Банкир

А что там этот лис говорил о поэтах? Решетов опустился в кресло, включил магнитофон:

На гусарах с опушкою мех.Хрупкий топот морозных копыт.Ветер с Финского. Крупкою снег.Только Пушкин еще не убит.Зал в сиянье. Наташи успех.Свет янтарный в бокалах искрит.За спиной — в полушепоте — смех.Только Пушкин еще не убит.По России простора — на всех.Край разбросанный Богом забыт.По России — дороги вразбег.Только Пушкин еще не убит.У церквей — от лохмотьев калек,У дворцов — от лакеев пестрит.Или год виноват, или век?Только Пушкин еще не убит.На гусарах с опушкою мех…

Поэт способен увидеть то, что для царей невидимо… Мысль красивая…

Решетов протянул руку и взял с полки книгу. Раскрыл: «Никогда Россия не была в столь бедственном положении… Внешние враги, внутренние раздоры, смуты бояр, а более всего совершенное безначалие — все угрожало неизбежной погибелью земле русской… Исключая некоторые низовые города почти вся земля русская была во власти неприятелей, и одна Сергиевская лавра, осажденная войсками второго самозванца под начальством гетмана Сапеги и знаменитого налета пана Лисовского, упорно защищалась; малое число воинов, слуги монастырские и престарелые иноки отстояли святую обитель».

Константин Кириллович прикрыл глаза, откинувшись на спинку кресла. Он вспоминал разговор с Герасимовым. Но пытался восстановить не слова и не понятия, а ощущения… И кажется, не обманывался. Тем более, проверить… Мысль была глупа и проста одновременно; решение пришло мгновенно. Он снял трубку прямой связи с Гончаровым:

— Владимир Петрович, зайдите ко мне.

Снайпер ждал. Странно, но от неудобной позы затекли все мышцы. Именно странно: Али умел ждать, это было главным в его профессии; сам выстрел был всего лишь завершающим, причем не самым трудным этапом: ожидание было мучительнее. Али думал о том, что люди образованные совсем не годятся для такой работы: все ими знаемое и читанное в минуты вынужденного отрешенного уединения должно всплывать и казаться явью… К тому же уединение было еще и напряженным: в любой момент мог поступить сигнал от заказчика на выстрел, и тут словно менялась сама работа: снайпер сливался с оружием, становился его частью, мир он не ощущал вовсе, он чувствовал только себя и человека, ставшего его целью, словно они были связаны очень хрупкой, неразрывной, мучительной нитью, и именно выстрел мог разорвать эту нить и освободить их. Обоих. Порой… Порой снайпер завидовал собственной цели: его выстрел разрывал зыбкие путы этой страшной жизни, в которой так много опасностей и так мало радостей; Али казалось, что смертью он освобождал человека от страха смерти. Навсегда. А сам оставался в этом мире и со своим страхом, и со своей страстью… Проходил день, другой, неделя, и Али ловил себя на том, что смотрит на людей словно сквозь сетку прицела… Ему хотелось помочь им, освободить их от вяжущих сетей… А люди…

Люди боялись общаться с ним. И ему было еще страшнее, когда они прятали взгляды; он видел эти взгляды явственно, обращенными вслед: люди эти были не лучше его, их глаза прятались за вороненой прорезью прицела… Но он, Али, был удачливее их всех, или…

Или — это сам Всевышний выбрал его Своим мечом, наводящим порядок в этом холодном и жестоком мире, превращая его в войну?..

Ждать было мучительно. И когда двое пожилых господ появились у подъезда, он приник к прицелу… Облизал ссохшиеся губы… Внимательно рассмотрел лица обоих, поймал в прицел того, кого заказали, и… едва не выстрелил. Он ощущал себя словно на грани оргазма: в носу щипало, хотелось рассмеяться или расплакаться, сердце, колотившееся часто-часто, вдруг замерло, настраиваясь на выстрел и словно боясь своим биением помешать неминуемой смерти… Но…

Сигнала не было. Старичок сел в машину, она тронулась… Его собеседник скрылся в особняке… Скорее от разочарования снайпер навел прицел на удалявшуюся машину, уловил движение — старичок снял трубку радиотелефона.

Машина скрылась за ранней предвечерней пеленой, снайпер проводил ее с сожалением, и тут — пропищал сигнал «маячка». Команда на выстрел!

Снайпер перевел прицел на особняк. В панораме он снова видел белый сказочный лес на изукрашенном морозом стекле.

Он ждал. Но теперь ожидание стало легким: в нем не было неопределенности.

Снайпер измерил температуру воздуха, направление ветра… Но не ограничился этим: никаким приборам он не доверял больше, чем самому себе. Послюнявил указательный палец и аккуратно высунул его в амбразуру. Только после этого стал настраивать прицел.

Инфракрасный прицел устанавливать не стал. Просто приставил к лицу и наблюдал за двумя застывшими теплыми пятнами. Судя по всему, человек с кем-то беседовал.

Сумерки были еще прозрачны, но в комнате уже зажгли свет. Человек остался один. Снайпер приготовился к тому, что ждать придется до завтра. Он уже дважды натирал десны белым порошком, — но и без этого не заснул бы: теперь им управлял будущий выстрел. Али никогда не сумел бы сформулировать, он просто ощущал это: большего удовольствия, чем то, что он получал, когда его пуля разрывала чужую живую плоть, он не знал ни от вина, ни от гашиша, ни от женщины… Ему казалось в этот миг, что он равен Всевышнему.

Внезапно расписанное инеем огромное окно отошло в сторону. За ним неподвижно стоял человек. Он смотрел на закат. Как же его называли эти парни?

Именем какого-то индийского бога… Ну да, Кришна.

Действия Али были мгновенны. Палец аккуратно повел спусковой крючок, прицел словно на фотопластинке зафиксировал лицо с фотографик. Мужчина стоял против яркого света, это мешало Али рассмотреть детали: он любил зафиксировать в памяти лицо человека, в которого стрелял… Ему казалось, что выражение таких лиц было особым, Али находил в них тайную благодарность ему, посланцу Судьбы, за скорое освобождение… Но сейчас было не до того. Случай слишком уникален.

Второе стекло не бронировано, цель — как на ладони, и дожидаться другого раза в этой берлоге, так похожей на могилу… Нет.

Палец на спусковом крючке прошел «слепой» путь, стрелок плотно вжал приклад в плечо… Выстрел был гулким и грозным; пуля попала в грудь стоящего, развалив ее; само тело было отброшено куда-то в глубь комнаты… Но вместо удовольствия Али почувствовал вдруг яростную детскую обиду, какую чувствовал только однажды: вместо куска лепешки ему, обезумевшему от голода маленькому горбуну, кинули обмазанный бараньим жиром камень; он яростно ухватил зубами хрусткий кусок; боль, крошево зубов во рту, дикая ярость и униженная, лишенная возможности мести обида — все слилось в одно чувство…

Именно после этого началось восхождение Али на вершины его смертельного искусства. Бородатый Мансур заметил безразличную ненависть в глазах мальчика-горбуна и взял в отряд… Яростная ненависть к миру и ко всем живущим на этой земле — это чувство вдруг, разом, затопило все его существо; Али будто наяву увидел убегающую от него девочку…

Зажигательный снаряд взорвался через десять секунд после выстрела; напалм превратил все, что находилось в норе, в неопознаваемую горелую груду.

Лес вздрогнул на мгновение и снова застыл в тяжком многовековом сне, величественном и отрешенном, как вечность.

Глава 20

Что есть слово?

Средство достижения власти.

Что есть средство?

Ступенька на пути к цели.

Что есть цель?

Иллюзия, создаваемая воображением.

Что есть воображение?

Прекрасное прошлое и блестящее будущее. Что есть прошлое?

— Бытие, оставшееся в памяти.

— Что есть память?

— Наша мука и наша радость.

— Что есть мука?

— Это боль и страх.

— Что есть страх?

— Сознание ничтожности.

— Что есть ничтожность?

— Отсутствие власти.

— Что есть власть?

— Власть человечья — кнут. Власть Божья — любовь.

— Что это такое? — Магистр поднял взгляд на Валериана Эдуардовича, остановив запись.

— В момент бреда Дорохов процитировал Святое благовествование от Иоанна, а именно: «Вначале было Слово…» Доктор ухватился за эту нить; всю беседу с респондентом он провел в подражание Эйнгарду…

— Кому?

— Эйнгард был духовникoм и наставником Карла Великого. Свои поучения он облекал в форму вопросов и ответов; впоследствии эту традицию продолжил Фома Аквинский, став отцом схоластики…