Банда 4

— Ничего.

— Да? — удивился Шанцев, — Что так?

— А вы знаете что-то хорошее в жизни? Поделитесь.

— А весна? — Весна — это для общего пользования.

— Вообще-то да, — согласился Шанцев. Он избегал затягивать разговоры с секретаршей Бевзлина, чувствуя, что та его переигрывает. Последнее время появилась в ней какая-то жесткость, холодность. Впрочем, Шанцев знал причину этих перемен.

Бевзлину было где-то около тридцати. Порывистый, улыбчивый, готовый весело рассмеяться самой непритязательной шутке, он казался еще моложе. Люди, не очень близко его знающие, полагали, что у него постоянно приподнятое настроение.

Увидев входящего Шанцева, Бевзлин отодвинул бумаги, поднялся и, пока тот закрывал за собой дверь, успел пересечь половину просторного кабинета, залитого солнечным светом.

— Привет, Шанец! — приветствовал он его, протягивая сухую узкую ладонь.Жив?

— Местами.

— Возникли проблемы?

— Пока нет, но возможны...

— Правильно. Проблемы надо устранять до того, как они возникли, до того, как они проявили свою силу и власть, — Бевзлин сел в кресло у окна.Присаживайся, — рядом стояло такое же кресло. — Хочешь выпить? — он указал на бутылку с минеральной водой.

— Воздержусь, — Шанцев осторожно опустился в кресло, уже этим выражая уважение хозяину и признавая его первенство. Хотя смертельно хотелось ему просто упасть на мягкое податливое сидение и провалиться в него до самого пола.

Бевзлин выглядел беззаботным, смешливым, его белые зубы сверкали, глаза светились участием, легкая свободная одежда создавала впечатление молодости и уверенности. Но Шанцев знал, хорошо знал, насколько все это далеко от истинного Бевзлина. А впрочем, нет, он и истинный был такой же, смешливый и легкий в поведении, но это не мешало ему принимать решения, которые не то чтобы оказывались жестокими или безжалостными, просто они были нечеловеческими. Он не обладал качествами, которые принято ценить — сочувствие, готовность помочь или хотя бы понять. Бевзлин не умел прощать, не то чтобы не хотел, не умел. Его решения были быстры и правильны, но опять же с точки зрения робота, который выбирает наиболее рациональный путь, не считаясь ни с чем, кроме конечного результата.

— Говори, Шанец... Слушаю.

— Этот старик, который зарезал двух наших ребят...

— Я уже принял меры. Его нет.

— Знаю... Следователь доложил.

— Следователь? Он наш человек?

— Не думаю.

— Мешает?

— Пока нет... Но может.

— Помочь убрать?

— Рановато... Пока он ничего не сделал. Но заинтересовался. Его человек работает в домоуправлении... Выясняет, какие квартиры кому принадлежали, с каких пор, на каком основании.

— Ишь ты! — не столько возмутился, сколько изумился Бевзлин.Любознательный, значит?

— Да. Очень. Дело еще вот в чем... Он успел раскрутить старика. И теперь, вполне возможно, знает гораздо больше, чем ему положено.

— Шустрый, значит? Наш пострел везде поспел? — весело спросил Бевзлин.Сказано, давно сказано, еще в Библии... Знания рождают скорбь. Чем больше знаний, тем больше скорби.

— Хорошая мысль, — согласился Шанцев.

— Ты с ним разговаривал?

— Да.

— Он как, поддающийся?

— Мне показалось, что с ним можно договориться... Но слава у него дурная.

— Патриот?

— Энтузиаст. Фанатик.

— Законы уважает?

— Не всегда... Иногда не прочь все законы послать подальше и сделать, как сам считает нужным.

— Это же прекрасно! Значит, наш человек!

— Сомневаюсь, Толя... Сомневаюсь.

— Кто его окружает?

— Есть жена...

— Хороша собой?

— Достаточно хороша.

— Лишить жены. Хотя бы на время. Эти следователи очень привязчивы, они страшно переживают, когда лишаются детей, жен, любовниц... Еще кто есть?

— Друг, директор гастронома...

— Хороший гастроном?

— Ничего... В порядке заведение.

— Купи его. Не нужен ему гастроном. Перебьется.

— Есть парнишка... Помощник, юный друг, как говорится.

— Пусть исчезнет! — рассмеялся Бевзлин. — Для начала. Тебя что-то смущает?

— Толя, послушай меня... Я навел справки об этом Пафнутьеве. Крутой мужик, оказывается. Он побывал в хороших переплетах...

— Круче нас с тобой? — радостно удивился Бевзлин. — Неужели такое возможно?

— Не круче, конечно...

— Но где-то рядом? — подсказал Бевзлин. — Слушай меня, Шанец. Если он крутой, но не наш — убрать. Если крутой, но наш — приблизить, нагрузить работой, поощрить. Ведь он начальник следственного отдела? Хорошо бы на этом месте иметь своего человека, а?

— Хорошо бы, — согласился Шанцев.

— Значит, так... При малейшем сомнении — убирай. Без следов. По нашему законодательству, если есть труп — есть убийство, если трупа нет, то и убийства нет. Помочь? — Бевзлин улыбнулся белозубо, широко.

— Справлюсь, — Шанцев прекрасно понимал, что за предложением помощи скрывается обыкновенное подзуживание, подзадоривание, которое не будет продолжаться слишком долго. Бевзлин хочет убедиться — действительно ли он справится или же ему придется помогать. Знал Шанцев — дорого обходится помощь Бевзлина, слишком дорого для любого, кто на нее соглашается.

— Еще... Он знает только о старике и обо всем, что с ним связано? Больше он ничего не знает?

— Я подробно с ним поговорил. Ни малейшего намека на остальное не было. Он бы дал понять. Очень уж хотелось ему прищучить меня... Нет, он бы не удержался.

— Хорошо. Приму меры. Но основное лежит на тебе. Вопросы есть?

— Вопросов нет.

— Будь здоров, дорогой друг! — весело рассмеялся Бевзлин и, легко, пружинисто поднявшись из кресла, протянул Шанцеву узкую ладонь.

* * *

Андрей не сразу понял, что с ним происходит. Какая-то непривычная раздраженность сменялась неуверенностью, уже вернувшись вечером домой он неожиданно спохватывался, одевался и выходил в весенний город. Мать смотрела на него озабоченно — она тоже не понимала, что с парнем. Отшагав по улицам час-полтора, Андрей возвращался молчаливый и сосредоточенный, быстро принимал душ и ложился спать, так и не обронив ни слова.

— У тебя все в порядке? — спросила как-то мать, не выдержав тягостного его состояния.

— Конечно, нет, — улыбнулся Андрей. — Разве может быть у человека все в порядке? Так не бывает.

— Что-то тебя водит, Андрюша...

— Поводит-поводит и перестанет, — успокоил он мать и, коснувшись рукой ее плеча, ушел в свою комнату. И только там, наткнувшись взглядом на фотографию женщины, он как бы встряхнулся. И понял, что дело в ней, в этой красавице со строгим, печальным взглядом, обнаженной грудью и распущенными волосами. Андрей взял портрет в руки, всмотрелся в ее лицо, глаза и вдруг осознал, что, никогда не видя ее живой, смертельно по ней соскучился, что хочет ее видеть.