Баопу-цзы
Шрифт:
Оно опускает вниз все мутное и поднимает вверх все чистое. Оно соразмерно рекам Хуанхэ и Вэйхэ [19] ; сколько ни добавляй в него, оно не переполнится, сколько ни черпай из него — оно не истощится. Когда оно даяние получает, то нет ему от этого прироста; когда же нечто отнимают у него, то оно не терпит ущерба. Поэтому там, где это Сокровенное присутствует, радость не имеет границ, а там, откуда это Сокровенное уходит, сосуды жизни оскудевают и дух гибнет [20] .
19
Реки Хуанхэ и Вэйхэ (приток Хуанхэ) стали символом противоположностей, аналогичных инь и ян: вода в реке Хуанхэ всегда мутная и глинистая, а в Вэйхэ — чистая и прозрачная.
20
Здесь имеется в виду характерная для китайской мысли оппозиция «дух (шэнь) — сосуд (ци)», часто применяемая к обозначению отношения «дух-тело».
Известно, что пять нот и восемь звуков, чистые напевы шан, текучие напевы чи губят ясность ума. Пестрота благоухающих цветов и изысканная роскошь ранят просветленность. Безделье, праздность, леность, пьянящие напитки, молодое ароматное
Только Сокровенное Дао-Пути может даровать вечность.
Не ведающие Сокровенного Дао-Пути, хотя даже и глядят искоса на убивающие жизнь и дух орудия, тем не менее своими губами касаются сути расцвета или гибели вещей.
В павильонах и башнях благоволят к «облаку и дождю» [21] , роскошным покоям яркие цветы придают изысканную небрежность, тяжелые занавеси из шелка сливаются друг с другом подобно туманной дымке, а воздушные пологи расходятся подобно облакам курящихся благовоний. Красавицы, подобные Си Ши и Мао Цян [22] , ласкают взгляд в разукрашенных палатах. Здесь и там блистают друг яруга ярче великолепные златые кубки и ровное пение струн наполняет все пространство. В танцах царства Чжэн змеятся во множестве цветные шелка, а скорбный голос свирели встречает зарождение зари. Перья плывут по водной глади, а люди собирают прекрасные цветы в орхидеевых садах и любуются красными соцветиями, растущими в прудах, изобилующих жемчугом. Люди поднимаются на кручи горные и глядят вдаль, забывая все свои горести. Они приближаются к пучинам водным и согласны забыть даже об утреннем голоде. То они вступают в безделье и праздность тысячи ворот своих жилищ, то мчатся прочь, правя киноварно-красными колесницами.
21
«Облако и дождь» — в Китае одна из наиболее распространенных метафор любовных утех, восходящая к оде поэта III в. до н. э. Сун Юя, рассказывающей о том, как к чускому царю являлась его любовница-фея в образе облака и дождя. Однако не исключено, что здесь вместо иероглифов юнь юй должны стоять иероглифы юнь хань — «Облачная река», то есть Млечный Путь. В таком случае с Млечным Путем сравниваются драгоценные ткани и легчайшие занавеси и драпировки дворцов знати.
22
Си Ши и Мао Цян — легендарные красавицы древнего Китая. Си Ши жила в эпоху Чунь-цю (VIII-V вв. до н. э.) в княжестве Юэ. Мао Цян была любимой наложницей юэского правителя.
Так предельная радость сменяется скорбью, а совершенное довольство порождает неудовлетворенность и ущербность. Поэтому когда песня кончается, приходит печаль, и когда спокойствие уходит, тогда сердце наполняется тревогой. И одно связано с другим так же, как тень с телом и эхо с голосом. Такое поведение сопряжено с тем, что призрачно и иллюзорно, а потому чревато пустотой и разочарованием.
Ведь если говорить о Сокровенном Дао-Пути, то обретают его внутри, а блюдут его вовне. Использующий его одухотворен, а забывающий о нем овеществлен [23] . Вот какая мысль о Сокровенном Дао-Пути должна быть высказана!
23
Здесь вновь появляется мотив оппозиции «дух-сосуд» (см. коммент. 9). Следующий Дао-Пути одухотворяется, отступающий от него уподобляется неодушевленным вещам.
Обретший его благороден и не нуждается в мощи алебард и секир. Проникшийся им богат и не нуждается в трудно обретаемых вещах.
Высоко оно так, что нельзя взойти на высоту его, глубоко оно так, что нельзя измерить его глубину. Оно окружает собой все шесть направлений [24] , и оно поистине безбрежно в обширности своей. Выйдешь из него — и нет верха. Войдешь в него — и нет низа. Пройдешь в него, и окажешься прямо во вратах ничему не подвластной и свободной мощи. Странствуешь по нему, словно по просторам загадочно-утонченной красы, беззаботно скитаешься в смутной и туманной сфере — так обо этом можно сказать. Вдыхаешь — и девять цветов возникают на краях облаков, а выдыхаешь — и шесть видов пневмы родятся в киноварно-красной заре. Блуждаешь в мерцании, паришь и кружишь в тончайшем. Бродишь по радуге-арке, блуждаешь по звездам Большой Медведицы. Вот каков обретший его!
24
Имеются в виду четыре основных направления, верх и низ.
Ему уступает только тот, кто знает, как удовлетвориться малым [25] . Тот, кто знает, как удовлетвориться малым, может скрываться в уединении и без усилий совершенствоваться в горных лесах. Он простирает свои крылья дракона и феникса над ничтожными козявками и питает свою безбрежную пневму [26] в зарослях полыни и лозняка. Одежду он носит простую, неподрубленную, но не променяет ее на всю роскошь драконовых узоров. Идет он, опираясь на истертый посох, но и не помыслит заменить его колесницей, запряженной четверкой лошадей.
25
Букв.: «знающий, чего ему достаточно» (чжи цзу). Выражение часто встречается в «Дао-дэ цзине».
26
Питать безбрежную пневму (ян хао жань чжи ци) — выражение восходит к конфуцианскому философу IV-III вв. до н. э. Мэн-цзы, который придавал особое значение самоусовершенствованию и самопознанию, тождественному познанию Неба. В даосском контексте это выражение приобретает связь с даосскими методами дыхательных упражнений и другими методами пестования энергетики человеческого организма.
Он оставляет драгоценный камень «сияющий в ночи» [27] лежать в пещере горного пика, и из-за него не происходит стычек на других горах. Он оставляет черепашьи панцири в водной пучине и тем избавляет их от беды быть просверленными и обработанными.
Идет он или же отдыхает, он одинаково хорошо знает, где надо останавливаться, и куда бы он ни пришел, везде он чувствует себя удовлетворенным. Он отбросил величие и грандиозность дворцовых наслаждений и научился избегать опасных дорог, на которых переворачиваются колесницы. Он вздыхает и стонет среди лазоревых скал, и все мириады вещей для него как бы превращаются в пыль и прах.
27
Название особенно редкого драгоценного камня, видимо, особого рода нефрита. «Планы борющихся царств» («Чжань-го цэ») повествуют, что некогда такой камень царь Чу подарил царю Цинь.
Он останавливается отдохнуть под раскидистыми ветвями дерева, и красные ворота богатых домов для него не отличаются от висящей на веревке двери дома бедняка. Он пашет на поле, и знаки военной и гражданской власти для него не более, чем плеть для слуг и рабов. Его напиток — простая родниковая вода, а его еда — лебеда и ботва гороха, пища домашнего скота. На досуге
он премного радуется недеянию, для него равны и благородные, и презренные, поскольку ему чужд дух соперничества. Он таит в себе чистоту-добро и хранит Первозданную Простоту [28] , не знает ни страстей, ни горестей и является пустым сосудом совершенной истины [29] . Его жизнь ровна и проста, его привычки чисты и пресны [30] . Он все объемлет в безбрежности своего духа и тождествен превечному Хаосу [31] своей естественностью.28
Первозданная Простота (пу) — очень важное понятие даосской мысли, этимологически «необработанный кусок дерева, чурбан». Обозначает простоту, скромность и безыскусственность мудреца, следующего природе в ее естественности. Прозвище Гэ Хуна (Баопу-цзы, то есть Мудрец, Объемлющий Первозданную Простоту) также восходит к этому понятию. Оно было дано Гэ Хуну из-за его скромности, воздержанности и непритязательности.
29
Пустой сосуд совершенной истины (цюань чжэнь сюй ци) — метафора полной отрешенности отшельника от мирских страстей и желаний, позволяющей ему вместить в себя всеобъемлющее, но столь же пустотное Дао-Путь.
30
Чистота и преснота (дань) — синоним даосской простоты и безмятежного покоя; это понятие стало также важной эстетической категорией, обозначающей классическую строгость и прозрачность художественного произведения.
31
Хаос (хунь) — первозданное состояние мира, не разделенного еще на противоположности.
Исполинский и огромный, безбрежный и всеохватный, он находится в полном соответствии процессу вселенских перемен. Его дух подобен тьме и подобен свету, подобен мутному и подобен чистому [32] . Кажется, что он отстает, но он перегоняет; кажется, что он ущербен, но он совершенно целостен.
Он не откажется от своего положения ремесленника ради почетной обязанности заменять покойника на траурной церемонии [33] или произносить жертвенные молитвословия. Но он не откажется и оставить ритуальные кубки и чаши для того, чтобы идти на кухню помогать не знающему своего дела повару [34] . Не отложит он и тушь с веревкой ради помощи в работе, из-за которой можно повредить руки. И ради скудного пропитания — смердящих крыс [35] он не согласится поменять свою жизнь на радости и горести посредственностей. Мудреца не притягивает слава обывателей, равнина не боится ударов молнии.
32
Ср. коммент. 8. Здесь говорится о том, что мудрец воссоединяет в себе такие противоположности, как инь и ян, будучи целостным и всеобъемлющим.
33
Речь идет о древнем обычае, согласно которому во время совершения погребального ритуала один из родственников (обычно сын) изображал самого покойного (ср. гл. 1 «Чжуан-цзы»).
34
То есть человек не должен пренебрегать своими обязанностями ради обязанностей другого рода и другого лица. Образ восходит к гл. 1 даосского трактата «Чжуан-цзы», называющейся «Беззаботное блуждание».
35
Образ, также позаимствованный в «Чжуан-цзы» (гл. «Осенние воды»): подобно тому, как великий Феникс не прельстится дохлой крысой, найденной совой, так и мудрец не променяет покой уединения на мирскую суету служебной карьеры чиновника-конфуцианца.
Нельзя во внешних вещах потопить возвышенный дух и нельзя ни выгодой, ни насилием осквернить его незапятнанную чистоту. Поэтому вершин счастья и наивеличайшего богатства мало, чтобы совратить его. Острого клинка и кипящего котла мало, чтобы принудить его. Так неужели же он станет скорбеть из-за клеветы и злословия? Никогда его сердце не смущается тем, что смущает толпу, и никогда никакие вещи не могли привести его в замешательство. Ведь пытаться это — все равно, что суйскую жемчужину метать в воробьев, лизать циньский геморрой, чтобы оказаться владельцем колесницы, подниматься на Сюминь за гнездами, плавать в Люйляне и ловить там рыбу [36] , по утрам быть желанным гостем, а по вечерам — негодным объедком для лис и птиц.
36
Здесь используются образы из различных мест «Чжуан-цзы». Их смысл примерно одинаков: все будут смеяться, если человек будет использовать драгоценный камень для стрельбы по воробьям; недостойно подхалимство врача, который вместо того, чтобы лечить геморрой циньского царя, вылизал его, и за это был награжден колесницами; только глупец будет ловить рыб в бушующих пучинах и водоворотах реки в местечке Люйлян, ибо рыбы там просто не живут.
Когда котел падает с палки, на которой он висит, и опрокидывается, то вылившееся уже не подобрать. Но именно из-за этого ведь мирские люди мчатся наперегонки в колесницах, хотя у достигших своей цели холодеет сердце и их охватывают разочарование и грусть.
Поэтому совершенные мужи отказываются от изысканных мелодий шао и ся и отбрасывают прочь тонкие роскошные ткани. Они расправляют свои шесть крыл на пустоши у Пяти Стен [37] , и им не приходится беспокоить затаившихся в тростнике охотников [38] . Они прячут свои рога и чешую [39] в неиспользуемых землях и не нуждаются в защите извилистых пещер. Они взирают вниз — и нет клекота хищных птиц, смотрят вверх — и нет раскаяния возгордившегося! [40] Никто из людей даже не подозревает, сколь они недосягаемы и далеки!»
37
Пять Стен (У чэн) — название стен, ограждающих резиденцию бессмертных на мифической мировой горе Куньлунь, расположенной на западе.
38
Выражение, восходящее к даосскому трактату II в. до н. э. «Хуайнань-цзы», написанному по заказу и при участии удельного царя Хуайнани по имени Лю Ань. Смысл выражения таков: мудрец не придает значения клевете и поношениям.
39
Здесь даосский мудрец сравнивается с драконом, символом мощи и величия. Мудрец обладает этими «драконовыми» качествами, но не являет их профанам.
40
Намек на фразу из «Канона Перемен» («И цзин»), гексаграмма 1, «Цянь» (Небо): «Наверху девятка. Возгордившийся дракон. Раскаяние». Выше речь шла о норах, соответствующих извилистому телу дракона. Фраза о «клекоте хищных птиц» вновь намекает на притчу «Чжуан-цзы» о Фениксе, сове и дохлой крысе (см. коммент. 24) и говорит об отсутствии у даосского мудреца зависти относительно сомнительных благ мирского процветания.