Барнеби Радж

Она вырвалась и, сжав маленькую ручку в кулак, изо всей силы ударила его. В ответ Хью разразился громким хохотом и, обхватив ее одной рукой, сжал в своих могучих объятиях с такой же легкостью, как мальчик сжимает в кулаке птичку.

– Ха-ха-ха! Здорово, мисс! Ну-ка, ударьте еще раз! Можете бить меня по щекам, и вцепиться в волосы, и вырвать с корнем мою бороду, я все стерплю ради ваших прекрасных глазок. Бейте, мисс! Ха-ха-ха! Мне это приятно.

– Пустите! – крикнула Долли, обеими руками пытаясь оттолкнуть его. – Сию минуту пустите!

– Вам следовало бы быть ко мне добрее, милашка, сказал Хью. – Право, следовало бы! Скажите на милость, чем это вы так гордитесь? Впрочем, я на вас не в обиде. Мне нравится, что вы такая гордячка. Ха-ха-ха! Красы своей вы все равно не спрячете, ею может любоваться даже такой бедняк, как я. И это хорошо.

Долли, не отвечая, продолжала идти, благо Хью пока не пытался остановить ее. Но быстрая ходьба, страх и крепкие объятия Хью, наконец, так ее обессилили, что она не могла больше и шагу сделать.

– Хью, – взмолилась она, задыхаясь. – Хью, голубчик, пусти меня, я тебе заплачу. Отдам все, что у меня есть, и не расскажу про тебя ничего ни одной живой душе.

– Да, рассказывать не советую, – отозвался Хью. Слышишь, моя кошечка, не советую. Здесь все кругом меня знают и знают, что я способен натворить, если захочу. Так что, когда тебе вздумается болтать, удержись, вспомни, какую беду ты накличешь на ни в чем не повинных людей, – а ведь ты не хочешь, чтобы хоть один волос упал с их голов? Насолишь мне, так я насолю тем, кто тебе дорог, и не только насолю, а еще что похуже сделаю. Мне люди не дороже собак – за что мне их любить? Я скорее человека убью, чем собаку. Я ни разу в жизни не жалел, когда умирали люди, а по издохшим собакам горевал.

В тоне этих слов, во взгляде и жестах, которыми они сопровождались, было что-то настолько дикое и жестокое, что ужас перед этим человеком придал Долли сил, и она, неожиданным движением вырвавшись от него, помчалась вперед. Тщетное усилие! Во всей Англии не найти было такого ловкого, сильного и быстрого парня, как Хью, и он догнал и обнял ее раньше, чем она успела пробежать сотню ярдов.

– Потише, моя красотка, потише! Неужто ты хочешь убежать от меня? Право, неотесанный Хью любит тебя не меньше, чем какой-нибудь знатный щеголь!

– Все равно убегу! – крикнула Долли, вырываясь. Помогите!

– За крики – штраф! – объявил Хью. – Ха-ха-ха! Приятный штраф с твоих губок. Я его сам возьму, ха-ха-ха!

– Спасите! Спасите! – завопила Долли из последних сил – и вдруг издали донесся ответный крик, потом другой, третий.

– Слава богу! – радостно воскликнула Долли. Джо, милый Джо, сюда! Помогите! Хью на миг растерялся и стоял в нерешимости, но крики слышались все ближе и вынудили его действовать быстро. Он отпустил Долли, шепнул угрожающе: «Только пикни ему – так увидишь, что будет!» – и, прыгнув в кусты, исчез. А Долли побежала вперед и попала прямо в раскрытые объятия Джо Уиллета.

– Что случилось?! На вас напали? Кто? Где он? Каков из себя? – были первые слова Джо. Затем на Долли посыпалось множество других вопросов и ободряющих, успокоительных заверений, что теперь ей нечего бояться. Но бедняжка Долли была так напугана и так запыхалась, что некоторое время не могла выговорить ни слова в ответ, и только цеплялась за своего спасителя, плача так, словно сердце у нее разрывалось на части.

Джо решительно ничего не имел против того, что Долли припала к его плечу, хотя вишневые ленты от этого сильно смялись и шляпка утратила свой нарядный вид. Но на слезы Долли он не мог смотреть спокойно, они камнем ложились ему на душу. Он старался утешить ее, шептал ей что-то, наклонясь, и, говорят, даже целовал, но это басни. Во всяком случае, он говорил все нежные и ласковые слова, какие мог придумать, а Долли их слушала, ни разу не оттолкнув его, и прошло добрых десять минут, прежде чем она подняла голову с его плеча и поблагодарила его.

– Что вас так испугало? – спросил Джо.

Она сказала, что за ней гнался какой-то неизвестный, что он сперва попросил милостыню, потом перешел к угрозам, хотел ее ограбить и сделал бы это, если бы не подоспел Джо. Объясняла она все довольно бессвязно, в явном смущении, но Джо приписал это пережитому ею испугу и ни на минуту не заподозрил правды.

«Только пикни, и увидишь, что будет!» Сто раз в этот вечер, да и позднее очень часто, когда у Долли уже была на языке изобличающая Хью правда, она вспоминала эту угрозу и подавляла желание рассказать все. Глубоко укоренившийся страх перед этим человеком, уверенность, что он, разозлившись, ни перед чем не остановится, и боязнь, что, если она его изобличит, гнев его и месть обрушатся на Джо, который спас ее, – вот что заставляло ее молчать.

А Джо был слишком счастлив, чтобы интересоваться подробностями и расспрашивать ее о случившемся. Так как Долли все еще не оправилась от потрясения и не могла идти без чужой помощи, они, к удовольствию Джо, брели очень медленно. Вдруг, когда огни «Майского Древа» были уже совсем близко и приветливо мигали им, Долли остановилась и вскрикнула:

– А письмо?

– Какое письмо? – спросил Джо.

– То, что я несла… Я его держала в руке… И мой браслет! – Она сжала свою руку у кисти. – Я потеряла их.

– Вы думаете, что потеряли только сейчас, на дороге?

– Да, я их обронила. Или у меня их украли, – сказала Долли, тщетно обследовав свой карман. – Нет их нигде… пропали! Боже, какая я несчастная!

И бедняжка Долли – к чести ее надо сказать, что потеря письма огорчила ее не меньше, чем потеря браслета, – снова разразилась слезами и жалобами на свою судьбу, глубоко трогавшими Джо.

Он пытался утешить ее, говоря, что как только доставит ее благополучно в «Майское Древо», вернется сюда с фонарем (было уже совсем темно) и будет везде искать пропавшие вещи, и они, наверное, найдутся, так как вряд ли кто еще проходил сегодня вечером по этой дороге, а если бы их насильно отняли у Долли, она бы это помнила.

Долли от всего сердца поблагодарила его, однако она не очень-то надеялась, что поиски его будут успешны. Они двинулись в путь. Долли жалобно причитала, а Джо ободрял и утешал ее и, так как она очень ослабела, нежно ее поддерживал, пока они, наконец, не дошли до гостиницы, где слесарь с женой и старый Джон все еще пировали.

Мистер Уиллет выслушал рассказ о злоключениях Долли с той удивительной невозмутимостью, которая выгодно отличала его от других людей. Сочувствие миссис Варден горю дочери выразилось в том, что она энергично выбранила ее за позднее возвращение. А славный Гейбриэл то утешал и целовал Долли, то сердечно жал руку Джо, не зная, как и выразить свою благодарность, и превознося его до небес за храбрость и великодушие. В этом последнем пункте почтенный Джон был решительно несогласен со своим приятелем. Во-первых, он вообще не одобрял излишнюю смелость и предприимчивость, во-вторых, у него мелькнула мысль, что, если бы сын его и наследник серьезно пострадал в стычке, это несомненно повлекло бы за собой большие расходы и неприятности и даже могло бы нанести немалый ущерб его гостинице. Эти соображения, да еще неодобрительное отношение к молодым девицам, существование которых в мире, как и вообще существование всего женского пола, было, по его мнению, просто какой-то нелепой ошибкой природы, побудили Джона под благовидным предлогом удалиться от общества. Он посидел в одиночестве перед котлом, качал головой, и, вдохновленный этим немым оракулом, потом украдкой несколько раз подтолкнул локтем Джо – в виде родительского упрека и деликатного внушения впредь не соваться не в свое дело и не валять дурака.

Тем не менее Джо принес сверху фонарь, зажег его и, вооружившись толстой палкой, осведомился, в конюшне ли Хью.

– Спит у огня на кухне; – сказал мистер Уиллет. А на что он тебе?

– Хочу, чтобы он пошел со мной поискать браслет и письмо, – ответил Джо. – Эй, Хью!

Долли побледнела, как смерть, и чуть не лишилась чувств. Через минуту-другую вошел Хью, потягиваясь и зевая, как человек, только что разбуженный от слад кого сна.

– На, держи, соня ты этакий! – сказал Джо, передавая ему фонарь. – Кликни собаку да захвати свою дубинку. И горе тому разбойнику, если он попадется нам.