Башня у моря

Он направился в свой кабинет и захлопнул за собой дверь с такой силой, что задребезжал фарфор в гостиной.

Я промолчала. Я вообще мало что говорила ему в последнее время на любую чувствительную тему, которая могла вывести его из себя. Просто старалась как можно реже попадаться ему на глаза, а когда он вскоре уехал в Кашельмару, я, оставшись одна, вздохнула с облегчением. Меня снова захватил вихрь светской активности, а все остальное свободное время я отдавала детям. Томасу почти исполнилось пять, и он был таким непоседливым, что я боялась за несчастную Нэнни, которая непонятно как совладала с ним; даже я, беззаветно его любившая, проведя с ним полчаса, падала от изнеможения. А Дэвид, к счастью, был спокойным ребенком, толстым и безмятежным, как маленький будда, и совершенно безразличным к попыткам Томаса вовлечь его в более энергичное времяпрепровождение.

– Этот глупый младенец… – сердито говорил Томас. – Он никогда по-настоящему не вырастет, никогда. И он толстый.

– Мне нравится быть толстым, – возражал Дэвид. Ему исполнилось три года, и говорил он сочным контральто. – Нэнни тоже толстая. Я люблю Нэнни.

Волосы у Дэвида имели цвет соломы, очень светлой, чуть ли не белой, щеки были розовые, голубые глаза и ямочка на подбородке. Я не переставала удивляться, что, будучи дурнушкой, сумела родить такого ребенка.

Дорогой мой мальчик, думала я, глядя на Дэвида, который улыбался мне ангельской улыбкой, но я сдерживалась и не позволяла себе безрассудной любви. Я боролась и с искушением баловать детей в эти дни и думала, что причина этого искушения – частые разочарования в моих попытках демонстрировать хорошее отношение к другим.

Не прошло и месяца, как Патрик появился на Сент-Джеймс-сквер. Эдвард, вернувшийся к этому времени из Кашельмары, уехал куда-то по делам в карете, а я сидела на кушетке, просматривала корреспонденцию, только что закончила изучение последних обеденных приглашений, когда дворецкий сообщил, что в холле ждет Патрик.

Сердце мое упало. Я знала, что это непременно случится, как знала и то, что Патрик убежден: я не смогу ему отказать.

– Ломакс, – обратилась я к дворецкому, – мой муж, кажется, дал вам указания относительно Патрика.

– Да, миледи. Но мистер Патрик так настойчиво просил встречи с вами, что я счел своим долгом…

– Хватит. Будьте добры, скажите ему, что меня нет дома.

– Да, миледи.

Как только он вышел, я положила перо, бросилась по комнате к окну, распахнула его. Прошла минута, прежде чем Патрик медленно появился из дома, он шел ссутулившись, опустив голову.

Как только Ломакс закрыл дверь, я перевесилась через подоконник и громко прошептала:

– Патрик!

Он повернулся. Я прижала палец к губам.

– Жди в парке, – велела я ему вполголоса и поспешила за шляпкой и плащом.

День был теплый, типично весенний. В саду в центре площади под деревьями расцветали крокусы, чуть покачивались на ветру нарциссы. Я вышла из дому и пересекла дорогу – Патрик бросился мне навстречу, раскинув руки для приветственных объятий.

Трудно передать, что я чувствовала тогда. Я посмотрела на Патрика, и он впервые не показался мне мальчишкой. Его лицо посветлело, когда он увидел меня, и мое сердце перевернулось. Он не был похож на Эдварда и никогда не будет, но я видела в нем Эдварда, молодого, счастливого Эдварда, очень мягкого и любящего, и, глядя на его лицо, такое мучительно знакомое, на его длинные, сильные, идеальные конечности, я испытала жуткое желание, которое с трудом поддавалось обузданию. Я стояла там, раздираемая десятком противоречивых эмоций, и по иронии судьбы именно моя беспомощность и спасла меня. Я не могла ни двигаться, ни говорить, а потому инициатива перешла к Патрику, и я в три секунды увидела, что он, невзирая на все мои иллюзии, напротив, совершенно не изменился.

– Маргарет! – воскликнул он, обнимая меня, как брат обнимает любимую сестру. – Как я рад тебя видеть… и как это мило с твоей стороны, что ты согласилась встретиться со мной! – Он отпустил меня и показал на одну из скамеек, стоящих перед лужком. – Давай присядем.

Я кивнула. Мы сели на скамейку, я крепко сцепила руки и уставилась на покачивающиеся на ветру крокусы.

– Ах, Маргарет, – стенал мой пасынок. – Я попал в жуткую переделку. У меня всего один шиллинг и шесть пенсов, и я остановился в самой отвратительной, какую только можно представить, маленькой таверне к востоку от Сохо, там по кровати ползают какие-то насекомые. У меня в носках дырки, и я не знаю, как их починить, я понятия не имею, что делать с моими грязными рубашками, и ничего не ел со вчерашнего дня, когда купил булочку на Тоттенхэм-Корт-роуд. Ты не могла бы объяснить папе, что я раскаиваюсь за все, собираюсь начать с чистой страницы и буду делать все, что он мне скажет, я клянусь. Только бы он простил меня и предоставил еще один шанс. Пожалуйста, Маргарет! Пожалуйста, попроси его за меня!

Я пыталась найти слова, не осмеливаясь посмотреть на него. Я остро ощущала его бедро в трех дюймах от моего плаща.

– Я проиграл двести фунтов, которые он мне дал, – продолжал Патрик. – Думал, что легко смогу превратить их в тысячу, чтобы без проблем прожить год… и знаешь, вначале я выиграл довольно много денег…

Среди нарциссов танцевала белочка. Из кустов появился черный кот и, сев, принялся вылизывать лапу.

– …и тогда я поехал в Ирландию, и Аннабель одолжила мне немного денег, но она устроила мне такую головомойку, что я больше не хочу к ней возвращаться. Я добрался в Дьюнеден-касл, но эта несчастная Катерин даже не пожелала меня видеть, передала мне, что я в черном списке у папы, хотя Дьюнеден дал мне пять фунтов, чтобы я мог ехать дальше. И я оттуда отправился в Дублин к Дерри – побыл у него какое-то время, но, господи боже, не могу же я доить его вечно, верно? Это просто было бы неправильно, да? У Дерри денег на себя едва хватает, потому что папа ужасно ограничивает его содержание. Дерри хотел, чтобы я остался, но это было невозможно. Вчера вернулся в Лондон, и, боже мой, Маргарет, я не знаю, что со мной будет, если ты мне не поможешь. Что мне делать, черт возьми?

– Я поговорю с Эдвардом, – пообещала я.

– Ах, Маргарет… – Он еще раз обнял меня. Я ощутила прикосновение его бедра и левого бока. – Ты так добра ко мне, Маргарет.

Я встала и пошла прочь, чувствуя себя так, будто у меня тепловой удар.

– Ты не можешь остаться еще? – умоляющим голосом спросил он. – Я столько времени ни с кем не мог поговорить.

– Мы побеседуем с тобой позднее, – пробормотала я. – Но я должна обсудить все с Эдвардом. Где, ты сказал, твой отель?

– Мерсер-стрит, близ Севен-Дайалса, только не езди туда, Маргарет. Это ужасное место, оно не годится для леди.

– Я пошлю туда человека, – бросила я и ускорила шаг, прежде чем он опять попросит меня остаться. Я даже не вернула ему его расстроенное «до свидания». Просто со всех ног поспешила в дом, а когда добежала до своей комнаты, то попыталась представить, как набираюсь смелости, чтобы поговорить с Эдвардом о его сыне.

3

Вскоре домой вернулся муж, я все еще оставалась в своей комнате и о его возвращении узнала, услышав, как открылась дверь гардеробной, хотя даже тогда я сначала подумала, что это слуга Пиарс, но потом услышала его характерное покашливание. Вскоре раздалось несколько негромких звуков в знакомой последовательности: звяканье стакана, затем бульканье жидкости, наливаемой из бутылки. Я была озадачена. Что он может делать? Насколько мне было известно, он не принадлежал к тайным выпивохам, над которыми потихоньку посмеиваются друзья. Я оставалась на своем месте, ошеломленная, но инертная; наконец он без предупреждения открыл дверь между двумя комнатами и вошел.

Заметил он меня не сразу, а поскольку думал, что его никто не видит, не делал никаких усилий, чтобы не сутулиться, выпрямить плечи и идти своим обычным резвым шагом. Он шел медленно, прихрамывая. Горбился. Из-за этого казался странно невысоким, а поскольку наклонил голову, я впервые обратила внимание, что его волосы совсем поседели. Лицо Эдварда бороздили морщины усталости, брови сошлись на переносице – признак дурного настроения, и в целом он выглядел старым.

Я никогда не видела его таким и, прежде чем успела одернуть себя, стала сравнивать его с Патриком, вспоминая во всех подробностях юного пасынка, с его здоровьем и жизненной силой.

Эдвард увидел меня. И сразу же изменился. Распрямил плечи, спину, ускорил шаг, но это стоило ему немалых сил. Я заметила, как это усилие отразилось на его лице, прежде чем Эдвард успел прогнать все красноречивые признаки усталости, вымучив вместо них вежливую улыбку.

– Извини, – буркнул он. – Я понятия не имел, что ты отдыхаешь, если бы знал – не стал бы тебя беспокоить. Я возвращаюсь в гардеробную.

Он ушел, но я уже поднялась и поспешила за ним в гардеробную, увидела, как муж садится на диван.