Бархатная Принцесса

— Ну, только на бумажках.

Слышу еще один глоток и едва подавляю желание не прикрикнуть на Олю, что сперва лучше рассказать, а потом запивать похмельные последствия бурной ночи.

— Что значит «только на бумажках»?

— А то и значит. — Падчерица падает на диван, раскидывает руки и мотает головой. — После того, что сделал Кай, отец никогда не позволит нам быть вместе.

Именно эту фразу она сказала вчера по телефону, только тогда у нее заплетался язык. И я говорю то же самое, что ответила ночью:

— Олег обозвал твоего мужа такими словами, что на его месте любой мужчина захотел бы огрызнуться.

— И к чему это все привело, а? Ну вот к чему?

— Ждешь, что я вместо тебя разгадаю ребус твоей семейной жизни? — Кажется, это звучит грубовато, но и Оля давно не ребенок.

— Просто жду какого-нибудь жизненного совета. Ты же наверняка знаешь не только, как уводить мужчин из семьи, но и как их там задержать.

Я смотрю на пестреющие вещами вешалки, но вижу только одну: ту, белую, которая Каю наверняка будет в самый раз. Его вчерашняя наверняка испорчена. Провожу пальцами по крыльям ворона, задерживаю ладонь над тем местом, где будет биться сердце.

Этот Олин укор — он совсем не просто так. И даже если они с матерью никого не ладили и давным-давно не общаются даже по телефону, для Оли я всегда буду всего лишь женщиной, которая разрушила ее семью. И совершенно не важно, что этой семьи не существовало задолго до моего появления — какие нормальные супруги живут раздельно? Я всегда буду Даниэлой-разлучницей, виноватой во всем хотя бы потому, что на пятнадцать лет младше ее матери.

— Если ты пришла напомнить мне о том, какая я никчемная женщина, то совершенно напрасно стараешься. — Снимаю футболку с вешалки и аккуратно складываю в бумажный пакет с логотипом моего личного бренда. Потом поворачиваюсь к Оле, улыбаюсь, наслаждаясь ее изрядно помятым видом. — Я разлучница, паршивая любовница, уничтожившая цветущий счастливый брак. Остановимся на этом. Но если ты не передумала просить у мерзкой падшей женщины совета, то держи и используй мудро: хочешь сохранить брак — для начала перестань шляться по кабакам, пьяная до зеленых соплей. Мужчин не впечатляют женщины, от которых разит перегаром, чужим мужским потоп и грязными волосами. И еще одно, дорогая падчерица: ты очень напрасно думаешь, что, подлизываясь ко мне, сможешь задобрить отца. Олег не меняет своих решений, а я точно не стану вмешиваться в ваш очаровательный семейный треугольник.

Конечно же, во всем, что касается дочери, Олег меняет свои решения, но я никогда не произнесу этого вслух. И на этот раз не встану между ними громоотводом, напрашиваясь на словесные пинки и моральные оплеухи. Потому что у Никольских это семейное: не замечать сор, который случайно влетает в жернова их сложных семейных отношений.

— И на том спасибо, — ядовито цедит Оля. Поднимается, демонстративно забирает стакан с кофе и идет к выходу. — Знаешь, Дани, говорят, синдром «омоложения жены» у мужчин после сорока уже не лечится.

Детская нелепая попытка ужалить. Она вызывает лишь жалость, но не задевает.

Глава десятая: Даниэла

Мучит ли меня совесть, когда я в пятнадцать минут десятого притормаживаю возле знакомого подъезда? И да, и нет.

Я дважды пыталась дозвониться Олегу в офис, прекрасно зная, что на работе «поймать» мужа в мобильном просто невозможно. И каждый раз натыкалась на сухой официальный голос его секретарши: «Олег Викторович занят». Занят даже для меня, даже в наш медовый месяц. Занят даже для короткого сообщения.

А я до краев заполнена отравой его поступка. Возможно, я совершенно не права, вмешиваясь в дела, которые не должны меня касаться, и не имею никакого права вешать ярлыки, потому что сама обвешана ими, будто рождественское дерево, но забыть вчерашнее просто не получается. Только откровенный разговор сможет вытащить эту занозу, но… этот разговор не состоится сегодня.

Я не ищу себе оправданий, не пытаюсь найти какую-то красивую причину, почему приехала поздним вечером к молодому женатому мужчине. Мне не нужен фиговый листок, чтобы прикрыть очевидную истину: я приехала, потому что хотела приехать.

Наверное, Оля права — я совершенно пропащая никчемная женщина, даже если точно знаю, что никогда не переступлю с Каем черту. Мне просто необходимо его увидеть. Глотнуть его, как сладкую газировку, потому что в моей жизни так много марочных вин и коньяков, что я разучилась чувствовать вкус лимонада и пепси.

Поднимаюсь по ступеням, выискивая взглядом нужный номер квартиры, который еще вчера выболтала Оля. Мне навстречу спускается пожилая женщина в домашнем халате, которую немилосердно тянет по ступеням криволапый мопс. Мы обмениваемся взглядами, она пытливо, будто рентгеном, изучает бумажный пакет в моей руке, и я с трудом проглатываю желание спрятать его за спину. Кажется, даже выцарапанные на стенках рисунки смотрят с осуждением. Решимость шатается, словно колченогий стул.

Опираюсь ладонью на стену, обещая себе отдышаться — и еще раз хорошенько подумать, что я делаю. Но слева раздается щелчок, шорох открывшейся двери — и знакомый простуженный голос говорит:

— Привет, Принцесса.

Поворачиваюсь и до крови прикусываю нижнюю губу. Боли не чувствую, потому что от увиденного меня наотмашь стегнуло чистое раскаленное желание. Такое сильное и изматывающее, что от него не спрятаться ни за одной из заповедей.

Кай в одних только шортах: коротких, всего на пару пальцев ниже бедер. И я могу любоваться его крепким ровными ногами с поджарыми икрами и мускулистыми бедрами. Редкие темные волоски покрывают только часть ноги от косточки до колена, и я так отчетливо представляю их жесткое трение, когда наши ноги сплетутся, что чувствую себя полностью обнаженной перед этим мальчишкой. Его полный охотничьего азарта взгляд невозможно трактовать двусмысленно: он нарочно встречает меня так. Нарочно прямо сейчас облокачивается локтем о дверной косяк и потирает губы большим пальцем.

— Я голодный, Принцесса. Не накормишь — придется съесть тебя.

Я едва ли могу пошевелиться. Просто стою, словно вросла в бетонный пол площадки, словно даже стены говорят мне: «Не надо, не делай этот шаг». Я не сделала ничего предосудительного, но сожаление уже вгрызается между лопатками.

— Это тебе, — я все-таки делаю шаг — всего один, но он сжигает все мои силы — и протягиваю Каю бумажный пакет. — Вместо порванной.

Он демонстративно складывает руки на груди и отходит вглубь квартиры, освобождая мне путь. Я знаю, что это мышеловка, я даже вижу морковку, которая соблазнительно болтается над пропастью, в которую я обязательно упаду, если не смогу устоять. Я словно смертница, которой подали последний в ее жизни ужин — Кая. И я знаю, что все рухнет, стоит только прикоснуться к нему.

Наше тяжелое молчание нарушает звонок моего телефона. На экране имя Олега — и я сглатываю, чувствуя себя последней мерзавкой. Наверное, лучше не отвечать: отдать Каю футболку, выйти в отрезвляющую прохладную ночь и перезвонить. Сказать мужу, что не услышала, задержалась, упаковать вранье в красивую оберточную бумагу. Не для Олега — для себя. Но я выбираю зеленую клавишу «Ответить» и слышу в трубке голос Олега: он извиняется, отчаянно пытаясь перекричать странный шум на заднем фоне. Мы обмениваемся короткими фразами, и все это время Кай буквально уничтожает меня взглядом. Олег говорит, что у него какая-то важная встреча, которая затянулась, и что он вернется поздно. Для приличия интересуется, как у меня дела, чем я занималась весь день, но даже не дает мне шанса ответить. Говорит, что должен идти и что у него для меня сюрприз, который он обязательно покажет завтра, и вообще собирался держать язык за зубами, но, чтобы скрасить мое одиночество…

Я не успеваю дослушать: Кай, шлепая по полу босыми ногами, решительно вынимает телефон из моих рук и наглухо его выключает.

— В жопу его, — говори коротко и безапелляционно. — И не смей включать телефон, когда у меня. Это наше первое правило: со мной — значит, моя.

Почему я даю взять себя за руку? Почему иду следом, переступая порог квартиры и вздрагиваю, когда Кай закрывает за нами дверь. Почему не говорю, что его условия и правила просто смешны и нежизнеспособны, потому что я не собираюсь больше приходить?