Банда 4
Шрифт:
Хорошо, Самохин от пьянства умом тронулся, сместились у него какие-то там ценности в мозгах или еще в каком-то месте организма... Но опасность? От родителей? Они пока не обнаружились... А Самохин открытым текстом говорит, что и не обнаружатся... Какая связь между всеми этими событиями? А Шаланда дает понять, что связь существует... Что это все они взялись на что-то намекать!
— Значит, так, — неожиданно заговорил Самохин. — Я пошутил.
— Да? — удивился Пафнутьев. — Скажи, пожалуйста, в чем заключается твоя шутка?
— Я не продавал ребенка. Пошутил. Мне было интересно,
— Так, — крякнул Пафнутьев от столь резкого поворота. — Ты что же, отец этой девочки?
— Опекун, — помолчав, ответил Самохин.
— Есть документы?
— Нет, я на общественных началах. Из сострадания и жалости решил взять опекунство над ребенком. Может быть, моя шутка неудачная, ну что ж... Виноват.
С юмором у меня всегда были накладки. Сколько сейчас дают за глупые шутки?
— Так, — повторил Пафнутьев в полной растерянности. — Так... Как же нам с тобой быть-то?
— Я же говорю... Верните мне сироту, отпустите с ней на свободу. А водку, которую вручили возле универмага, можете оставить себе. Пейте на здоровье,произнес Самохин с обидой.
— Ни фига себе! — воскликнул Пафнутьев в полной растерянности. — Да ты же разбил обе бутылки!
— Не надо было железки на руки цеплять!
— Значит, девочка — сирота?
— Да, — помедлив, ответил Самохин.
— При живых родителях?
— Это уж точно, — несколько невпопад ответил Самохин обычной своей поговорочкой.
— Хорошо, — Пафнутьев поднялся, приняв наконец решение, — Пусть будет по-твоему. Разбираться будем утром. А сейчас отвезу я тебя на ночевку в одно место. Пошли, — и он, распахнув дверь кабинета, выпустил Самохина в коридор.
Оглянулся и, увидев недописанный протокол, вернул Самохина обратно в кабинет.Подписать надо наши с тобой поиски и находки, — сказал он, придвигая листки к краю стола.
— Ни в коем случае! — ответил тот с вызовом. — Никаких протоколов, никаких подписей. Я устал, плохо себя чувствую, у меня шоковое состояние, меня силой разлучили с младенцем... Ничего подписывать не буду.
Пафнутьев постоял в растерянности, потом медленно сложил протокол пополам и старательно засунул во внутренний карман пиджака. Самохин, увидев блеснувшую рукоять пистолета, усмехнулся.
— Это правильно, — сказал он. — Одобряю.
— Хоть в чем-то мы с тобой сошлись, — проворчал Пафнутьев и, выключив в кабинете свет, запер дверь. Машина с водителем была во дворе, и уже через пять минут он вталкивал Самохина в кабинет Шаланды.
— Принимай пополнение, Шаланда! — весело сказал Пафнутьев. — Его зовут Самохин, Михаил Михайлович. Девочками торгует.
— Я знал, что ты его сюда притащишь, — вздохнул Шаланда, даже не взглянув на Самохина.
— Откуда? — удивился Пафнутьев. — Я сам этого не знал!
— Я так подумал... В чем будет самая большая пакость от Пафнутьева, что он может сделать такого, чтобы испортить мне жизнь? И ответил себе... Он притащит этого алкаша ко мне... И только я так подумал, распахивается дверь, и вваливается хмырь в наручниках... — Шаланда устало развел руками,
с укором посмотрел на Пафнутьева. — Хоть позвонил бы... Дал бы время смыться.— Поэтому и не позвонил. Не хочешь задать ему пару вопросов? Может быть, тебя что-то интересует?
— Ни единого вопроса у меня к нему нет.
— Почему? — простодушно улыбнулся Пафнутьев.
— Жить хочу, Паша. Единственная причина — хочется жить, — Ты хочешь сказать, что над нами кружится опасность?
— Она не кружится, Паша. Она уже пикирует, — Шаланда быстро взглянул на Пафнутьева и тут же опустил глаза. — Оставляй этого типа. Здесь он будет целее.
Пока он у меня, его жизни ничто не угрожает. Но завтра с утра надо его куда-то определять.
— Определим. А пока запри на пару замков.
— А перед этим не забудьте в туалет сводить, — добавил Самохин, молча сидевший у стены.
— Сводим, — кивнул Шаланда.
— А ты не хочешь со мной пошептаться? — спросил Пафнутьев у Шаланды.
— Паша... Я сказал тебе все, что мог... Так же буду поступать и в дальнейшем.
— И на том спасибо.
— Пожалуйста, — обиженно произнес Шаланда, навалившись тяжелой грудью на стол. — И не думай, что я говорю тебе мало. Будь здоров, Паша.
Пафнутьев застал Вику в полной растерянности. Девочка лежала на диване, запеленутая в новые уже простынки, которые Вика сделала, разорвав две большие наволочки. Не раздеваясь, он прошел в комнату, убедился, что жена на месте, девочка жива — и облегченно перевел дух. После загадочных предупреждений Шаланды, Пафнутьев стал всего опасаться.
— Паша, она спит, — сказала Вика, когда Пафнутьев, раздевшись в прихожей, снова вернулся в комнату.
— Это прекрасно!
— И ни разу не просыпалась, Паша... Это ненормально... Она уже намочила под себя, но даже после этого не проснулась.
— Значит, крепкий, здоровый ребенок, — Паф-нутьев не желал проникаться какими-то невнятными опасениями Вики. — Значит, есть надежда, что и у нас с тобой сон будет здоровым, крепким, целебным. А завтра, утром отнесем в роддом.
Там у них есть отделение брошенных детей, пусть решают.
— Думаешь, стоит?
— А мы не имеем права поступить иначе.
— Знаешь, Паша... Странный какой-то ребенок... То, что она спит уже несколько часов, не просыпаясь... Ладно. Дело в другом. Это не домашний ребенок, Паша. Тот алкаш взял его где-то в другом месте, не дома, не у матери.
— Почему ты так решила?
— Девочка во всем казенном... Смотри, в чем она была... На простынках, на пеленках больничные штампы, в одеяло вшит лоскуток, которым обычно помечают солдатские вещи... Дома детей иначе одевают... Что-то голубенькое, розовенькое, какие-то кружевца, носочки... Здесь ничего этого нет. Она, как из казармы...
— Тогда родители и в самом деле могут не позвонить, — Пафнутьев подошел к вороху белья, которое было на девочке, приподнял за уголок одну пеленку, вторую, всмотрелся в белый лоскут, вшитый в самый угол синего спецовочного одеяла, но ни единой буквы разобрать ему не удалось — лоскут был каким-то выжженным, видимо, стиральными порошками, химическими травлениями...