Банда - 2

– Ну, что ж...
– проговорил Андрей.
– Пусть так...
– он не был готов к такому разговору, он вообще впервые в жизни слышал такие слова о себе, причем, от человека, от которого никак не ожидал их услышать. Он только начал отходить, Вика едва начала занимать его мысли, его чувства и вдруг... То ли он слишком уж долго предавался своему горестному одиночеству, то ли у нее не хватило терпения.

– Помнишь, как мы с тобой здесь слегка пошалили?
– Вика похлопала ладошкой по кровати.
– Помнишь? Сколько прошло времени?. Месяц? Два? Во всяком случае, больше месяца. Ты объявился? Нет. Ты заткнулся. Месяц - это жизнь. Это тридцать дней, тридцать ночей, а сколько вечеров, утр... А часов! Ты представляешь сколько это часов, минут, секунд! Андрюша... Бывают в жизни моменты, когда считаешь секунды, когда секунды кажутся долгими и мучительными... С тобой такое случалось?

– Да... Но ты и Павел Николаевич... Я никак не врублюсь, Вика.

– А что тут такого уж удивительного... Я чуть старше, чем выгляжу, он немного моложе, чем кажется... Да-да, Андрей, он гораздо моложе, чем ты думаешь.,. Просто его роль в нашей жизни, это роль старшего... А что касается остального, что касается быта... Тоже все складывается не самым худшим образом... У него однокомнатная квартира, у меня однокомнатная квартира... Мы их меняем на одну трехкомнатную в центре города...

– Уже присмотрели?

– Да!
– с вызовом сказала Вика.
– Да, Андрюша. Все у нас прекрасно, все отлично. И отвали. Отвали, Андрюша. Проехали.

– Значит, далеко зашло...

– Далеко, быстро, неожиданно и, надеюсь, необратимо.

– Желаю счастья, - сказал Андрей, поднимаясь.

– Да ладно тебе дурь молоть! Ничего ты нам ив желаешь. Не до того тебе сейчас... Сам же говоришь, что врубиться не можешь. Вот врубишься, тогда и пожелаешь. Если пожелаешь. Андрюша.

Когда Костя внес горячую сковородку с яичницей и сыром, Вика сидела одна, перед ней стояли два стакана красного вина. Сидела она, откинувшись на. зад и запрокинув голову. И улыбалась из последних сил. Нет, она ни о чем не жалела, ни" в чем не раскаивалась, но слова, которые произнесла беззащитному человеку, такие слова никому не даются легко и часто проходят годы, прежде чем удается простить себя за такие слова, вымолить у самого себя прощения или хотя бы их подзабыть, чтобы не скребли в душе, чтобы не тянулась рука к телефону каждый раз, когда вспоминаешь человека, на которого выплеснул их в какой-то странной жажде выговориться и сразу, навсегда все поставить на свои места.

– А где этот...
– Костя замялся, не зная как назвать ночного гостя. Где этот прекрасный молодой человек, который так потряс мое воображение своей мужественной внешностью?

– Он заскакивал на минутку... Какие-то у него дела, какие-то заботы... Слышишь?
– Вика повернулась к окну - со двора послышался отчаянный рев мотоцикла.
– Торопится.

– Ночью?
– удивился Костя.

– Костя, - медленно проговорила Вика, - торопятся больше всего ночью. И, как ты сам понимаешь, не на работу.

– Куда же он торопится?

– К себе. Он к себе стремится и никак не доберется.

– Доберется, - проговорил Костя, поднимая свой стакан.

– Да, - Вика раздумчиво посмотрела на него.
– Тебе тоже далеко ехать, не забыл?

– А не страшно оставаться одной с вывороченной дверью?

– Скалку вставлю в ручку, цепочку накину, газовый баллончик под подушку положу...

– Во времена!
– усмехнулся Костя.
– Раньше красивые женщины цветы клали под подушку, письма от любимых, чувствительные романы... А нынешние газовые баллончики. Надежный хоть баллончик-то?

– Надежный.

– Проверенный?

– И не один раз.

– От Павла Николаевича, небось?

– - Ты угадал. Костя. От него.

– Тогда ладно, тогда ничего, тогда счастливо оставаться, - и он медленно выпил вино из своего стакана.

– Неужели я все-таки должен сейчас куда-то ехать?

– Да, Костя. А то я потом буду об этом жалеть.

– Неужели и об этом можно жалеть?

– Больше, чем о чем бы то ни было.

– Откуда же ты все это знаешь, Вика?

– Жизнь, - неопределенно улыбнулась Вика, сделав слабое движение рукой.
– Жизнь, Костя... Она чему угодно научит, от чего угодно отучит... Отвали, Костя. Отвали, И Вика залпом выпила остававшееся в стакане красное сухое вино.

***

"Девятка", и в самом деле выглядела соблазнительно. Ее новизна и свежесть проступали в каждой подробности. Еще смазанные и оттого золотистые бамперы, незапыленные колпаки на колесах, сидения, покрытые сверкающими целлофановыми чехлами - все выдавало ее девственное состояние. А внимательный, недоверчивый взгляд мог бы рассмотреть и показания счетчика на нем не было и тысячи километров. И самое главное - у "девятки" не было своего постоянного номера, лишь бумажный листок с отпечатанными цифрами был заложен под стекло.

Знающему человеку это говорило о том, что машина перегоняется, что остановилась ненадолго, видимо, у хозяина здесь родня или знакомые, что пройдет всего день-второй и машина уйдет. И если у кого-то возникли по отношению к ней какие-то намерения, то следует поторопиться, иначе хозяин, отдохнув, сорвется с места и понесется по жизни дальше, наслаждаясь каждым километром пути, поворотом дороги, и понесется, понесется мимо желтеющих лесов, мимо осыпающихся березовых рощ, мимо сумрачных и влажных еловых зарослей, над речками пронесется, над оврагами, под мостами и железными дорогами пронесется свободный и неуязвимый...

Да, тогда он станет неуязвимым. И если у кого-то возникли мысли при виде этой машины, то ему следует поторопиться, иначе эти мысли останутся всего лишь мыслями и никогда им не превратиться в сверкающую перламутром божественную "девятку".

Вначале Амон поехал один - осмотреться, на метить пути подхода, пути отхода. Он прошелся по улице, постоял на перекрестке, потолкался у стоящих на обочине машин... Все было обычно, привычно и не вызывало настороженности в его подозрительной душе. С улицы "девятки" не было видно, присыпанная желтыми листьями, она не выделялась и со стороны двора. Нужно было подойти к ней вплотную, чтобы понять, какое сокровище стоит под окнами. Единственное место, откуда была видна - "девятка" во всех ее прелестях это окна верхних этажей унылых пятиэтажек.

Не заметив ничьего внимания, Амон подошел к машине, провел пальцем по холодному мокрому боку, заглянул внутрь. В счетчик он всматриваться не стал, ему достаточно было увидеть посверкивающие складки целлофана на сидениях. Сняв желтый листик, прилипший к ветровому стеклу, Амон покинул двор медленной своей тягучей походкой.

Потом они подъехали сюда вчетвером. Остановились за квартал, к машине направились пешком. Посидели на скамейке, обсудили, осмотрелись. Убедились - машина действительно хороша, угнать можно без помех и продать будет нетрудно. И покупатель был на примете, давно мужик ждет именно такую машину.

Даже если случайный свидетель увидит их возню вокруг машины, если к тому же сообразит, что происходит, да решится на какие-то действия... В общем, пока до милиции дело дойдет, то и говорить будет не о чем.

– Мокрый асфальт, - сказал Амон, покусывая сорванный листок.

– Да еще с перламутром, - добавил Борис.
– По-моему, все нормально, ребята.

– Совсем свеженькая, - вставил словцо и Сынок.
– Надо брать. И не тянуть. Долго она стоять не будет.

– Там кочергой на руле, - сказал Амон.