, что это бабочки мне на физиономию садятся или вообще снег падает, — прыгала она с ноги на ногу. — Пока, Гастончик! Я завтра к «Лучу» подойду, вечером буду возле афиши с Фанфаном стоять… или знаешь что? Ты лучше сам к нам приходи… Ну, пока! — И она поскакала через спящих, успела еще махнуть ему от цветущего куста бузины, и оба ее пришпиленные друг к дружке фартука опустились вниз, и она скользнула под перину к ребятишкам.

— Ну пошли, пошли, — нетерпеливо переминался с ноги на ногу ночной сторож, — бандиты здесь так и шныряют, думают, если по-другому нельзя, то через потолок в кассу пробраться можно… Хорошо еще, что я сторожу, а не еще кто, я ведь чуть что сразу стреляю. Так что, цыганку, значит, уболтали? — повторил он, но Гастон смотрел на цыганенка, который как раз скатился с перины и в одной рубашонке отправился на опушку рощицы, где косой струйкой помочился на всю Прагу, лежавшую под холмом.

— Видите? — крикнул старый сторож и показал на мальчика. — Кто знает, а вдруг это будущий президент? — И опять вернулся к тому же: — Цыганку уболтали? А дома что скажут? Вдруг мать скажет: «Цыганка? Только через мой труп!» Что вы ей ответите, а?

— А я скажу ей: «Ложись, мама, я перешагну через тебя, ведь эта цыганка, мама, помогла мне встать на ноги!» — сказал Гастон, подбоченился и посмотрел вниз, в долину, где через белый мост ехал трамвай, похожий на губную гармошку, и в окошках этого трамвая искрились лучи утреннего солнца…

Пан нотариус

1

Каждое утро пан нотариус молился в фамильной часовне. Это была комната с двумя окнами, украшенными картинами из цветных стеклышек. На одной из этих картин святой Дионисий, хотя уже и обезглавленный, все-таки сумел встать и ходил теперь вокруг эшафота с этой своей отрубленной головой, а на другой картине у казненной святой Агаты отрубили руку, но посланец, отправленный с этой рукой, заблудился и вновь воротился к безрукому мертвому телу.

И вот пан нотариус молился, стоя на коленях, и одновременно бранил себя за то, что не прополоскал рот. Наконец он перекрестился, поднялся и раскрыл окно.

Попривыкнув к утренним солнечным лучам, он, не обращая внимания на синие крыши внизу, вглядывался в противоположный берег реки и с наслаждением вдыхал влажный воздух.

— Бабушка, бабушка, — кричал внизу детский голос, — ба-а, Зденечек собачьи какашки ест!

И пан нотариус привстал на цыпочки и скользнул взглядом во двор старой пивоварни, где уже не варили пиво, но где по-прежнему жили люди. Там у водонапорной колонки стояла девочка в красном фартучке и в соломенной шляпке и показывала на трехлетнего мальчугана, который с наслаждением запихивал что-то в рот.

Из прачечной выбежала худая женщина, воздела руки и закричала:

— Чтоб тебе провалиться, баловник ты этакий! Да когда же я белье-то достираю?!

И она схватила внучонка и начала трясти его над канавой с водой.

— Поросенок ты свинячий, вот погоди, вернется мама домой, спустит с тебя штаны да и выпорет! — пригрозила было она, но потом попросту дала мальчику такую пощечину, что какашка отскочила далеко в сторону. Тогда женщина накинулась на девочку: — А ты чего на меня уставилась? Врезать бы тебе хорошенько, чтоб глаза твои косые выправить! Вот, держи, — она вытащила из кармана своего синего фартука свисток, — и марш играть в кухню. А ты, Лида, если что, свисти в свисток, и я прибегу! О Боже, вы, два душегуба, да когда же мне белье-то достирывать?! — И бабушка снова воздела к небу голубые от синьки руки.

Нотариус прикрыл окно, вышел из комнаты в мрачный коридор и скоро очутился в своем кабинете.

— Здравствуйте, пан нотариус, — сказала барышня машинистка и продолжила поливать цветы.

— Доброго утра вам, барышня, — буркнул в ответ старый господин и потер руки. — Ну, и чем же вы вчера занимались?

— Я играла в теннис… и представляете, пан нотариус, проиграла! Проиграла даме, которая старше меня на целых пятнадцать лет… в двух сетах проиграла. Разве это не ужасно? — пожаловалась она, отламывая сухие листочки с побегов пеларгонии.

— Ай-ай-ай, — протянул нотариус, — а ведь вы, насколько мне известно, играете в теннис просто замечательно?

— Ну не то чтобы… — зарделась машинистка. — До этого мне еще далеко. Но вчера я почему-то страшно мандражировала.

— Может, соперница попалась сильная?

— Да нет, просто такой уж я человек. Казалось бы, эка невидаль — проигрыш, а мне вот жутко обидно! Тем более, первенство клуба.

— Ничего, в другой раз выиграете. А потом вы что делали?

— Когда стемнело, я поплакала в раздевалке и решила поплавать. Прямо в купальнике я пошла к воде, вон туда, видите, где растут дубы… тогда уже стало совсем темно, и над деревьями повисла луна, огромная и желтая, и она отражалась в реке, и я уселась на камень и шлепала ногами по воде, в которой виднелась желтая луна…

— А потом? — поднял брови нотариус.

— А потом я скользнула в эту будто бы бронзовую воду и принялась плавать в ней, мне ужасно нравилось бултыхаться в лунном отражении, разбивать руками металлическую водную гладь, но все равно — когда я поднимала руку, она отливала бронзой… короче говоря, пан нотариус, в воде было чудесно…

— Ну, а после?

— А после я испугалась.

— Да что вы?!

— Да, — подтвердила девушка и села за пишущую машинку, — вы только вообразите, пан нотариус, в темноте дубравы я вдруг заметила трое белых спортивных трусов! И они всё приближались и приближались.

— Не может быть! — поразился нотариус.

— Да-да, трое белых трусов… я затаилась в камышах, как мышка. А они шагали по плотине, и я слышала их разговор… и знаете, что это было?

— Я весь внимание!

— Трое голых мужчин! Они очень загорели, но поскольку загорали они всегда в трусах, то их руки, ноги и туловища сливались с темнотой дубравы, а так-то они были совершенно голые! Трое голышей… а ведь я, пан нотариус, действительно решила, что по лесу сами собой идут белые плавки, — покраснела машинистка.

— И вы всё разглядели?

— Всё-превсё! Это были трое студентов… моего возраста…

— Наверное, это было красиво, — с жаром произнес пан нотариус. — До чего же замечательное зрелище: юная девушка в бронзовой воде и три пары белых спортивных трусов во тьме рощи… но что же вы сделали?

— Я доплыла прямиком до клуба и услышала еще, как эти студенты прыгнули в воду… а потом обсохла и пошла домой.

— А дома что?

— А дома я села под лампу и начала выводить буквы, — ответила машинистка.