Банк
Шрифт:
Влад согласно кивнул головой, Жанна встрепенулась, хотела было что-то сказать, но прикрыла рот рукой.
— Однако, — продолжал хозяин, некоторые о-очень важные, высоко сидящие люди вслух меня заверили, что в отношении моей дочери и внука никогда ничего не произойдет. Всякие угрозы в их адрес — блеф, твой главный — бизнесмен, а не бандит, и в такое дело — брать в заложники женщин и детей — никогда не полезет, но на всякий случай вашему начальнику службы безопасности, Борисычу, как ты его называешь, позвонят оттуда. — И отставной генерал указал пальцем в потолок. — Те люди, под началом которых он раньше работал и к помощи которых сейчас часто прибегает, назначат встречу и скажут, что моя семья под их надежной защитой и глупости совершать ни ему, ни кому бы то ни было другому не следует. Что же касается тебя, Влад, — и тут он отпил чаю, тем самым создав некоторую паузу, — то ни один человек из тех, с кем мне довелось общаться на эту тему, не стал отрицать ту возможность, что именно ты являешься инициатором кражи. Более того, каждый давал значительно больше пятидесяти процентов, что ты все это и сделал, — во всяком случае, на тебе все сходится. И основное: ввиду того что ваши отношения
— Пап!.. — пыталась было что-то сказать Жанна, но Игорь Николаевич резко прервал ее:
— Тихо! Я еще далеко не кончил. У меня спрашивают: ручаешься за него? Я отвечаю: полностью.
Далее спрашивают: давно его знаешь? Я говорю: полтора месяца. Мало, — отвечают. Понимаешь: одно дело от бандитов оградить, другое — от долга избавить. Так такие дела не делаются, что, как со стороны получается, ты взял у одного важного лица деньги, а другое важное лицо пришло к нему и говорит: да Бог с ним, украл — и пусть идет с миром. Взял — отдай. А в твоем случае, не брал если — докажи. Раз со всех сторон получается, что ты виноват, то предоставь доказательства, утверждающие обратное, иначе трясти тебя будут до конца, и закон придет, только когда за тебя примутся совсем основательно, — а это означает, как мне сказали, «вплоть до летального исхода». Доказать же причастность людей Борисыча к этому делу никто не сможет, даже если это будет знать весь Питер, тем более, повторюсь, интересы твоего банка защищает не только этот самый главный, но и иные, идущие с ним в одной упряжке. Что тут реально можно сделать? Начальнику службы безопасности скажут, что, по всей вероятности, хоть это и бездоказательно, тебя управляющий подставил, посему за ним нужно тщательно присматривать, и если в будущем такая штука — уже в твое отсутствие — произойдет, то это вполне может быть его рук дело. Конечно, можно было бы данные о нем и об этом кредите со стороны пособирать, но кто же даст это сделать, кто в банк пустит? Никто. Так что тебе остается одно — уезжать отсюда и ждать в своем далеке, что этот Анатольевич проколется при попытке прокрутить подобное вновь или же данные об этом деле всплывут, — других вариантов нет. Приходится с сожалением признать, что сей тайм ты проиграл. Но будем надеяться, что это только тайм, а не весь матч и установление окончательного счета еще впереди. Пока же… — И хозяин развел руками. — Что касается моей дочери, то ей, конечно, безопаснее было бы здесь, рядом с отцом, но она взрослая женщина, и решение оставаться или ехать с тобой пусть принимает сама. Внука же никуда не пущу — ему учиться надо, а главное, нормально жить. Да и на случай, если тебя все-таки найдут, — Игорь Николаевич перехватил взгляд Влада, — да, да! — мало ли тогда что может случиться, так сказать, вдали от родины, а здесь он будет под моим неусыпным вниманием. Ну, дочь, что ты решишь?
— Мое решение уже в загсе который день лежит, — ответила она. — Так надежда есть, что мы сможем вернуться?
— Надежда всегда есть.
— Вопрос был, — вступил Влад, — куда лучше уехать?
— Не шел, — ответил хозяин. — Зачем там кому-то знать вообще? Один другому ляпнул, и вот — уже всем известно. Но если у тебя нет вариантов, где можно без всяких долгосрочных виз и лишних трат времени осесть, могу предложить Болгарию.
— Что? — удивился Влад. Сколько раз он об этом ни думал, но данная страна на роль убежища в его голове не претендовала ни разу.
— А что ты глаза округляешь? Никому это и не приснится. Это раз. Свои братья — славяне, единоверцы, хоть и черные все, как турки, — никакой тебе ностальгии по дому, разве что самая малость. Климат, море, купишь для себя и Жанны домик на берегу — и живи себе поживай. Это два. Правда, говорят, там народ не шибко богато живет — зарплата маленькая и даже хлеб не всегда имеется, — но тебе, наоборот, преимущество — значит, цены невысокие и денег на более долгий срок хватит. Если квартиру продашь, сколько денег собрать сможешь?
— Тысяч семьдесят — восемьдесят.
— Ну, разве плохо? Нормально. Если не тратить куда зря, надолго хватит. А почему именно Болгария — мои военные друзья, которые ныне служат самостийной Украине, очень долгое время в этой дружественной стране общего соцлагеря находились и оставили после своего ухода весьма крепкие связи. Посадим тебя на поезд Санкт-Петербург — Киев, встретят они тебя прямо на границе, помогут провезти долларики, считай, почти до места доставят, да и с людьми познакомят, к которым в случае чего вы сможете обратиться. Осядете там, а годика через полтора я вас с внуком навещу — съезжу за это время пару раз для отвода глаз к двоюродной тетке в Николаев — заодно бабку порадую, — а на третий к вам. Буду знать, где вы, как живете, и на сердце будет спокойно, насколько спокойно, конечно, может быть в данной ситуации.
— Да, так я и думал, — задумчиво произнес Влад.
— Ты о чем? — спросил отставной генерал.
— Что вам удастся насчет своей семьи договориться, а насчет меня — нет.
— Раньше нужно было дар предвидения проявлять, теперь — поздно.
Эпилог
Когда они по Литейному мосту переезжали через Неву, Влад, смотря на раскинувшееся перед ним великолепие любимого города, подумал, что для Саши Черного в эмиграции символом Петербурга и самым ярким воспоминанием о прошлой жизни был купол Святого Исаакия. Что будет ярче всего всплывать в памяти Влада? Александрийский столп, шпиль Петропавловки, Медный всадник, вид Смольного собора поздним вечером, освещенного снизу искусственным светом, белые ночи, грязный подъезд родного дома, постоянный нудный мелкий дождь, харлеевское разливное пиво, тесные университетские аудитории или новостройки Девяткино? Саша Черный только в последний год эмиграции смог кое-как свыкнуться с чужбиной, когда поселился в маленьком домике в Провансе, да почти сразу же и помер. Русский человек должен жить в России — для него что стильная уверенная Европа, что беспокойная, одновременно тупая и бешеная Америка, что экзотическая Африка — одинаково
неприемлемы для бытия, предполагающего помимо водки и квашеной капусты особую русскую атмосферу, немного ленивую, но одухотворенную и родную. По загранице хорошо путешествовать, а не скитаться. «Скитаться» — корень этого слова «скит» — наспех сооруженное, ненадежное, необустроенное жилище, в противовес дому. Влад лукавил, когда бил себя кулаком в грудь и уверял Жанну, будто родина — это только то, что у него в сердце.Родина — это и грязный подъезд дома в Колпино в том числе, и будет он всегда милее и краше входа в любой пятизвездный отель, большую виллу или особняк в викторианском стиле. Родина есть родина.
Они уже подъехали к вокзалу, и Константин Сергеевич припарковался рядом с таксистами, ближе к ларькам. Все вышли из машины, Жанна, несмотря на прозвучавшую ранее просьбу отца не выказывать волнения, осматривалась по сторонам и беспокойно переминалась с ноги на ногу, пока ее сосед закрывал свой автомобиль. Влад же чувствовал себя как игрок футбольной команды, выигрывающий один мяч за несколько минут до окончания матча, и главная задача — не пропустить за оставшееся время, ибо через несколько мгновений — финальный свисток, и кончится весь этот ужас, кошмар, и ты — победитель, хоть и не всего чемпионата, но хотя бы именно этой, данной встречи. Он взял невесту за руку и пошел по перрону, давние приятели-соседи — за ними. Вокзал жил своей обычной жизнью, туда-сюда бегали люди с мешками и сумками, носильщики толкали перед собой тележки с багажом, громко крича: «Посторонись!» — пытаясь напугать остальных, диктор что-то объявлял о прибытии-отбытии, крепкие усатые мужики кучкой стояли у вагона, пили пиво из бутылок, не забывая периодически сплевывать на и без того уже не слишком чистый, усеянный окурками и бумажками асфальт, полная женщина что есть мочи кричала: «Лидка! Ты идешь, чи иго?» — та, в три погибели согнувшись под огромной сумкой, перепоясанной скотчем и, видимо, набитой необходимым товаром, отвечала: «Та иду, не ори!».
У девятого вагона стоял молоденький парнишка, ученик Константина Сергеевича, окруженный их вещами. Завидев их группку, он широко улыбнулся и кинулся было к ним здороваться, но, увидев напряженные лица мужчин, осекся и остался на месте.
Игорь Николаевич протянул проводнице билеты.
Указав на молодую пару, он сказал:
— Вот они едут.
Та равнодушно изучила проездные документы и, сверкнув золотой фиксой, произнесла:
— Проходьте.
Увидев, что сумки подхватили и остальные, громко, почти визгливо добавила:
— Та не сидите провожающие долго, шоб на ходу не прыгать, а то через пять минут трогаемся! — троекратно удачно использовав мощное фрикативное «г».
Вчетвером они быстро прошествовали по коридору. Заметив, что их соседи по купе еще не устроили свою поклажу, не стали в него входить, просто водрузили сумки одна на другую башенкой и остались стоять в проходе. Жанна всхлипнула и упала отцу на шею. Тот обнял ее, произнес:
— Доченька, тихо. Слышишь, не плачь. — Но на глазах у него самого заблестели слезы. — Так, все, — вдруг твердо сказал он, отстранился, пожал руку Владу и тихо добавил: — Никаких звонков, я вас сам найду.
Константин Сергеевич из-за его спины махнул им рукой:
— Не унывай, молодежь. Свидимся.
Игорь Николаевич решительно развернулся, толкнул приятеля, и, не оглядываясь, они направились к выходу. Они не подошли к окну, перед которым, с трудом сдерживаясь от того, чтобы не разрыдаться в голос, стояла Жанна. Влад положил ей руку на плечи, она ему на талию, так они в обнимку и простояли до того, как поезд тронулся.
Соседи, которыми оказались пожилой сухонький пенсионер и молодая дама с маленьким ребенком, что означало громкий плач и крики в течение всего пути, вышли из купе, дав им возможность пристроить свой багаж. Влад кое-как втиснул чемодан и две сумки наверх, последнюю, самую большую, пришлось запихнуть под нижнюю полку.
Он с невестой сел с одной стороны, дама с пока спокойным мальчиком и «дедушка», как Влад сразу мысленно его прозвал, — с другой. Через очень небольшое время появилась проводница, забрала билеты и попросила уплатить за постель. Узнав, что у них нет купонов, явно обрадовалась и, произведя в уме сложные подсчеты, объявила сумму в рублях. Молодая мама и старик хором принялись убеждать Влада, что гораздо выгодней ему поменять свою «валюту» на украинскую по рыночному курсу у других пассажиров и расплатиться карбованцами, иначе что-то там терялось, но он раздраженно прервал их и отдал требуемое. Как только проводница вышла, пенсионер хлопнул в ладоши, вытащил одну из своих авосек и принялся поочередно оттуда доставать: копченую колбасу, «херши-колу», три вареных картофелины, одно яйцо, мелко нарезанное сало и соленые огурцы. Вынув из кармана перочинный ножик, он ловко принялся им орудовать, из-за чего картофель терял кожуру; яйцо — скорлупу, огурцы — не только хвостики, но и свою целостность, ибо он разрезал их вдоль, а воздух наполнился противоречивыми запахами. Мадам, видя это, решила не отставать и, сунув в руки ребенка какую-то игрушку, извлекла на свет Божий молоко, печенье, рыбные консервы и куриное крылышко. Представив себе томительный путь в сопровождении детского плача, кислого смешанного запаха соленых огурцов, жареной птицы, неизвестно каким образом приготовленных кусочков минтая, а также своих тяжелых мыслей, он вздохнул и вышел в коридор, предоставив спутникам возможность спокойно отобедать. Он стоял и смотрел в окно — на начинающие зеленеть деревья и кустарник, на безликие хозяйственные постройки, на жилые дома, находящиеся почему-то в непосредственной близости от железной дороги, на автостоянки и автодороги, и опять зеленые насаждения — искусственные и естественные. Вверху, в ясном, чистом небе, гонимые ветром, плыли белые кудрявые облака-барашки, изредка заползая своими краями на солнце, это равнодушное светило, которому все равно — что иссушать знойную пустыню, что растапливать холодные льды. Каждый день миллионы лет восход-закат, а на суматошной земле бегают, копошатся мелкие людишки, в заботах своих забывая взглянуть на звезды. Основной массе людей до фени звезды, всем без исключения звездам до фени люди — бездушное скопление протоплазмы, беспрестанно взрывающее самое себя, — что ему человек?