Bambini di Praga 1947

Советник юстиции принес передовику производства красный зельц из столовой. Потом он вернулся к корытам, в которых протравливалась в соляной кислоте сталь. Случайно он наступил в лужу разлитой кислоты и тут же почувствовал, как кислота неторопливо принялась за работу. Советник слышал, как лопались шнурки. Поставив ботинок на край корыта, он увидел, как расползается ткань его штанов. Потом советник юстиции взглянул на груду металлолома, где поджигатель остатков войны, нагнувшись, упорно пробивался синим сварочным огоньком внутрь немецкого сейфа, а за его спиной, взобравшись на ту же груду, арестантки разгружали вагоны с ржавыми крестами с деревенских кладбищ, они, всегда вчетвером, брали железный крест за подножье и за верхушку, раскачивали этот ржавый христианский символ и по дуге швыряли его прямо в мульду. А еще они складывали туда куски сожженных танков, железные оградки и украшения с могил, белые эмалевые ванны, похожие на лебедей, швейные машинки и спекшиеся связки ключей — все это обгорело при взрывах фосфорных бомб, ведь после налетов Второй мировой горела даже земля.

Советник юстиции поднял руки, схватился за кабели передвижного крана и нажал кнопку, однако кран тут же заторопился в противоположную сторону.

— Остановите его, остановите, пан советник, или мы врежемся в стену! — кричал помощник Винди.

И советник юстиции нажал на кнопку и остановил механизм. Теперь ему не оставалось ничего другого, кроме как нажать на третью кнопку. И кран медленно тронулся вперед, а советник юстиции зашагал по прогибающимся доскам настила, держа, словно кучер четверни, вожжи и то исчезая, то вновь возникая со своим краном в зеленоватых испарениях соляной кислоты.

— Хорошо, правильно, — подбадривал его Винди, — а теперь останавливаемся!

И советник юстиции нажал на кнопку — и чудом угадал.

На свалке арестантки раскрыли вагон, из которого посыпались обгоревшие патефоны, в их внутренностях поблескивали голубые слезы стекла, потому что после взрыва фосфорных бомб горели и выплакивали себя даже фабричные окна.

— Ну ладно, — сказал Француз, — а что если придет плохой материал, такой, что его весь надо будет обтачивать?

— Сплошные рекорды, — сказал шлифовщик с крестообразным шрамом под глазом, — в последний раз музыка у печей играла, когда побили рекорд для мартена, дали четырнадцать плавок в сутки. Но один вальцовщик мне сказал, что лично он бы отдал этих рационализаторов под суд, потому что когда в прокатном цехе вальцуют сталь всех этих четырнадцати знаменитых плавок, то половина материала отправляется обратно в печь как металлолом.

— Здесь вообще все неправильно, — сказал Амполино, — девчонки вечером спать укладываются. А я, когда работу заканчиваю, домой еду. Дома девчонкам делать нечего, так что по вечерам у них только пение да любовь, правда, Француз?

— Поезжай домой, — отозвался Француз, — ну их всех. Это у меня были иллюзии, что я нужен своей родине… Оттуда я уехал из-за обвинений в антигосударственной деятельности, а отсюда мне куда податься? Эх, парни, прожить тут можно, а вот жить нельзя. Повсюду в мире люди умеют развлекаться. В Сингапуре я видел, как пони прилаживался к негритянке. Или это было в Шанхае? Там при мне заживо варили обезьянок, они от боли сходили с ума, и у них закипали мозги. Отличная закуска, знаете ли. Или это была Куба? Там черепах, прежде чем убить, отдают на забаву детям, и дети выкалывают черепахам глаза… а какой потом из них суп, объедение! А у нас во Франции? Взять хоть Канебье в Марселе, там в кабаре на сценах до сих пор раскладывают всякие приспособления, и вы с вашей партнершей можете раздеться догола и надеть маски, а потом на эстраде пробовать на кушетке любые позиции, какие вам только придут в голову, а зрители за столиками будут вам хлопать… однако он уже возвращается!

Винди наклонился над корытом и исчез в бирюзовых испарениях. Было слышно, как он железной щеткой скребет по стальным брусам, был слышен его голос: «Так, а теперь, пан советник, опустите подъемник, мы защелкнем замки. А вот здесь окалина уже отваливается».

И советник юстиции наобум вдавил кнопку — и чудом угадал. Механизм окунул свои крюки в сопливо-зеленые испарения, слышно было, как петли зазвенели о запоры стальной люльки, в которой лежали куски стали. А помощник Винди по-прежнему клонился вперед так, что от него остались одни штаны.

— Хватит! — произнес он.

И советник юстиции, словно король-марионетка, отпустил кабели и нырнул в едкий пар, чтобы с другой стороны нацепить петли подъемника на люльку. Но не удержал голову внутри корыта, резко выпрямился и, расставив руки, вышел из испарений, все его слизистые горели и пылали, он ничего не видел, и истекал слезами, и чувствовал, как кислота исторгает у него из носа насморк.

Но его помощник Винди, который в своей травильне давно уже забыл не только о насморке, но и вообще об обонянии, нажал на кнопку, и подъемник потащил из жидкости бруски, и соляная кислота сочилась из железок и все ощутимее распространяла удушливую вонь.

— Получается! — ликовал помощник.

Они повернулись и увидели — по длинному складу металлолома, вырастая на глазах, двигалась фигурка, исхлестанная золотыми прутьями солнца, фигурка, которая шла словно бы вдоль резко освещенного штакетника.

Потом она подбоченилась.

— Слушайте, товарищи, — заговорил профорг, — нас окружают империалисты, и мы не можем ждать. Мы обязаны залить их воинственные глотки нашей мирной сталью…

— Знаешь, Вацлав, — отозвался Молочник, — сегодняшнюю передовицу в «Руде Право» мы тоже читали. Сейчас речь о другом. Почему вы, когда повышали норму, с нами не посоветовались? Разве так дела делаются?

— Ясно, — шевельнул плечами профорг. — Но ведь то, что вы придумали, называется забастовкой!

— Даже если и да, так что с того? Конституция ее разрешает. То есть мы бастуем согласно конституции. Мы отказываемся работать до тех пор, пока с нами прямо здесь не обсудят повышение норм.

— Но ведь в Корее идет война, — взвизгнул профорг, — и крепость Пусан вот-вот падет! Последний раз спрашиваю — работаете?

— Не работаем.

— Значит, придется сообщить в завком, — профорг развернулся и пошел прочь, и жалюзи вентиляционных башен набрасывали на его спину полосатое одеяние — подобие тюремной робы.

И ветер рассеял завесу зеленоватого, как патина, дыма, и Винди склонился над сталью, а советник юстиции снял рукавицу и положил ладонь на мокрый металл.

— Пан советник, вытрите скорее, водой, водой сполосните! — крикнул помощник.

Советник юстиции побежал по прогибающейся доске и отвернул водопроводный кран, но оступился и по самый пах провалился одной ногой в щель между доской и корытом; быстро вытянув ее и почувствовав при этом, что поранил колено, он принялся мыть руки, глядя на груды оставшегося после войны металлолома, где как раз появилась девушка в арестантском одеянии, на левой руке у нее был свеженаложенный гипс, а в другой она несла воловий намордник, чтобы забросить его туда, куда заключенные забрасывали железные кресты.

— Раз, два, три! — раздался женский голос. И крест взмыл вверх, и одна из заключенных добавила к нему фигурку Христа, обеими руками воткнув ее в груду военных отходов.

— Это беглянка, — сказал помощник, — она вчера руку прищемила. Слушайте, а этот парень, Незвал, для чего он волочет в свою поэзию все небесное воинство?

— Как это? — спросил советник юстиции.

— Он случайно не еврей? — продолжал помощник. — Он утверждает, что при его рождении у колыбели стоял сам архангел Гавриил. Так если этот парень, ну, Незвал, в него не верит, зачем тогда тащит этого ангела в свои стихи?

— Не знаю, — сказал советник, — но мне кажется, что вся кислота уже стекла.

— Точно… значит, я поеду себе потихоньку… однако же с этим наследником ложи вольных каменщиков предстоит, кажется, сразиться именно мне! — сообщил помощник Винди, и из его рта вылетела длинная нитка слюны. — Я напишу стихотворение, которое будет называться «Как брат Виктор Аренштейн исполнял обязанности каменотеса».

— Ну, парни, возьмет он нас в оборот! — сказал Ресторатор.

— Не возьмет, — ответил Молочник. — Если у нас ничего не получится, я после обеда пойду к самому Тонде. [10] Он же учил нас не бояться и отстаивать свое право рабочего человека.

10

Имеется в виду Антонин Запотоцкий, в то время президент Чехословакии.