Баронесса Настя

— Вы, сестрица, в самом деле..?

— Ваше счастье в моих руках: я напишу фюреру, и он призовёт вас. Он щедрый и умеет ценить подвиги, — стоит вам проявить себя, и фюрер осыплет вас орденами.

— Погодите, я что-то не пойму: вы это в самом деле?.. У вас хватит глупости написать фюреру? Вы серьёзно мне говорите?

— Ну, что за вопросы? Я же вижу, как вы маетесь в тылу, а ваше сердце рвётся на фронт! Вы извелись... Ну, так я помогу вам!

Каждое слово Кейды камнем падало на сердце надменного барона. Два года войны прошли для него безмятежно. Летом 1941 года, с прибытием первых русских пленных в шварцвальдские земли, он был назначен начальником секретного лагеря и руками самих пленных за месяц построил в пещерах Швабского Альба Блок «Б» — на семьдесят человек. Позже за три-четыре месяца перестроил скотную ферму в Блок «А» с полусвободным режимом — для сорока особо важных лиц — физиков-атомщиков, спе­циалистов подводников и ракетчиков. Здесь хорошо кормили, было чисто, пленные не испытывали никаких утеснений, Узники Блока «Б» знали о жизни своих товарищей в этом Блоке, мечтали о нем, как о земном рае.

В Берлин докладывалось, что полковник Ацер создал лагерь со специфическим режимом, побуждающем узников работать на вермахт. Но узники не работали, более того, таинственно исчез особо важный ученый, знавший секреты атомного оружия, — Павел Николаевич Соболев. О нём в депешах не было ни слова: Берлин ждал практических результатов, и Ацер боялся сообщить об исчезновении Соболева.

И теперь, когда весь мир потрясла весть о разгроме танковых армий под Курском, Ацер — страшно сказать! — был втайне рад «второму Сталинграду»: в обстановке всеобщего шока, глубокого траура Берлину было не до него. Ещё один-два таких удара, и о нём могли забыть вовсе, их волею судеб становился тогда единовластным хозяином лагеря, где собрано интеллектуальное созвездие учёных и инженеров из России. Пусть это так и будет, Ацер сумеет распорядиться своим богатством.

— Кейда,- сказал он тихо, просительным тоном, — поедем ко мне ужинать. А?

— Я не против, но как быть с Луизой?

— Лошадь? Её доставит в конюшню лейтенант Пряхин.

Кейда заглянула в глаза полковнику:

— Вы доверяете этому... русскому?

— Он вполне надёжный малый. Он мне верно служит.

— А тот... кудрявый офицер, — он тоже надёжный?

— О-о-о... Кудрявый — особая история. Я с ним познакомится задолго до войны, он в форме британского морского офицера приезжал к моему отцу. Но о нём — позже, я потом всё вам расскажу.

Настя снова повернулась к окну, она боялась выдать своё волнение. Загадочность особиста и раньше её занимала, но того, что он и не русский, и не немец, и не англичанин, постигнуть не могла. Беспокоила неясность ситуации, беспросветная темень, в которой они с Пряхиным находились.

Она решила открыть карты Владимиру. Тогда станет яснее, что надо делать.

Проходя но коридорам и комнатам Боденского замка, Кейда встречала группы офицеров и штатских молодых мужчин. Они сновали здесь как во время званого обеда или в перерыве делового совещания. Пиджаки на штатских были грубошёрстные, висели мешками, но при всём этом было в них что-то недоступное, барски спесивое и надменное. На пальцах у них сверкали крупные бриллианты, изумруды и сапфиры мерцали в запонках и галстучных заколках. Они и ходили, и говорили, и поворачивались друг к другу как-то вяло, неохотно, точно в замедленной киносъёмке. Ацер их громко приветствовал, — впрочем, не по-нацистски, а как-то по своему и со своим швейцарским акцентом, но не все с ним даже поздоровались. Появление Кейды тоже встретили своеобразно: все вдруг замолчали, впились в неё взглядом и затем долго, после того, как она прошла, возвращались к своему обычному состоянию.

Все тут знали, что Кейда — кузина Ацера и что она будет наследницей умершего генерала Функа, поскольку молодой барон, как они считали, наверняка сломит шею на восточном фронте. Старший сын барона, лётчик, погиб, — об этом тоже знали все.

Они прошли коридорчик и долго петляли по лабиринту узких мрачноватых помещений, пока не очутились в круглом зале, тоже будто бы нежилом, но хорошо освещённом, с портретами на стенах, с круглым столом посредине и высокими, из чёрного дерева креслами.

После зала вновь начался лабиринт со стенами из серого камня. Этот подвальный, нежилой вид замков не удивлял Кейду: немцы, во всём рациональные и бережливые, не тратили сил и средств на убранство бесчисленных вспомогательных помещений.

В конце длинного перехода они упёрлись в стену, в середине которой Кейда не сразу разглядела высоченную и массивную двухстворчатую дверь с блестевшими бронзовыми ручками. За многие годы дубовые створки почернели, приняв цвет державшей их каменной стены.

Ацер просунул руку в нишу, послышался звон пружин, щелчков и ударов, после чего дверь открылась. В небольшой, роскошно убранной комнате их ждала Патриция.

Анчар обнюхал Патрицию, потом принялся обследовать ковёр, углы, древний посудный шкаф и всё прочее. Видимо, его удовлетворили царящие здесь запахи, он отошёл к двери и сел на задние лапы в выжидательной позе. Пёс бдительно наблюдал за Ацером, — видимо, в нём он чувствовал потенциальную опасность для своей хозяйки.

Ацеру Анчар тоже не нравился, полковник дважды пытался разъединить хозяйку и дога, но оба раза Кейда решительно воспротивилась этому. Нет, она даже на минуту не расстанется со своим телохранителем. В последнее время Кейда не расставалась не только с красавцем-догом — подарком судьбы, но и с подарком генерала Функа — маленьким кинжалом с серебряной ручкой и пистолетом с золотыми щёчками. С таким арсеналом она чувствовала себя увереннее. Здесь же, в огромном Боденском замке она и совсем не испытывала тревоги, — Ацер, по всем расчётам, не был заинтересован в её гибели; напротив, полковник возлагал на неё какие-то свои надежды.

— «Останься с нами, потому что день уже склонился к вечеру...» — это из Библии. Вы читали Библию?

— Читала, но этих слов не помню. Пожалуй, я останусь. Я буду здесь одна?

— Патриция рядом, — Ацер приподнял со стола колокольчик. — Стоит только позвонить.

Увидев радиоприёмник, стоявший на тумбочке у койки, она спросила:

— Я могу слушать радио?

— Ради Бога, сколько хотите.

— Мне можно слушать русских?

Ацер замялся. Осипшим голосом проговорил:

— Герр Геббельс хотел бы, чтобы мы с вами слушали только его. Фюрер тоже был бы не в восторге.

— Так и быть: я буду слушать только Геббельса.

— Да, сделайте одолжение. Геббельс способен ублажать сердца даже юных дев.

Ацер откланялся и вышел. Он уходил с застывшей на устах улыбкой, чуть заметной и насмешливо-ироничной. С ней же он проговорил и все слова, посвящённые Геббельсу. И Кейда скорее чутьём, чем умом уловила издева­тельские нотки в голосе Ацера. А что касается русского радио... Здесь он просто проявил осторожность.

Оставшись наедине с Патрицией, Кейда любовно, по-матерински оглядела её, спросила;

— Вы рады встрече со мной?

— Очень, очень рада! — воскликнула девушка, сжимая на груди кулачки своих пухленьких, почти детских ручек.

— Почему?

— Вы хорошая, я вам верю.

Я хорошая? Да откуда вы знаете?

— Мне сердце говорит!

— Сердце? О-о, милая, девичье сердце доверчиво. Оно нас часто обманывает.

Анчар снова приблизился к Патриции, обошёл её вокруг, один, второй раз. И даже легонько коснулся холодным носом её руки.

— А вы... замужем? — всё больше смелела Патриция.

Они сидели за столом, на котором красовалась фарфоровая ваза с букетом свежих полевых цветов.

— Разве я похожа на замужнюю женщину?

— Да, похожи.

— Ну, вот... вы и обманулись. Я не была замужем, не имею кавалера.

— И никого не любили?

— Любила и люблю теперь, и он меня любит. Но любовь у нас... Мы с ним ещё даже и не поцеловались.

— Я слышала, — глухо сказала Патриция, — такая любовь бывает. Так, наверное, любят друг друга ангелы.