Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом
Шрифт:
Пока шло следствие и собирался военный суд, делегация 1-го Нерчинского полка отправилась в Петроград. Унгерн, как георгиевский кавалер и один из самых лучших офицеров Нерчинского полка, по праву мог претендовать на поездку в столицу. Однако вместо встречи с наследником престола он был вынужден давать показания армейскому суду. Аттестацию на Унгерна для суда составлял командир Уссурийской дивизии генерал-майор А. М. Крымов. [14] Выше мы уже приводили из нее ту блестящую оценку, которую дал барону его командир. И все же давайте еще раз перечитаем эти строки: «Во всех случаях боевой службы есаул барон Унгерн-Штернберг служил образцом для офицеров и казаков, и этими, и другими горячо любим. Лично преклоняюсь перед ним как пред образцом служаки Царю и Родине…» Когда генерал так пишет о своем офицере — это дорогого стоит. Замещавший отбывшего в Петроград командира полка П. Н. Врангеля полковник Маковкин, в свою очередь, дополнил аттестацию словами: «Его боевая служба — сплошной подвиг во славу России».
14
Александр Михайлович Крымов — один из наиболее перспективных
Многие из авторов, писавших об Унгерне, утверждали, что командир полка барон Врангель не слишком-то жаловал своего офицера. Однако, даже находясь на представлении цесаревичу, Врангель не забывает о своем подчиненном и телеграфирует из Петрограда председателю суда: «Офицер выдающийся во всех отношениях, беззаветно храбр, рыцарски благороден и честен, по выдающимся способностям заслуживает всяческого выдвижения…» Телеграмма послана 19 ноября 1916 года. Слова, сказанные об Унгерне всеми возможными его начальниками, — не формальное желание «отмазать» своего подчиненного, не просто корпоративная солидарность. Это искреннее желание насколько возможно смягчить участь «выдающегося офицера» и «любимого товарища», каковым в действительности был Унгерн и для своих казаков, и для своих командиров. И никакие современные беллетристы, объясняющие и этот, и последующие поступки барона Унгерна болезненными патологиями и фрейдистскими толкованиями, не в состоянии опровергнуть данных свидетельств командиров барона Унгерна.
Приговор военного суда прозвучал 22 ноября 1916 года. Корпусной суд 8-й армии постановил: «Есаула 1-го Нерчинского полка… Романа Федоровича барона Унгерн-Штернберга, 29 лет от роду, за пьянство, бесчестие и оскорбление дежурного офицера словами и действием во время исполнения сим последним служебных обязанностей подвергнуть заключению в крепости на два месяца с ограничениями некоторых прав и преимуществ по службе…» Срок отбывания наказания считался подсудимому с момента задержания, то есть с 22 октября 1916 года. Фактически, однако, барон наказания более не отбывал — в тот же день, согласно выданному предписанию, есаул барон Унгерн был отправлен в свою часть, находившуюся на передовой. Война продолжалась, боевые опытные офицеры, недостаток которых уже ощущала русская армия, необходимы были в строю.
В эти же дни в Петроград прибыли казаки и офицеры Нерчинского полка для встречи с наследником престола. 26 ноября 1916 года, в день праздника кавалеров ордена Святого Георгия, все кавалеры Георгиевского креста и Георгиевского оружия были приглашены в Народный дом, где в высочайшем присутствии императора Николая II был отслужен торжественный молебен и дан обед всем георгиевским кавалерам. Если бы не пьяная драка в Черновцах, барон Унгерн вполне мог бы присутствовать на этой встрече. Командир 1-го Нерчинского полка барон П. Н. Врангель, бывший на вечере в Народном доме, в своих мемуарах дал одно из последних изображений русского государя во время его царствования: «Встреченные дежурным флигель-адъютантом, мы только что вошли в зал, как Государь в сопровождении Наследника вышел к нам. Я представил Государю офицеров, и сверх моего ожидания Государь совершенно свободно, точно давно знал их, каждому задал несколько вопросов; полковника Маковкина (того самого, что несколькими днями ранее писал на Унгерна аттестацию. — А. Ж.) он спросил, в котором году он взял Императорский приз; есаулу Кудрявцеву сказал, что он знает, как он во главе сотни 22 августа первым ворвался в окопы противника… Я лишний раз убедился, какой острой памятью обладал Государь, — во время моего последнего дежурства я вскользь упомянул об этих офицерах, и этого было достаточно, чтобы Государь запомнил подробности…»
Война продолжалась. Жить Российской империи оставалось чуть больше трех месяцев.
Глава 6
Революция. Крушение
Событиям так называемой Февральской революции 1917 года, приведшим к крушению русской монархии, посвящены десятки, если не сотни, тысяч исследований, монографий, воспоминаний. Мы не ставим перед собой всеобъемлющей задачи проанализировать экономические, политические, социальные причины, приведшие Российскую империю к трагическому концу. Нас интересует духовный, мистический смысл падения Русского государства, а также те частности и детали, напрямую или косвенно связанные с Р. Ф. Унгерн-Штернбергом, с превращением его из вполне рядового офицера Русской Императорской армии в грозного «бога войны», объявившего «священный крестовый поход» против большевиков — могущественных властителей Советской России, возникшей на обломках некогда великой «белой империи» русского царя.
Замечательный русский философ А. Ф. Лосев однажды в частном разговоре сказал своему собеседнику, что сокровенный смысл и все духовные последствия возможного падения Российской империи, русской монархии, были понятны в начале XX века считаным единицам.
Подавляющее большинство из тех «видных общественных деятелей», кто расшатывал империю, призывал к упразднению монархии, в то же время вполне искренне желал служить новой, «демократической, республиканской России», позже встав на борьбу с новым большевистским режимом, не понимали, что русский император является не просто легкосменяемым главой государства, вроде французского президента или английского премьер-министра, а представляет собой сакральную, мистическую фигуру. Ликвидировав сам институт монархии, завели механизм собственного самоуничтожения.
Русский царь был не просто верховным лицом государства. Личность царя сама по себе носила на себе отсвет иного бытия, Горнего мира (знаменитый итальянский философ-традиционалист Ю. Эвола писал о существовании «божественной расы королей»), что подтверждалось таинством помазания на царство. Подобных тонких, «нематериальных» вещей не могли понять представители армии и церкви — структур, которые в силу своего положения должны были бы являться главными инструментами проведения монаршей воли. Они воспринимали царя как всего лишь политическую фигуру. О том, сколь опасно подобное заблуждение, прекрасно сказал английский ученый Д. Фрэзер, автор известной книги «Золотая ветвь»: «Божественная личность является источником как благодеяний, так и опасности, ее надлежит не только оберегать, но и остерегаться. Священный организм вождя… содержит в себе мощный заряд магической и духовной силы, разряжение которого может иметь фатальные последствия для всякого, кто приходит с ним в соприкосновение… Божественная личность подобна огню. При соблюдении надлежащих запретов из него можно извлечь много полезного, но опрометчивое прикосновение или пренебрежение границами обжигает или губит нарушителя». В связи с этими словами Д. Фрэзера мы можем задуматься о весьма печальной судьбе, постигшей первооткрывателей гробницы Тутанхамона, или о тех воистину трагических обстоятельствах, последовавших за вскрытием гробницы Тамерлана 22 июня 1941 года… [15]15
Подробнее на данную тему см. исследование историка и философа Юрия Соловьева «Могила Рюрика и возвращение Государя». Б/м, 2004.
Именно полным отсутствием подобного духовного понимания можно объяснить как антиправительственные действия думской либеральной оппозиции, расшатывавшей основы русской государственности, так и пассивную реакцию на февральский переворот армии и церкви, то есть тех самых сил, которые, по идее, должны были первыми выступить на защиту русского царя. Русская оппозиция самодержавию, включавшая в себя практически весь генералитет и высший церковный клир, совершенно не понимала той роли, которую играла монархия в организации всего русского общества. Генералы и промышленники, думские и церковные деятели после 1905 года внезапно ощутили себя самостоятельными игроками на политическом поле Российской империи. Самодержавный монарх становился помехой для их политических планов и карьерных амбиций. Пойдя навстречу революционной власти и поддержав свержение монархии, тогдашняя российская элита не смогла верно предугадать дальнейшего развития событий и остановить расползание революции.
Любопытно, что примерно в то же самое время сходные ощущения испытывали и германские генералы: Гинденбург, Людендорф, Тренер… Высшие военные чины как Германии, так и России оказались не в состоянии понять, что их планы довести войну «до победного конца» без императоров, которые, казалось, только мешали им, обречены на провал уже потому, что сами-то генералы не были самодостаточными игроками на политическом поле, как бы самим генералам этого ни хотелось. Как только не стало императоров Вильгельма II и Николая И, с разной скоростью исчезли все те, гражданские и военные, все, кто мнил себя «самостоятельными политиками» и «творцами истории», но не мог понять опасности, исходившей от подобного рода переворотов, особенно в ходе великой войны.
Э. Людендорф задним числом так оценивал деятельность германского генералитета в 1916–1917 годы: «Я предостерегал против попыток пошатнуть положение императора в армии. Его Величество было нашим Верховным Главнокомандующим, вся армия видела в нем своего главу, мы все присягали ему в верности. Этих невесомых данных нельзя было недооценивать. Они вошли в нашу плоть и кровь, тесно связывали нас с императором. Все, что направлено против императора, направляется и против сплоченности армии. Только очень близорукие люди могли расшатывать положение офицерского корпуса и Верховного Главнокомандующего в такой момент, когда армия подвергается величайшему испытанию». Это позднее прозрение выдающегося немецкого военачальника в полной мере может быть отнесено к его русским коллегам.
… Ситуация, складывавшаяся на фронте к концу 1916 года, была для России более чем благоприятной. В этом единодушны практически все объективные историки Первой мировой войны. Широко известны слова У. Черчилля о ситуации в Российской империи: «Ее корабль пошел ко дну, когда гавань уже была видна. Она уже пережила бурю, когда все обрушилось на нее. Все жертвы принесены, вся работа завершена… Долгие отступления закончились; снарядный голод побежден; вооружение шло широким потоком; более сильная, более многочисленная, гораздо лучше снабжаемая армия держала огромный фронт; тыловые сборные пункты были переполнены людьми… Кроме того, никаких особенно трудных действий больше не надо было предпринимать; нужно было оставаться на посту…; иными словами, надо было удержаться; вот и все, что стояло перед Россией и плодами общей победы». Гораздо менее известно мнение графа Отгокара Чернина, австрийского дипломата, человека проницательного и умного, принципиального и последовательного врага Российской империи… В августе 1916 года, после долгих раздумий, румынское правительство объявило войну Австро-Венгрии и Германии. О. Чернин в это время являлся австрийским посланником в Бухаресте. Через некоторое время австрийские дипломаты были отпущены на родину. Возвращаться в Австрию пришлось через Россию.
«Путешествие через неприятельскую страну было весьма любопытно, — вспоминал позже граф Чернин. — В то время как раз шли кровопролитные бои в Галиции, и нам днем и ночью встречались беспрерывные поезда, или везущие на фронт веселых, смеющихся солдат, или оттуда — бледных, перевязанных, стонущих раненых. (Напомним, что поездка Чернина через Россию проходила осенью 1916 года. — А. Ж.) Население всюду встречало нас удивительно приветливо, и здесь мы не замечали и следа той ненависти, которую мы испытали на себе в Румынии. Все, что мы видели, проявляло себя под знаком железного порядка и строжайшей дисциплины. Никто из нас не верил в возможность того, что эта страна находится накануне революции, и, когда по моем возвращении император Франц-Иосиф спросил меня, достал ли я какие-нибудь данные об ожидающейся революции, я ответил решительно отрицательно». Итак, никаких признаков кризиса, развала, надвигающейся катастрофы О. Чернин не заметил, хотя весьма на это надеялся.