Банкир
Шрифт:
«Молодой человек, алкоголем не глушить организм нужно, а получать удовольствие от процесса».
«Учтем на будущее».
«Итак, берем „Шартрез“. Дор, ты пробовал натуральный „Шартрез“?
«Угу. В основном — стаканами».
«Вот она, современная молодежь… Милостивый государь, пойло, выпускаемое нашими ликероводочными предприятиями под сим благородным названием, так же мало похоже на натуральный „Шартрез“, как кенгуру на жирафа. Или наоборот. Есть еще один напиток, весьма популярный среди доморощенных любителей спиртного: ликер „Бенедиктин“. Проглотить не морщась
«Значит — я он и есть. С месяц назад мы его и употребили на троих. Из горла. В лифте».
«Спишем это на вашу молодость и студенческую дерзость. А все-таки любопытно, как вам это удалось: жидкость достаточно противная и вязкая…»
«Голь на выдумки хитра. Эту дрянь действительно трудно было пропихнуть, но мы выкрутились. Тот, кому был черед пить, приставлял бутылку ко рту, „на изготовку“, а один из нас нажимал кнопку лифта — на верхний этаж! Влетал — птичкой, в пять глотков…»
«М-да-а-а… Культура пития утеряна. Впрочем, как и культура вообще… Ну да я продолжу. Поскольку у нас под рукой только отечественная версия „Шартреза“, а он скорее напоминает освежитель воздуха „Хвойный“, чем одноименный благородный ликер, и тем не менее… Отмечайте принцип…»
«Ага».
«Коктейли такого типа, молодой человек, принято наливать не смешивая напитки, а наоборот… По стеночке, аккуратно, слоями… Видите?»
«Красиво».
«И — завершающий штрих: водка, слава Богу, наша „Столичная“, особенно в экспортном исполнении, — единственный продукт, напоминающий время „рябчиков и ананасов“. Вот и все. „Флаг“ готов. По замыслу — красно-сине-белый. Практикуйся — когда-нибудь достигнешь мастерства».
«Ну и зачем мне это нужно?»
«Для форсу, молодой человек. На флоте без форсу или шику нельзя. Традиция.
А традиции, я вам замечу, держат и общество, и государство на плаву. А уж флот и подавно. Это уставы и флаги могут меняться, традиция, как устное предание, как выданный офицеру кортик — и символ и знак одного: офицерской чести. Когда пропадет это — пропадет страна…»
…Встряхиваю головой… Голос поразительно знаком, как и ситуация: я вижу коктейль в высоком бокале, руки — чисто промытые, чувствую запах лекарств — и все. Ни человека, ни ситуации я не помню. Совсем.
Напиток в моих руках вполне походит на произведение искусства. В голове бродит детская учебная считалочка:
«Каждый охотник желает знать, где сидит фазан…» Кто я? Фазан или охотник? И где?
Разберемся… А получается красиво… Я наполняю бокал попеременно: темно-бордовый, зеленый, цвета травы на пастбищах кельтов где-нибудь в Уэльсе, золотистый, белый, густо-малиновый… Возможно, на вкус это произведение алкогольного искусства и сущая отрава, зато по цветам — почти радуга…
— Как красиво… — Девушка подошла сзади совсем неслышно, но я почувствовал ее приближение — аромат чего-то неуловимого, будто дыхание ветерка над первым, сиреневым, как ночь, подснежником… — Это мне?
— Подожди… Ты знаешь, за что сограждане признали Исаака Ньютона гением?
— Ясно. За законы Ньютона.
— Ты помнишь, что это такое?
— Не-а.
— Вот.
И они не помнили. Ньютон сконструировал призму, которая расчленяла пучок света на семь составляющих: красный, оранжевый…— А, знаю… «Каждый охотник желает знать…» По длине луча.
— Ну да. Это так поразило современников то, что белый свет на самом деле не белый… Они даже на надгробии, по-моему, выбили ему надпись: «Человеку, сделавшему мир цветным». Смотри!
Заговаривая девчонке зубы, я сумел отыскать в баре нужный ингредиент: самодельное вино без достаточно определенной плотности. Надел на бутылку ограничитель, взял бокал чуть наклонно и резко тряхнул рукой с бутылкой.
Получилось! Струйка добротного вина искоркой прошла сквозь уровни «Флага», и вся жидкость начала вращаться, медленно смешиваясь. Напиток из четко оформленной мозаики превращался в многоцветную акварель…
— Это… Это чистое искусство… — ахнула девушка.
— А другого и не бывает. Ты успела нырнуть?
— Ага. Хочешь? Полотенце — в шкафу. Ты не спешишь?
— Некуда.
— Вот и славно. Пока будешь сохнуть — посидим, поболтаем… А то я тут дикая стала. За буйки не заплывай!
— Нам что, разрешили заплывать за буйки?.. — спросил здоровенный парень, забираясь в фургон.
— Ага. И прыгать без парашюта, — добродушно хмыкнул другой здоровяк.
— Не, старшой, чего снялись-то? Без «кандалов», без «пушек», без амуниции?
— Это чтоб со страху в «клиента» не шмальнуть.
— Важная птица?
— А хрен его знает. Спеленаем — увидим. Дадут по два отгула — важняк, не дадут — ошибочка вышла.
— Разговорчики! — прикрикнул Батя, захлопнул дверь. Скомандовал:
— Тронулись! — и грохнул кулаком по стене напротив кабины. Группа из семи человек разместилась в маленьком фургончике, что называется, впритык.
— Техника, е-мое, двадцать седьмой век. С половинкою…
— Завеса секретности, почти «железный занавес». Может, стоило в бочке с цементом, как Леонов с Крамаровым? «Джентльмены удачи», понимаешь…
— Хорош базлать!
— Батя, вот вытряхнул примерных семьянинов посерел ночи из супружеских постелей, курить — нельзя, потому как задохнемся мы тут, как в той «душегубке», — так хоть трепом душу отвести…
— Кстати, если писать кому, тогда как?
— У Бати памперсы, запас. Пью — и писаю. Вместе с ковбоями… Эти, как их?
— Хаггинс.
— Во-во. Бать, а ты у нас тогда — вождь Сухое Тело…
Бойцы грохнули разом. Смеялись до слез. Старший принял серьезный вид:
— Все замолчали. Слушай вводную… Бойцы посерьезнели.
— Памперсы — только членам партии, — произнес старший голосом Левитана образца сорок первого года. Все грохнули снова, но веселье было кратким.
— А какая сейчас партия, — попытался продлить шутку кто-то из молодых.
— Были бы памперсы, а партия всегда найдется. Ладно, мужики, к делу.
Мужики посерьезнели и затихли разом.
— Звонили из столиц. Брать какого-то тамошнего авторитета, но не из блатных, а вроде фраера или лоха. Связан то ли с политикой, то ли с налогами, то ли с чем еще… Или — чин какой-то…