Башни и сады Вавилона

– Нет, – повторяю со вздохом, – не сейчас. Мне пока что нужно их еще как следует в голове обмусолить. Не хотелось бы кого-нибудь просто так оговаривать, плюс вас заставлять лишнюю работу делать. Проверять там, допрашивать. Так что пока подумаю чуть-чуть. А потом – скажу. Обязательно.

Он качает головой и недоуменно шевелит челюстью.

– Ну, смотрите, – вздыхает в ответ, – воля ваша, конечно. Я, в принципе, чего-то такого и ждал. Исходя из ваших же личных характеристик. Только имейте в виду, за вами, – только слова, может быть, и обидные, и напрасные. Тоже оружие, конечно. Но все-таки не настолько смертоносное. А за ними – настоящие пули. Свинцовые. Или еще что похуже. Разницу разумеете?

Я хмыкаю, аккуратно дотрагиваюсь до марлевой повязки на голове:

– А сами-то как думаете?! Только вот про слова вы напрасно так, Петр Евгеньевич. Есть такие слова, что почище любой пули убивают. И обращаться с ними нужно, сами понимаете, со всей осторожностью. И с неукоснительным соблюдением всех правил техники безопасности…

Он кивает.

– Здесь с вами сложно поспорить, Егор Арнольдович. Поэтому только один вопрос: сколько еще вам времени нужно на размышление?

Я отвечаю, глядя в потолок:

– Да к завтрашнему утру, думаю, уже разберусь что к чему. В первом, так сказать, приближении…

Он резко встает со стула, коротко, по-военному, кивает.

– Отлично, даже лучше, чем я думал. Всего вам доброго. Выздоравливайте, господин Налскис.

И – быстро идет к двери, но на пороге неожиданно резко оборачивается:

– А чем дед-то занимался? Ну после того, как освободился?

Я жму плечами.

– Заведовал книжным магазином, – говорю. – На Варшавке. Потом на пенсию вышел. Невзрачный такой, обычный пенсионер. Уток любил кормить в Царицыно, как сейчас помню. Мы с ним постоянно туда в детстве гулять ходили. Но когда я захотел поступить в ИСАА, и все, включая родителей, меня отговаривали: мол, куда ты прешь, там все только по блату, он отговаривать не стал. А просто сделал два телефонных звонка и меня сразу же приняли. Даже вступительные экзамены, думаю, были скорее никому не нужной формальностью. А больше я о нем ничего толком и не знаю.

Он грустно усмехается:

– А больше и не надо. Правильный дед у вас был, Егор Арнольдович. Время просто тогда было не совсем правильное. Да и сейчас тоже, честно говоря. А уток я тоже в детстве кормить ходил. В Кузьминках, с мамой. А потом она меня там же, в парке, в тир стрелять водила, из «воздушки». Помните, были такие? Десять выстрелов за пять копеек. Там такие зверюшки еще ездили по ленте, и мельницы стояли стационарные. Попадаешь в красную кнопку – она вертеться начинает. Мама тиры ненавидела, как я потом узнал. Просто хотела, чтобы я вырос мужчиной. Жалко, что у меня такого деда в те времена не было…

И уходит, оставляя меня, мягко говоря, в некотором недоумении…

Нет, дед-то у меня, конечно, – великий был, чего уж там.

Кремень.

Но он-то ко всему происходящему, какое, спрашивается, имеет, блин, отношение?! Я от изумления у него даже еще одну сигарету стрельнуть забыл.

Про запас, так сказать.

…Нет, дед с его гэбэшной историей тут все равно явно ни при чем.

На «выстрел из прошлого» это покушение не тянет.

Здесь, скорее, – из настоящего.

Из самого, что ни на есть…

Глава 11

Не дай тискам пенала себя зажать, Хайям!Ни дня в пустых заботах нельзя терять, Хайям!Впивай же свежесть луга, стихов и милых губ —Потом в могиле душной ты будешь спать, Хайям!Омар Хайям (перевод Л. Нектора)

…В этот миг в палату впархивает вполне себе симпатичная медсестричка.

Глаза – нараспашку, брови – вразлет. Белоснежная шапочка от крахмала аж хрустит.

А волосы покрашены так умело, что если бы я не работал в рекламе, то почти наверняка поверил бы, что настоящая блондинка.

Мило и почти что натурально краснеющая.

Халатик такой, что можно прямо в нем смело в немецкой порнухе сниматься.

Напрасно ты это, девочка.

Я жену люблю.

Жалко, что только совсем недавно это понял, блин, идиотина…

– Егор Арнольдович, извините, – чуть ли ни книксен изображает, демонстрируя наклоном вперед вполне себе упругую грудь, – там к вам еще один посетитель просится. Некто Завьялов, Олег Петрович. Говорит, что он ваш друг и партнер и вы его обязательно примете. Впускать?

Я вздыхаю.

Так, вот вам и первая версия моего несостоявшегося убийства нарисовалась.

Хрен сотрешь.

– Конечно, запускайте…

Медсестричка снова хлопает ресничками и упархивает.

Да уж…

Если Аська за этим делом не проследит как следует, она меня точно трахнет.

Прямо тут, в палате.

И – не один раз.

Я же все-таки живой, а не резиновый, не устою.

А фигурка у нее такая, что и не всякий резиновый устоит, думаю…

…Встаю, преодолевая головокружение, ковыляю в сторону окна.

Надо бы приоткрыть.

Хочется воздуха почему-то.

Свежего.

Пусть, даже и с дождем…

А еще – очень хочется курить.

Интересно, Олег догадался захватить мне сигареты?

Вряд ли, он же не курит…

…Ладно.

Вернулся назад, улегся на койку, чуть-чуть поерзал на подушках, поудобней устраиваясь.

Разговор с закадычным другом и давним, блин, деловым партнером, думаю, может ведь и подзатянуться малость.

Уж слишком интересным и насыщенным, сцуко, намечается.

Дела…

…Олег вошел в палату как-то странно: боком, нервно и немного растерянно улыбаясь.

Раньше за ним такого не водилось, подмечаю.

Нехорошо.

Осторожно присел на дальний от моей кровати стул, побарабанил пальцами по белой больничной тумбочке, почему-то начал выдвигать из нее все ящики один за другим.

Потом задвинул на место и говорит:

– Ну, здравствуй, что ли.

– И тебе не хворать, – усмехаюсь я.

Он покривился, еще раз постучал пальцами по тумбочке.

Потом встал, подошел к окну, выглянул через стекло на улицу.

Что он там высматривает, интересно?

Новую серию фильма про бесконечный осенний московский дождь, что ли, показывают?

И не надоело ему еще это типично российское кино?

Сейчас по стеклу пальцами барабанить будет, догадываюсь.

Любит он это дело, я уже давно за ним такую привычку дурацкую наблюдаю.

И точно, забарабанил.

Нормальное такое времяпровождение в палате у чудом избежавшего пули и почти случайно выжившего товарища.