Банда - 2

И надо же, находились люди, которые верили! Истеричные дамочки, потрясенные сексуальными прелестями новых вождей, готовы были бросаться на каждого, кто позволял себе усомниться, усмехнуться, вскинуть в недоумении бровь. И бросались. И царапались. И визжали, выплескивая на случайных, ни в чем невиновных попутчиков остатки нерастраченных в молодости чувств, неудовлетворенных срамных желаний и вожделений. Кстати, страсть к вождю это и есть вожделение.

– Леонард!
– простовато произнес Пафнутьев, едва возникнув на пороге.
– У тебя потрясающая способность появляться в самый интимный момент. Мы все готовы были уже кончить, а тут твой звонок. Что происходит?

– Происходит, - кивнул Анцыферов, услышав лишь последние слова Пафнутьева.

– Кто там у Дубовика?

– Задержали одну гниду поганую... Некий Амон.

Думаю, что это тот самый...

– Это хорошо, - перебил его Анцыферов.
– Это хорошо, Паша, что ты думаешь. Будем думать вместе.

– Тогда начинай думать ты, - Пафнутьев без приглашения сел, но не к приставному столику, нет, он позволил себе опуститься в кресло у книжного шкафа, сразу давая понять, что готов к разговору свободному, без жестких служебных ограничений. Пафнутьев сел в кресло в распахнутом пиджаке, верхняя пуговица рубашки у него всегда была расстегнута, а галстук всегда немного приспущен. Все это создавало впечатление легкости, непосредственности, а кроме того, Пафнутьев держался за такой вот стиль зная, что это очень не нравится Анцыферову, у которого узел галстука неизменно подпирал острый кадык.

– Паша, - Анцыферов подошел и сел в соседнее кресло.
– Паша, скажи, мы с тобой соратники?

– Да!
– твердо ответил Пафнутьев.
– Соратники по совместной борьбе с организованной преступностью.

– Я не о том, - поморщился Анцыферов с досадой.
– Я хотел спросить о другом... Мы с тобой единомышленники?

– По гроб жизни!
– заверил Пафнутьев и кажется, даже выпучил от усердия глаза.

– Паша, - укоризненно протянул Анцыферов.
– Остановись, прошу себя. Все серьезнее, чем ты думаешь.

– Этого не может быть!

– Почему?

– Потому что я обо всем думаю чрезвычайно серьезно, - ответил Пафнутьев. И сколько Анцыферов не всматривался в его глаза, он не заметил и тени улыбки.

– Ну хорошо...
– прокурор встал, прошелся по кабинету, зачем-то выглянул в окно, снова подсел к Пафнутьеву.
– Этого... Как его... Амона... Паша, его надо выпустить.

– Не понял?
– Пафнутьев откинулся на спинку кресла.

– Да, Паша, да.

– Почему?

– Потому, - ответил Анцыферов.

– Звучит убедительно... Он?
– Пафнутьев указал пальцем в потолок.

– Да.

– И тверд в своем скромном пожелании?

– Как никогда.

– Дал сроки?

– Никаких сроков.

– Немедленно?

– Чем скорее, тем лучше.

– Для кого?

– Для всех нас. В конце концов, что за ним? Драка в ресторане? Штрафани его, как следует, на полную катушку и пусть катится ко всем чертям! Из, города можно выпихнуть, карточку завести...

– Как на дворового хулигана?

– Вот именно. Как на невинного шалунишку.

– У этого шалунишки руки по локоть в крови.

– Есть доказательства?

– Будут, - слукавил Пафнутьев, не решившись, сказать об отпечатках пальцев на куртке убитого, в отделении у Шаланды, и подумал - из сейфа документы надо срочно убрать, не то пропадут.
– Будут, - повторил Пафнутьев.

– Вот когда будут, тогда и бери его, касатика. Тогда и сажай его в камеру смертников. А сейчас.., Оформляй драку в ресторане и отпускай. Это важно для тебя ничуть не меньше, чем для меня. Грядут перемены, Паша.

– Как?! Опять?!

– Я же попросил тебя - кончай хохмить. Я говорю о переменах в нашей с тобой жизни. Как тебе этот кабинет? Нравится?

– Ничего помещение, - Пафнутьев окинул взглядом прокурорские апартаменты.
– Зеркал маловато.

– Когда вселишься - добавишь.

– Неужели такое может быть?
– захлебнулся Пафнутьев от счастья.

– К тому идет, Паша. И вот что я тебе еще скажу... Такие шансы в жизни случаются не слишком часто, можно сказать, что с каждым отдельным человеком они случаются только раз. Или сейчас, или никогда. Взгляни наверх... Там сидят люди, которые в нужную минуту сделали правильный выбор, поставили на ту лошадь, на которую нужно было ставить. Других достоинств у них нет, на этот счет никто не заблуждается. Кто-то назовет их выбор преступным и будет прав. Я даже готов согласиться - некоторые совершили криминальный выбор. И лошадь, на которую они поставили...

– На жеребца они поставили. На сивого мерина.

– Пусть так, Паша, пусть так. Но он почему-то выигрывает, этот сивый мерин. А умные, тонкие, справедливые, законопослушные граждане, озабоченные судьбой России, почему-то ничего не могут с ним поделать. Ты не знаешь почему?

– Знаю. Потому что он наш клиент.

– Может быть. Но пока - мы его клиенты. И он нас дрючит, как хочет. И оставим это. Мы договорились?

– Да, - как-то слишком уж легко ответил Пафнутьев. И этим заронил в душе прокурора новые сомнения.

– Точно?

– Сегодня же твой клиент будет на свободе.

– Сейчас, - тихо, но твердо проговорил Анцыферов, исподлобья глядя на Пафнутьева.

– Сегодня, - тоже тихо, но не менее твердо ответил Пафнутьев.
– Надо же хоть немного уважать контору, - он окинул взглядом стены прокурорского кабинета.
– Проведем необходимые процедуры, составим бумажки, подпишем... Вынесем постановление, обоснуем его, и, как говорится, на все четыре стороны. Все это произойдет сегодня. В пятницу. День короткий, но мы успеем. Твой приятель еще проведет вечерок в ресторане. Если у него не будет более важных дел.

– Пусть так, - согласился Анцыферов без подъема.
– Паша... Но это твердо?
– не мог, не мог он до конца доверять Пафнутьеву, постоянно ждал от него какого-то кандибобера, постоянно вынужден был перепроверять На явном предательстве его не ловил, но своеволие ощущал постоянно.
– Я могу доложить?

– Я бы не торопился на твоем месте, Леонард. О чем ты сейчас доложишь? Что со мной поговорил? Несерьезно. Доложишь, когда человек будет на свободе.

– Тоже верно.

– Прекрасная погода, не правда ли?
– Пафнутьев показал в окно, в котором едва ли впервые за последние несколько дней проглянуло осеннее солнце. Желтая листва делала свет золотистым, праздничным, даже каким-то обнадеживающим И улыбался Пафнутьев широко и откровенно, так человек, который поймал ближнего на некрасивом поступке, но великодушно простил его.

– Да, ничего погода, - смешался Анцыферов, поняв улыбку следователя. Пафнутьева он проводил взглядом, полным недоверия и сомнений.

***

Дубовик превзошел самого себя по оперативности. К тому времени, когда Пафнутьев вернулся в кабинет, он успел провести два опознания со всеми формальностями. Андрей съездил за Викой, привез ее на машине Пафнутьева, и она бестрепетной рукой указала на Амона, как на человека, который пытался изнасиловать ее в лифте и только вмешательство соседей спасло ее от надругательства. Именно в таких выражениях Дубовик изложил все происшедшее. Вика не возражала, а возражения Амона не произвели на следователя слишком большого впечатления.