Башни и сады Вавилона

Он легко соскакивает с подоконника, подхватывает куртку, отточенным движением надвигает на лоб длинный сломанный козырек темной, неприметной с виду бейсболки, рассовывает по карманам фляжку с виски и сигареты.

– Через три дня, – продолжает он, – мы улетаем в Англию. Там будет играть сборная нашей с тобой страны. Я хотел передать от тебя привет парням, рассказать им, что ты к нам рано или поздно, но обязательно вернешься. А теперь не буду. Потому что, то дерьмо, в которое ты сам себя превратил, никому из нас совершенно не интересно. Но если ты все-таки когда-нибудь сумеешь найти в себе силы и внимательно посмотреться в зеркало, – тогда приходи. Мы будем рады, потому что нас, таких как ты и я, – нас слишком мало. Но если ты этого не сделаешь, лучше в следующий раз, завидев меня, переходи на другую сторону улицы. Причем по максимально широкой дуге. Потому что человек, который умудрился с такой необыкновенной легкостью предать самого себя, с еще большей элегантностью предаст и кого-то другого. А я почему-то очень не люблю предателей. Не знаю уж почему. Как-то не задумывался, представляешь? Может, потому, что просто боюсь…

Идет к двери и уже в самых дверях поворачивается.

Смотрит в мою сторону.

Как-то совсем неправильно смотрит.

Будто – даже не презирает.

Так, жалеет.

И вот именно эта жалость и выглядит почему-то по-настоящему, просто по-детски обидно…

Кажется, я что-то и вправду как-то не так понимаю.

Или он просто меня разводит?

– А мне действительно не идет роль романтика и идеалиста, тут ты как раз прав, – усмехается. – Не мое амплуа. Я просто пересказал тебе слова Гарри Мажора. Вон он-то у нас и есть – и романтик, понимаешь, и идеалист. Такая вот тут странная петрушка, Егор-свет-Арнольдович, получается. А Мажор в истории с этим твоим нелепым и дурацким покушением, представь себе, совершенно ни при чем, а как раз наоборот, дико переживает. Я с ним вчера вечером, после твоего звонка, на эту самую тему чуть ли не пять часов подряд разговаривал. И готов дать тебе любые гарантии, что Гарри тут не при делах, понимаешь?! Мои гарантии. Личные! А они еще кое-что в этой жизни, по-моему, стоят, не так ли, коллега?! Не по сектору «коллега», разумеется. Просто по бизнесу. С сектора – ты ушел. И сделал это сам, без всякой мой помощи, понимаешь?! Причина тут – не во мне, а в тебе самом. И соответственно, тебе самому с этим говном и разбираться. Я за этот подряд не возьмусь, мне своего дерьма достаточно. Прилетает так, что только успевай уворачиваться. Так что ищи своего заказчика в другом месте, а по поводу своих прежних друзей можешь совершенно не беспокоиться. Ты нам просто не интересен. Прощай.

Он уже окончательно уходит, когда я все-таки умудряюсь разжать побелевшие от напряжения губы и кое-как проскрипеть ими:

– До свидания…

Но он, по-моему, этого уже не слышит.

Он уже живет не здесь, не в этой поганой, затхлой больнице, а там, на улице, под холодным и злым осеним дождем, в котором я с каждым прожитым днем все больше и больше растворяюсь и который эта толстокожая глумливая сволочь почему-то совершенно искренне не замечает.

Я кое-как, но при этом торопливо, встаю, ковыляю на максимально возможной скорости к двери палаты, выглядываю в коридор.

Коридор очень длинный, он уже успел пройти большую его часть, и сейчас собирается поворачивать к двери, ведущей, видимо, на лестницу.

– Али! – кричу ему вслед.

И даже сам почему-то удивляюсь силе своего голоса.

Из дверей соседней палаты выскакивает и тут же прячется обратно испуганная моим криком и слегка растрепанная шальная медсестричка Люси.

В расстегнутом ниже пупка коротком белом медицинском халатике.

Ну еще бы.

Я бы и сам, наверное, в такой ситуации немного смутился, понимаешь.

Просто сейчас некогда.

А так…

Я все же был не прав, и под халатиком у нее, оказывается-таки, имелась еще одна немаловажная и весьма возбуждающе выглядящая деталь изменчивого женского гардероба.

Белые, кружевные, почти незаметные на светлой и гладкой коже ухоженной, хоть уже и не совсем, оказывается, молодой женщины тоненькие полупрозрачные – скорее всего шелковые – трусики.

Н-да…

А она выглядит даже лучше, чем я с утра фантазировал.

Впрочем, – сейчас мне не до нее.

И вряд ли когда-нибудь будет, надо себе хотя бы в этом честно признаться…

…Глеб чуть приостанавливается и поворачивается вполоборота.

К счастью, делает это он именно в мою, а не в ее сторону.

– Ну? – вскидывает вверх правую, изломанную «детским домиком» густую, выгоревшую бровь.

И где он только солнце находит в этом несчастном дождливом мире, сволочь такая?

Хотя…

Там же, где и все.

В тропиках.

И скорее всего, – на каких-нибудь островах…

Я усмехаюсь.

– В Англию, – говорю как можно спокойнее, – я с вами уже, боюсь, точно не успеваю. И визы британской нет, и жене обещал с ней на следующей неделе в Таиланд коротко смотаться. По нашим с ней совместным семейным делам. Ну и отдохнуть немного заодно, раз уж у нас с Аськой такая оказия получается. Не тебе одному по этому городу загорелым хочется передвигаться, сам понимаешь. Так что, извини, пролетел. А вот в Гетеборг со «Спартаком» на УЕФА совершенно точно поехать собираюсь. Кто из наших еще туда едет, не в курсе?

Он задумывается и, видимо, чему-то своему слегка удивляется. Потому что опять поднимает выгоревшую бровь.

Правда, уже другую.

Потом ухмыляется и коротко, по-военному, кивает.

– Да многие, – фыркает, – собираются животы растрясти. Я, Мажор, Данька, Комбат, Очкарик, Мосфильмовский. «Юны» чуть ли не в полном составе. Камри, само собой разумеется. Банкиры. КБУ. Даже, говорят, Олигарх решился в кои-то веки жопу от кресла оторвать. Красивая страна, отличный выезд. Что бы и не побезобразничать, так, чисто слегонца…

– Меня, – кривлюсь, – тоже тогда в виду имейте, лады? А то что-то чувствую, засиделся. Развеяться пора. Скоро уже совсем одичаю, люди шарахаться начнут, как лошади от автомобиля.

– Да не вопрос, – жмет он плечами, – номер тебе в нашей гостинице забронируем, а со всем остальным, включая билеты, ты и сам вполне себе самостоятельно справишься. Чай, не маленький.

Я согласно киваю.

– Справлюсь, конечно. Мне от вас только гостиница и нужна, если честно. А то потом замудохаешься вас, алкашей несчастных, по всему Гетеборгу с выездного бодунища разыскивать. А мне еще и с Мажором нужно будет чисто по-мужски поговорить, объясниться. Я ведь и вправду тогда, похоже, немножко с ним загрубил, признаю. Обстоятельства были. Поговорим, уверен, поймет.

– Если обстоятельства, – соглашается, – тогда, может, и вправду поймет. Но я лучше его все-таки попрошу, чтобы он хотя бы по голове тебе не слишком сильно стучал. А то она у тебя, похоже, и впрямь в последнее время слабым местом стала. Особенно после ранения с сотрясением. Да и до этого симптомчики неприятные рисовались. Лучше бы поберечься…

Я криво усмехаюсь, он машет прощально рукой и немедленно исчезает за поворотом.

А я возвращаюсь в палату и снова открываю томик Хафиза.

Чудны, думаю, дела твои, Господи.

Еще ведь несколько дней назад вообще никуда не собирался.

А тут тебе – и Швеция, и Таиланд.

Обалдеть можно…

…Отложил Хафиза в сторону.

Всему должно быть свое время и место, а конкретно это время и место, увы, – не для стихов.

Тем более не для нежных, трепетных и бестолковых, как и сама его жизнь, газелей этого ширазского пьяницы.

«О, если б был я озером ночным,А ты луною, по нему плывущей…»